М.К.Кантор - Учебник рисования, том. 2
И в замечании Бориса Кирилловича Кузина было много правды. Он действительно менялся, этот милый старый мир, но перемены показывали, как он хил, как очевидно он нуждается в защите. Старый мир ратовал за социальный прогресс, за нововведения в области национальных отношений, но пуще всего боялся, что его затопит волна цветных. Стогны европейских градов наполнились уроженцами третьего мира, улицы Парижа побурели от арабов, улицы Лондона пожелтели от индусов, а улицы Берлина запахли турецкими кебабами; осторожные европейцы стали говорить о необходимости остановить иммиграцию, европейцы ответственные возражали, что Европа-де расплачивается за колониальное прошлое. И повторяли прекрасную фразу «ты навсегда в ответе за тех, кого приручил», и гордились своей отзывчивостью, и убеждали себя, что мирволят тем, кто недавно был под пятой, и вся эта прекраснодушная ахинея выдавалась за правду: будто бы вне колониальной политики Европа могла существовать. Европа веками приучалась жить за чужой счет - и переучиваться было поздно. Платила Европа не за бывшие колонии, а за изменение стратегии колониализма. Рабы стали не нужны - много ли раб наработает (наколет угля, накопает земли)? Теперь присваивались недра земель, а не сами земли - аргентинские потроха были раскуплены, а сама земля формально свободна; чилийские рудники принадлежали не чилийцам, но чилийцы числились независимыми, и так далее, - и вот никому не нужные латиноамериканцы, африканцы, индусы вышли на площади Европы, томясь невостребованностью. Придумать им занятия Европа не могла, отказаться от содержимого их земель тоже не могла - и только растерянно спрашивала гостей: вы же свободные, мы вам независимость дали, почему вам дома не сидится, в ваших свободных странах? Займитесь рыбалкой или спортом. И действительно, больше заниматься аборигенам было нечем - все остальные виды деятельности, приносящие прибыль, давно были присвоены цивилизацией. Как сказал некогда император Коммод в ответ на жалобы на непомерные налоги: вы жалуетесь, что платите за воду и огонь, и я желал бы получать деньги и за воздух. Его потомки брали деньги и за воздух - однако удивлялись, что коренные жители безвоздушных пространств, объявленных свободными, едут и едут в Европу. К цивилизации тянутся, говорили про иммигрантов, соборы им подавай, культуру! Но иммигранты тянулись к работе - к любой, но работе. Они мели, стирали, сторожили, сидели с детьми, и постепенно статус европейского рантье приобрел глобальный характер: теперь рантье получал доход не только с отцовских фабрик, не только с транснациональных корпораций, но и с самого мироустройства: и нужда в иных планах и перспективах отпала. Дальновидные пессимисты пугали, говоря, что еще пара поколений, - и этнический состав Европы изменится: те, что стирают, рожают вчетверо против тех, что пачкают белье. Изменить ситуацию можно было только одним способом - отпустить цветных домой, дать свободным людям на свободной земле немного возможности пользоваться свободой. Но старый мир привык к свободе рантье - и так поступить не мог. Требовались глобальные перемены - а не просто парламентские дебаты. Надо было вдохнуть в старый мир его прежнюю удаль, ту силу, что склоняла перед ним страны и континенты, что вела некогда средневековых рыцарей в африканские походы, бесшабашную силу конкистадоров. Где такую силу сегодня взять? И мыслители и политики старого мира с надеждой и опаской одновременно глядели на мир новый, на ту новую силу, которая распрямлялась во весь рост - и думали: а найдется ли там для нас место? Не объявит ли Новый порядок, что нас больше не существует? Забегая вперед, следует сказать, что страхи были не напрасны, и старый порядок действительно умер. Требовалось найти такую концепцию общего мироустройства, которая на фундаменте порядка умирающего могла бы возвести новое долговечное строение. Более того, надо было внедрить такой порядок, чтобы он с убедительностью подменил старый и даже выдал бы себя за новое издание старого порядка. Нужен был план переустройства мира, план, рожденный на основе имевшегося опыта - но исполненный жизненных сил и властности. Как никогда ранее миру требовался авангард.
XI
Осип Эмильевич Стремовский (великий новатор) говорил, что он слышит шум времени, он имел в виду именно это - смутное, но властное томление, которое охватило мир, некий гул, который переводился на человеческий язык так дайте новые основания для управления, дайте необременительную идеологию, дайте нам чувствовать себя свободными и ведомыми одновременно.
Прислушиваясь к шуму времени, сформировались и новое искусство, и новая экономика, и новая политика. Характерной чертой новых имперских дисциплин стали внепартийность и универсальность.
Уникальная политическая стратегия вызвана простым соображением: надо всегда оставаться у власти, вне зависимости от того, какая именно партия у власти сегодня. Власть сама по себе нужнее, нежели смехотворное деление на партии. Ergo: следует партии отменить. Это наиболее здравое для политики решение. Когда-то к этому методу прибегали уже большевики и фашисты, и метод этот завистники забраковали как неспортивный. Однако методы можно браковать, но и править необходимо - вопрос открыт: как в условиях плюрализма приходить к однозначным решениям? И недреманная политическая мысль изыскала способы. Британцы предложили свой вариант: сороказубый премьер-лейборист выполнял программу консерваторов лучше, чем консерваторы, успешно смешав карты обеих программ. И нечего было противопоставить его политическим конкурентам: ни один консерватор не смотрелся достаточно консервативно на фоне лейбориста. Наконец нашлось решение: лидер консерваторов объявил, что идет программой лейбористов - это был сильный ход. Новая система власти нашла действенный метод борьбы с политической оппозицией: чтобы не иметь конкурентов, надо самому выполнять то, что сделали бы твои противники, только под другим флагом. Нечего и говорить, как дезорганизует это врага. Как разобраться, кто прав: Кротов или Тушинский? Право общее направление - то есть то, что ведет к власти. А направление общественной мысли, которое к власти не ведет - со всей очевидностью не право. Ведь власть в демократическом государстве символизирует свободу, не так ли? Стало быть, тот, кто у власти, тот и есть самый свободный.
Так человечество, гордое пестротой выбора, добровольно пришло к тому, что кровавые диктаторы тридцатых годов вводили насильно. Формировалась безальтернативная политика на тех же принципах, что и безальтернативное искусство: разве можно быть свободнее свободы? Собственно говоря, та форма политики, что сделалась универсальной, и была своего рода современным искусством: Contemporary Art of Politics.
Беседа министра культуры Аркадия Ситного со своим заместителем Леонидом Голенищевым, беседа, посвященная выбору кандидата на венецианскую биеннале (а мы уже знаем, каков оказался выбор), как нельзя лучше иллюстрирует этот вопрос.
- В конце концов, это нестерпимо, - сказал румяный Аркадий Владленович Ситный в частной беседе своему заместителю Леониду Голенищеву, когда расположились они в кулуарах министерства культуры и наполнили рюмки ароматным грузинским коньяком (Георгий Багратион поставлял такой коньяк в министерство бочками). - Мы говорим: свободный выбор! А где она, свобода? Попробуй, выбери достойного - инфаркт заработаешь.
- Есть общепризнанные интернациональные ценности, - заметил Голенищев.
- Знаю, - Ситный наморщился, что было затруднительно ввиду полноты щек, - сам так говорю! Симулякр, парадигма, прямо этими самыми словами и говорю. И все-таки, парадигма парадигмой, а жить надо. По логике вещей, надо послать Георгия Константиновича.
- Багратиона - в Венецию? Невозможно.
- Видишь, и ты туда же. Багратион портреты отцов нашей письменности - Кирилла и Мефодия - слепил. Статуя скверная? А зачем мы статую на главной площади водрузили? Как же мне трудно! Знаю отлично, что нельзя пускать Багратиона - надо посылать Гузкина из Парижа или Снустикова-Гарбо.
- Разумеется, одного из них.
- А Георгий Константинович переживает. И думаешь, тихо переживает? Думаешь, он с президентом не делится?
- Не будем путать политику, - сказал Голенищев с достоинством, - и культуру, - он сидел, перекинув ноги через подлокотник кресла, позой являл свободомыслие.
- Путать политику с культурой нам по должности положено. Рассуждать надо просто: кому приятно от того, что пошлем Гузкина и Снустикова, а кому приятно от того, что пошлем Багратиона. Если пошлем Снустикова, обрадуем его обожателя Рейли, т. е. Бритиш Петролеум. Обрадуем тех, кто включил Снустикова в современный дискурс и под существование этого дискурса взял деньги в банках. А если не пошлем Снустикова, это все равно, что сказать, что такого дискурса нет, мы огорчим и кураторов, и банки, и вкладчиков. Пошлем Гузкина - приятно сделаем Майзелю, а он тут столько всего купил, что в глазах темно.
