Наш человек в горячей точке - Перишич Роберт

— Да ладно, брось ты это.

И мы заказали ещё пива.

Не будь Джейсона, я бы умер со скуки.

Он меня расспрашивает, говорит, что, с тех пор как они прибыли, у них нет никакой информации, говорит, что они уже несколько недель в информационной блокаде, и спрашивает меня, что нового в мире.

Началась война, парень, говорю я ему, новое в мире это ты.

Мимо нас проходит колонна камуфлированных экскаваторов.

2. ДЕНЬ ВТОРОЙ

Они заходят в кабинет главного редактора, потихоньку собираются. Смотрю на них, устраиваюсь в кресле на колесиках, одном из лучших, откидываю голову на высокую спинку.

Чувствую, как изменяется моя личность, трансформируется в редакционного человека… Вот он, возникает из пустоты, осваивается, смотрит рациональным взглядом, напрягает лицевые мышцы. Маска трудящегося человека требует большой энергии, как говорится — ей нужен ты весь, целиком. И это, в сущности, главное в работе.

Вчера мы с Маркатовичем после бара «Черчилль» посетили еще несколько мест. Закончилось всё за какой-то стойкой, где мы перед какими-то девчонками изображали важных шишек и Маркатович заказывал им дорогущие напитки…

Сегодняшний утренний человек сильно отличается от того, ночного…

Отсюда и похмелье. Это боль трансформации.

У главного редактора, Перо, моего бывшего приятеля — тридцать семь лет, женат, двое детей, любовница, два кредита, — проблем еще больше. Кончиками пальцев он подпирает виски и смотрит на клавиатуру компьютера.

Он молчал так, как молчат отцы в трудное время.

Излучал тишину. Можно было бы услышать и муху, но её не было.

Это заседание редколлегии, ничего особенного, но Перо назначен совсем недавно и теперь демонстрирует излишнюю серьезность, чтобы обратить внимание на свою должность. Раньше он был одним из нас, а потом его вывели на орбиту, такую, где считается обычным делом время от времени звонить в секретариат премьера и, нормально, тебя с ним соединяют…

Всё это застало его немножко врасплох.

Я держал его на краю кадра. Вести себя как тот, старый Перо, он не мог, а новый образ у него пока ещё не вполне сложился.

Он мучительно стирал с себя фрагменты старой личности, как стирают пот со лба, и формировал так называемую целостность.

Поскрипывали кресла, колесиками по ковролину.

И тут — Перо взял пульт и решительно разрушил тишину — наверху в углу заработал телевизор.

Теперь можно было увидеть, что происходит в Багдаде, который американцы заняли десяток дней назад. На CNN рассказывали о наведении порядка, в том числе и с подачей электричества.

То, что Багдад целый день висит в телевизоре и при этом там нет электричества, показалось мне хорошим поводом для остроумного замечания. Я считал, что моя роль требует, кроме всего прочего, и остроумия…

Обрати внимание, у них в Багдаде нет электричества, а они всё время в телевизоре. Представляешь, даже не могут на себя посмотреть. По крайней мере, мы во время войны могли… Мне показалось занятным подметить это, но я вовремя сообразил, что мне вспоминать Багдад неразумно.

Тут я увидел через стеклянную дверь Сильву и Чарли, приближаются, улыбаясь.

Когда Чарли сел, он всё-таки посерьезнел и спросил меня тоном, который свидетельствовал, что он наконец переходит к важным вещам: — Как ты?

— Да ничего вроде. А ты?

Он ответил мне так, словно в мгновение ока потерял интерес к жизни: — Хм… Весь день дел по горло…

Я подумал, не спросить ли о каких делах речь, хотя знал, что ожидать можно только рассказа о какой-нибудь повседневной мороке, о какой-то проблемке, об усталости бюрократа, потому что таким был тон Чарли и такими были его претензии к жизни, ложные претензии, служившие лишь признаком серьезности разговора ввиду того, что Чарли, не знаю почему, всегда хотел разговаривать со мной серьезно, в то время как, например, с Сильвой он обычно просто хихикал.

Я не успел ничего спросить, потому что Сильва со своим вечным кокетством, которое ровно ничего не значило, посмотрела на меня и сказала: — Ого, прическа у тебя — супер.

— Ну, спасибо…

Она была из тех женщин, которые одинаково охотно раздают и комплименты, и ироничные замечания. Мне она говорила только комплименты, что делало меня более раскованным, потому что Сильва инстинктивно, благодаря своим кокетливым замечаниям, давала точную картину корпоративного распределения сил. Пока она отпускает тебе комплименты, ты можешь быть относительно спокойным, а вот если скажет, что у тебя слиплись волосы, то тебе следует задуматься о своем рейтинге в фирме.

Теперь и Владич, которого нет необходимости описывать, сидевший по другую сторону стола, посмотрел на меня и сказал:

— Да, да… Тин любит покрасоваться.

Потом молча оскалился.

Мне из-за этой прически стало в кресле как-то неудобно. И всего-то — немного геля…

Я скроил такую физиономию, как будто не въезжаю в чем дело, а Сильва по-прежнему весело смотрела на меня, как будто ждала еще чего-то, о чем мы можем поболтать просто так.

Её редакционной сферой была эстрада, поэтому она могла всегда сидеть с легкомысленным выражением лица даже в таких ситуациях, как сейчас — перед заседанием верховного совета. Она, так сказать, была депутатом от области веселья и раскованной атмосферы. Мы, остальные, занимающиеся судьбами нации, с весельем не соприкасались. В нашей ауре просматривалась тень угрюмого социополитического момента, а Сильва вибрировала в свете живых красок, которые она ежедневно искала по бутикам.

— Пойдем потом на кофе? — спросил меня Чарли.

— Не могу, нам с Саней нужно посмотреть одну квартиру.

Главный обвел нас взглядом, как будто пересчитывая.

Все на месте… Все десять. Сидим, осознавая ситуацию, в которой оказался наш «Объектив» и фирма в широком смысле слова. Потому что, похоже, братская «Сегодня», наша ежедневная газета, начала приносить убытки — такую информацию вчера торжественно опубликовал могущественный «Глобал-Евро-Пресс», то есть проклятый ГЕП.

Наше же предприятие, которое мы любовно назвали корпорацией, носило имя «Пресс-Евро-Глобал», сокращенно ПЕГ, а основали его креативные отступники от упомянутого ГЕПа, так что мы не просто какое-нибудь мелкое сообщество. У нас есть миссия: мы боремся за справедливость и истину, на последней линии защиты от геповской монополии…

— Нельзя ли потише?..

Перо Главный встал и сказал: — Не буду описывать вам ситуацию, вы сами достаточно умны… Нужно что-то инициировать.

Обвел нас взглядом… И продолжил: — Это вам не впервой, не так ли? Потому что кто мы? Мы инициаторы! Вместе с нами вертится весь мир! Не будь СМИ, всё бы давно остановилось! Ничего бы не происходило, потому что не было бы где чему-то происходить!

Я не отрывал от него взгляда. Он выступал действительно впечатляюще.

— Я хочу сказать, — продолжал он, — ничего не случится само собой! Ну хорошо, ладно… Бывает и такое… Когда врежутся самолетами в WTC, это хорошо, про такое действительно нельзя сказать, что это событие заранее срежиссировали СМИ…

— Некоторые говорят, что было именно так, — встрял я.

— Да ни хера, — закрыл он мне рот, — люди прилетели и врезались. Но когда такое случается, тогда каждый… Даже самая идиотская газета об этом напишет, ведь так? А значит, для нас тут куска хлеба нет. И это нападение на Ирак, хоть мы и послали туда нашего человека, это тоже не то. Всё там идет слишком быстро, войска валом валят по автострадам через пустыню… Мы — еженедельник, мы не можем за этим уследить. Слишком всё быстро, — тут он показал пальцем на телевизор. — Это события для телевидения.