Саша Саин - Приключения сионского мудреца
Предстояло ещё два года поучиться у «большого» Хамидова искусству обхода — «отбиранию кофе у населения», диагностике, лечению, возможно даже попытаться остаться у него работать. Жене предстояла одногодичная интернатура, рядом, в поликлинике Караболо. Она готовилась стать участковым врачом, а я — зав. отделением или «духтуркалоном» — главным врачом. Гадкий утёнок превратился в лебедя! Плохой ученик в школе, очень плохой в техникуме и совсем нетерпимый на предприятиях машиностроения Родины, вдруг превратился в отличника учёбы, мечтающего стать психотерапевтом, а как альтернативу выбравшего терапию. Это было для меня уже привычно, моя судьба — начинать и идти к цели окольным путём. Начинать не с того, что нравится. Терапия тоже интересна, но скучна, в особенности, в стационаре. Но участковым врачом быть — уж слишком весело — всё равно, что участковым милиционером. Участковыми врачами, считается, становятся самые плохие студенты и специалисты. Это всё равно, что после политехнического института пойти работать токарем или после юридического факультета — участковым милиционером. Зачем оканчивать институт с отличием, чтобы работать участковым врачом, которых не уважают. А больные просят: «Направьте меня к специалисту, врачу, который разберётся в диагнозе и лечении». Конечно, никто не оканчивает клиническую ординатуру, чтобы затем работать участковым врачом. Наоборот, работают 5 лет участковым врачом, чтобы получить право учиться в клинической ординатуре. Пока же рано думать, куда пойду после ординатуры, надо ещё два года поучиться у профессора Хамидова. В качестве руководителя ординатуры мне выделили похожего на старого парикмахера бухарского еврея — Исхака Пинхасовича, как будто бы я хотел стать парикмахером! В парикмахеры, стригущие под нулёвку, он бы годился: мятый халат; мятая, сидящая глубоко на ушах медицинская шапочка, так что давила на уши и делала их ещё больше оттопыренными; роговые в коричневой оправе очки с круглыми стёклами делали глаза ещё более дурацкими и перепуганными, а вне опасности — сонными. Монотонный сонный голос и шаркающая походка дополняли портрет моего учителя. Я его, и остальных на кафедре, довольно хорошо знал по субординатуре, теперь предстояло мне их ещё глубже узнать по ординатуре. Я даже лаборантов знал, а они — меня, т. к. занимались анализами сына из-за его частых простуд и бронхитов. Отдавая утром лаборантам материал на анализы, со страхом ждал ответа и, не дождавшись в течение шести часов, сам бежал в лабораторию. Забирал готовый ответ, или лаборанты уже при мне смотрели в микроскоп и мне показывали, что у моего сына. «Что вы так переживаете?! — удивлялся Исхак Пинхасович. — Это потому, что у вас только один сын, пусть ваша жена ещё рожает, — предложил он мне мою жену превратить в бухарскую еврейку, а ещё лучше — в таджичку, приносящую приплод в 10 и более голов. — Тогда перестанете за этого сына переживать», — приговорил он, таким образом, «этого» сына. Он явно не был львом, которому положено один или два детёныша, он был грызуном, но у него была только одна дочь, из-за того, что жена русская еврейка. Но самое главное, он спал не только по ночам, но и днем. Чтобы не зависеть от лаборантов и иметь возможность каждый день следить за состоянием сына и знать, как очищаются его почки с помощью трав и шиповника, так как я не хотел, чтобы у него возникли мои проблемы — камни в почках, брат приобрёл для меня микроскоп, «отобрав» его у судебных медиков. Центрифугу пришлось мне унести из Караболо, увидел ее в одной из комнат, такую большую, красивую, кг на 30, если не больше, стояла запыленная — «дикая, никому не нужная». И во время очередного ночного дежурства, под покровом темноты, но в полнолуние, я её, как Паниковский гирю, и утащил! От себя не уйти, я и с бердичевского завода «Прогресс» гантели по 12 кг в 18-летнем возрасте утаскивал. Теперь мне лаборанты не нужны были, сын мочи не жалел, поставлял её постоянно. Я крутил её в пробирке, в центрифуге минут 5, а затем смотрел под микроскопом. Пугался, найдя пару лейкоцитов, эритроцитов, которых становилось всё меньше. Приобрёл, а вернее, «одолжил» в библиотеке и не отдал, огромное руководство по лабораторным методам исследования и благодаря сыну стал еще и специалистом-лаборантом. Свои почки не обследовал, хотя ежедневно были боли. Самое лучшее средство забыть про свои проблемы — приобрести детей! Ровно через 2 недели клинической ординатуры вызвали в Министерство здравоохранения. «Тебя отправят куда-то на 2–3 месяца, — пообещал Исхак Пинхасович, — но не на хлопок, а врачом работать. Ты у нас один клинический ординатор первого года, поэтому тебя выбрали». Ординаторов второго года обычно не трогали. Клинических ординаторов второго года было трое — 27-летняя женщина, и здесь не ушёл от тюрьмы — дочь теперешнего начальника тюрьмы, который сменил бухарского еврея, работавшего при мне, оторвав его от котла, и сам в него уткнулся. Еще был в ординатуре один таджик из Куляба, с пятилетним стажем работы, и один долговязый еврей, выдающий себя за молдаванина, потому что его родители там когда-то жили. Это и лучше, что он отказывался от своего еврейства, т. к. у него была лошадиная морда, лошадиные зубы, круглые большие глаза бараньи, большая чёрная курчавая башка с низким лбом. При смехе он издавал звуки, напоминающие ржание кобылы во время течки. «Молдаванин» был очень активный и всегда — на всех конференциях — что-то своё вставлял. Он картавил хуже самого Ленина. И с таким произношением буквы «р» хватило совести объявить себя молдаванином, да ещё с его фамилией Бирман! Выбрал себе профессию неверную, изменил своему роду, предки, судя по фамилии Бирман, или производили пиво, или его продавали, или его пили. Он готовился поступить в аспирантуру и стать «учёным молдаванином».
В Минздраве ничего хорошего не сказали. Собрав нас, человек 20, клинических ординаторов со всех кафедр, зам. министра объявил: «Поедете обеспечивать медицинской помощью сельское население в период хлопкоуборочной кампании». Меня и ещё одного 2-метрового узбека по фамилии Мансуров, бывшего главного врача станции скорой помощи, а в последнее время — заместителя зав. горздрава, направили в Шаартузский район. Это один из самых отдалённых районов республики на границе с Афганистаном, где течёт долго река Пяндж, а не Волга! Район не только отдалённый, но и самый жаркий в республике. «У меня там много друзей, — успокоил Мансуров, — будем ходить каждый день в гости». Не хотелось оставлять в этот раз уже двух детей, но моя мать и отец жене помогали, вернее, это жена им помогала, т. к. целый день проходила интернатуру. В понедельник на рейсовом автобусе поехал в Шаартузский район. Дорога заняла 5 часов, дольше, чем самолётом до Москвы, но быстрее, чем 4 суток в Москву поездом. Автобус ехал по пустынной местности, по горным дорогам — два перевала до 3-х тысяч метров с заснеженными пиками гор и, наконец, вокзал в Шаартузе. Вместе со мной из автобуса вышло более 20 таджиков. По пути в райбольницу встречались только среднеазиаты. Больница была похожа, как две капли воды, на ту в Ленинском районе, где проходил на четвёртом курсе практику. И здесь были одноэтажные строения, окрашенные в белый цвет, ставший уже серо-грязным. Только административное здание было окрашено извёсткой посвежее. С этого здания я и начал. «Хорошо, что приехали», — обрадовался зам. главврача, русскоязычный — лет сорока, среднего роста, в сером импортном костюме производства «соцлагеря», в белой рубашке при галстуке тёмно синего цвета. Одет не со вкусом, но во всё новое. Если бы профессор Хамидов делал бы у него обход, то сказал бы всем присутствующим: «Одежда пациента говорит о его предприимчивости и связях с заведующими складами и базами района!».
«Я бы хотел, чтобы вы у нас поработали в стационаре в терапевтическом отделении. К нам должен приехать еще один клинический ординатор по фамилии Мансуров, пока он не приехал. Его мы планируем в поликлинику направить, пусть поработает на приёме. Пойдёмте, я вас проведу в терапевтическое отделение, там и комнату получите», — объявил мне зам. главврача. «Ас-салям алейкум!» — поприветствовал зам. главврача находившихся там трёх врачей, один из которых был покрупнее и справедливо оказался зав. отделением. Должен же зав. отделением чем-то отличаться от других врачей! «Алейкум ас-салям!» — как эхо раздалось в ответ. «Вот, из Душанбе клинический ординатор приехал помочь нам». — «Очинь карашо! — расцвёл „крупный“ врач — зав. отделением. — Ви, Иван Никалявич, общаль мине отписька дать! Давайте пожалиста!». — «Ну, хорошо, иди», — великодушно разрешил зам. главврача. «И мине, и мине!» — раздалось двухкратное «мине, мине». Один «мине» был просто таджик. А другой «мине», очень тёмный, почти фиолетовый, оказался арабом. «Он хочет в свой арабский посёлок, а тебе зачем отпуск, ты же в центре живёшь», — попытался зам. главврача хотя бы одного «мине» удержать. «Им можна, а мине нильза?!» — обиделся столичный врач-«мине». «Ну, ладно, идите! — ещё раз великодушно согласился зам. главврача. — А вы, я вижу, справитесь один», — подхалимски, авансом похвалил он меня. Я знал, что мне обычно доверяли, но что касается машиностроения, ошибались. «У нас отделение на 60 коек, — с гордостью сообщил Иван Николаевич. — Салиев, выдели клиническому ординатору из Душанбе комнату получше». — «Карашо! — сказал заведущий отделением. — Читирнацтий палат даю! Висех больний другой палат первисти! — скомандовал он своим врачам. — Чой пиёш?» — обратился он уже ко мне. «Что там „чой“! Накорми ординатора пловом! Он у вас, по-моему, всегда есть!» — посоветовал ему зам. главврача. Получил палату, как пациент, с металлической кроватью и тумбочкой, но пока без постели. Поставил спортивную сумку и пошёл в ординаторскую, куда только что старый больной — «ака», как здесь таких называли, отнес свежий плов и что ещё земля таджикская для взяток родила: гранат, виноград, персики, лепёшки. «Раичика! — позвал зав. отделением медсестру. Зашла „Раичика“, — татарка, 1,80 м. ростом, получилось две „Раичики“. — Раичика, чой давай! Воти гости у нас — ординатори клинисис», — показал на меня зав. отделением, чем выдал себя как узбек, у которых всё на «сис» и «ши» заканчивается, а также: «юк», «бар», «юль». Получается у узбеков примерно так: «бюль юль вар юк якши сис уль юк бар»! А у преподавателя химии, соответственно: «укисис, закисис, окисис» — как главные химические соединения! У таджиков было бы примерно так: «окисдар», «закисбар» и «укисмо». Я это хорошо усвоил, и если таджики, позвонив, попадали на мой домашний телефон, то я с ними неплохо и весело время проводил!
