М.К.Кантор - Учебник рисования, том. 2
Беседа министра культуры Аркадия Ситного со своим заместителем Леонидом Голенищевым, беседа, посвященная выбору кандидата на венецианскую биеннале (а мы уже знаем, каков оказался выбор), как нельзя лучше иллюстрирует этот вопрос.
- В конце концов, это нестерпимо, - сказал румяный Аркадий Владленович Ситный в частной беседе своему заместителю Леониду Голенищеву, когда расположились они в кулуарах министерства культуры и наполнили рюмки ароматным грузинским коньяком (Георгий Багратион поставлял такой коньяк в министерство бочками). - Мы говорим: свободный выбор! А где она, свобода? Попробуй, выбери достойного - инфаркт заработаешь.
- Есть общепризнанные интернациональные ценности, - заметил Голенищев.
- Знаю, - Ситный наморщился, что было затруднительно ввиду полноты щек, - сам так говорю! Симулякр, парадигма, прямо этими самыми словами и говорю. И все-таки, парадигма парадигмой, а жить надо. По логике вещей, надо послать Георгия Константиновича.
- Багратиона - в Венецию? Невозможно.
- Видишь, и ты туда же. Багратион портреты отцов нашей письменности - Кирилла и Мефодия - слепил. Статуя скверная? А зачем мы статую на главной площади водрузили? Как же мне трудно! Знаю отлично, что нельзя пускать Багратиона - надо посылать Гузкина из Парижа или Снустикова-Гарбо.
- Разумеется, одного из них.
- А Георгий Константинович переживает. И думаешь, тихо переживает? Думаешь, он с президентом не делится?
- Не будем путать политику, - сказал Голенищев с достоинством, - и культуру, - он сидел, перекинув ноги через подлокотник кресла, позой являл свободомыслие.
- Путать политику с культурой нам по должности положено. Рассуждать надо просто: кому приятно от того, что пошлем Гузкина и Снустикова, а кому приятно от того, что пошлем Багратиона. Если пошлем Снустикова, обрадуем его обожателя Рейли, т. е. Бритиш Петролеум. Обрадуем тех, кто включил Снустикова в современный дискурс и под существование этого дискурса взял деньги в банках. А если не пошлем Снустикова, это все равно, что сказать, что такого дискурса нет, мы огорчим и кураторов, и банки, и вкладчиков. Пошлем Гузкина - приятно сделаем Майзелю, а он тут столько всего купил, что в глазах темно.
- Правильно мыслишь, Аркаша, - сказал Голенищев, - самодеятельности не требуется. Достаточно было самодеятельности в советские времена.
- Тот, кто на нашем месте сидел, не церемонился. Мало ли, что мир думал, а выходил на трибуну Громыко или Герман Федорович Басманов, - мир кривился, а слушал. Надо было в Венеции представить социалистический реализм - и представляли. Как сегодня быть? Я - бюрократ, - Аркадий Ситный, смакуя, выговорил это слово. Выговаривая слово «бюрократ» беззастенчиво, он давал понять, что интеллигентный человек должен быть настолько умен, чтобы не отождествлять себя с общественной ролью, - и, как бюрократ, обязан взвесить риски. На какой срок у нас планы? Войдем в интернациональный дискурс, повезем выставку в Чикаго, Московскую прогрессивную биеналле откроем. А дальше?
- И форум культурных инициатив запустим! И фабрику звезд устроим - на хозрасчетной основе. Бюджет позволяет.
- Говорят, нефть в цене подпрыгнет. Так что миллиона три мы под это дело возьмем.
- Больше возьмем.
- И продажи авангарда движутся, с материальной стороны все складывается неплохо. Потрошилов запустил очередную порцию на рынок, ты в курсе? Как думаешь, это надолго?
- Взаимопонимание с партнерами есть. Авангард берут. Вот ты, министр, все взвесь и реши.
- Значит, зависим от Майзеля. А если Майзеля завтра не будет, что тогда? Если Бритиш Петролеум уйдет? Они-то к себе домой уйдут. А я-то - с Багратионом останусь.
- Откуда такие настроения? - удивился Голенищев. - Барон Майзель к нам навсегда пришел. С Дупелем у него дружба, с Левкоевым - любовь, Казахстан они поделили, Тюмень - с Щукиным и с Рейли разделят. Ну, куда он уйдет?
- А я почем знаю? - спросил осторожный Ситный. - Может, разорится, - Голенищев хохотнул при этих словах, но Ситный был серьезен. - Сейчас все спокойно, а ну, как рванет? В культуре, как на минном поле, - не знаешь, куда наступить! Уже писали на меня доносы - дескать, трофейное искусство вернул в Германию! - с сердцем сказал Аркадий Владленович, допекла его проблема, - Лежит в подвале - никому не нужно, а тронь - растерзают! Патриоты! Подумаешь - трофейное искусство продал! А что Дупель гектары нефтяных полей продает - ему можно, да? Левкоев весь алюминий захапал и половину западным партнерам отдал - это в порядке вещей, да? Съездили на Сардинию с премьером, сделку обмыли - и порядок. А паршивую бумажонку передашь немецкому канцлеру - кричат: грабеж!
- Аккуратнее надо быть, - посоветовал Голенищев.
- Серьезные люди просят: отдай! Ты сам советовал.
- Я советовал? - искренне удивился Леонид Голенищев. - Не припомню.
- А сидели мы с фон Майзелем в «Ностальжи», не помнишь? Еще Дупель с ним казахскую концессию подмахнул, не помнишь? Белугу подавали, не помнишь?
- Не было этого, Аркаша.
- Как не было? Майзель еще сказал: надо бы, говорит, бундестаг обрадовать. Что-нибудь символическое, говорит, нужно.
- Не было меня там.
- Чуть что - один останусь. Опять взятки нести. Тому дай, этому дай. Депутаты у нас чужое добро за версту чуют.
- Умеют, да.
- Посылай Снустикова! Поставец открытое письмо в газету написал, прогрессист! Требует признания таланта! А скажут мне, что я национальное искусство топлю, где этот Поставец будет? На Красную площадь с плакатом выйдет?
- Вряд ли, - согласился Голенищев, - Поставец виллу в Одинцовском районе строит, ему с плакатами ходить некогда.
- И Майзель уйдет, и ты спрячешься, и Поставец на даче будет сидеть - а спросят с меня! Рыбоволк, - полные губы Ситного с усмешкой выговорили прозвище президента, которое отражало впечатление от президентской физиономии: сочетание скользкой рыбы и длинноротого хищника, - рассердится. Знаешь, как рыбоволк сердится? Не хочешь посмотреть? Враз закроют проект чикагской выставки. И продажи авангарда закроют. А я в это дело много чего вложил. Мы в интернациональном дискурсе живем, ты прав; но и в своей стране тоже прописаны. России послужить надо, - закончил спич министр.
- Да, менталитет в нашей стране сложился определенный, - сказал Голенищев, чтобы сказать что-нибудь.
- Меру знать надо. Вот Шура Потрошилов, - речь шла о втором заместителе министра культуры, - от маршала Потрошилова набрался безнаказанности - тащит все подряд, как на войне. Это его папа, между прочим, наши подвалы трофеями забил. И Шурик в музее, как на фронте. Немецкие партнеры картину Кранаха привезли нам на выставку, так Потрошилов ее со стены снял и Ефрему Балабосу продал. Ситуация возникла критическая.
Голенищев не стал обсуждать ту роль, которую, по рассказам второго зама, играл в сделке Аркадий Владленович Ситный. Он сказал:
- Дело прошлое! Обошлось. И сейчас обойдется. Подумай на три хода вперед.
- На три не умею, - честно сказал Ситный.
- В Европе, Аркаша, процесс идет вяло. Георгий Константинович присматривается к Штатам. Надо подключить Тушинского, они с Дупелем каждую неделю в Вашингтон летают. А Дупелю с Тушинским всегда хочется сделать приятное Майзелю. Вот они и похлопочут за Багратиона. Багратиону понравится, если американский сенат закажет ему антивоенную статую, пусть старик поборется за мир. И останется простой выбор: Рейли - или Майзель? Снустиков - или Гузкин? На то и свобода, чтобы выбрать достойного.
- Пошлем Гузкина, это справедливо. А Снустикова пристроим на телевидение: физиономия потешная, пусть люди смотрят. Кто хозяин третьего канала? Балабос?
- Работай, Аркаша, ты у нас министр. Служи прогрессу.
- Устал я, Леня.
- А ты думаешь, культура - это в бане с девками париться?
И государственные деятели засмеялись, вспоминая недолговечного министра культуры советских времен, Александрова, который поставлял девушек членам политбюро и получил прозвище «министр культуры и отдыха».
XII
Спору нет, со времен ленивой и блаженной советской эпохи роль министра культуры усложнилась - но усложнилась и роль государства, которому он служил. Как выглядит чудище государственности? Левиафан он какой, бегемот или крокодил? Да какая же разница, скажет иной перепуганный интеллигент, если тебя схватили и тащат на дно? Разница есть для средневековых иллюстраторов, монахов-миниатюристов - вот они как раз и оттачивают воображение, изображая чудище то так, то этак - а для жертвы нет разницы никакой. Если бы при создании американского герба вняли предложению Линкольна и поместили на герб индюшку, а не орлана, что же - возникло бы иное государство? Так скажет интеллигент, и будет не прав.
И Ситный и Голенищев, строя культурную политику самым рациональнейшим путем, как бы снимали с себя ответственность за конкретные судьбы конкретных творцов. До чего же легко забраковали они кандидатуру Снустикова-Гарбо! С неописуемым равнодушием они рассмотрели его кандидатуру, вознесли в разговоре на пьедестал - и тут же низринули. Нехорош им Снустиков! И посмеялись над ним, назвали трансвеститом и дураком. Справедливо ли?
