Когда порвется нить - Эрлик Никки

МОРА

Несмотря на отсутствие особого желания вступить в группу поддержки, Мора ушла с первой встречи, с нетерпением ожидая следующего воскресного вечера. Она знала, что Нина нарочно отказывается говорить о нитях в ее присутствии, пытаясь сохранить подобие нормальной жизни и отношений, и за это Мора обычно бывала благодарна подруге. Но на самом деле оказалось очень приятно находиться там, где не было запретных тем, где говорили искренне и абсолютно обо всем.

— Я так подавлена, — произнесла Челси в самом начале встречи однажды вечером в конце апреля.

— Из-за нити? — спросила Мора.

— Нет, — вздохнула Челси. — Хотя да. Но сегодня все еще хуже, потому что отменили «Анатомию страсти».

— Этот сериал тянется целую вечность, если я ничего не путаю, — откликнулся Террелл.

— Вот именно! И потому отменять его вот так — безумие! Все закончилось ни с того ни с сего. Говорят, кто-то из главных актеров, должно быть, получил короткую нить и уволился.

— Ну что ж, можете теперь следить за мной, я работаю в больнице, — улыбнулся Хэнк. — Хоть и не могу обещать пылких романов.

— Вы слышали, что «Спайс Герлз» собираются снова петь вместе? — спросила Леа. — Ходят слухи, что одна из них получила короткую нить и хочет отыграть воссоединение до того, как… ну, вы понимаете…

Как бы ни снедало ее любопытство, Мора не могла не испытывать жалости к людям, которых они обсуждали. Конечно, актеры сами выбрали такую жизнь, но разве можно вот так обсуждать чужие нити и судьбы? Сплетни и домыслы в те дни были нарасхват, и не только об актерах и певцах. В очередях универмагов, в кино, пока крутили перед фильмами рекламу, за столиками в ресторанах люди гадали о длине чьей-нибудь нити. Увольнение с работы, помолвка, необычайная скрытность на вечеринке — все могло быть истолковано в пользу любой нити, длинной или короткой. «Они утверждают, что не смотрели, какая нить им досталась, но я-то знаю, что это неправда» — таков был популярный рефрен. «Интересно, что говорят обо мне, — подумала Мора. — Что говорят те, кто не знает о моей нити». «И хуже всего, — продолжала размышлять она, — они сами были в этом виноваты. Сами навлекли на себя сплетни».

Еще до появления коробок с нитями традиционные границы частной жизни рухнули, общество требовало чрезмерного распространения информации и привыкло к нему. Мора, как и многие другие, размещала в интернете одну фотографию за другой: роскошные обеды и ужины, вид из окна офиса, выходные на пляже с Ниной, — каждая из них побуждала совершенно посторонних людей все глубже заглядывать в чужую жизнь, ожидая от окружающих определенной степени прозрачности. Пока наконец даже первый взгляд на нить — то есть нечто очень личное, интимное — не превратился в еще одно событие, о котором желали знать посторонние наблюдатели.

Если бы нити появились в любом другом веке, рассуждала Мора, никто бы не осмелился спросить, что вы получили в коробке, оставив каждого скорбеть или праздновать в одиночку, за закрытыми дверями и задернутыми шторами. Но не сейчас, не в нашу эпоху, когда вражда и флирт разыгрываются в интернете, когда семейные события, профессиональные достижения и личные трагедии выставляются на всеобщее обозрение. Знаменитости на вопросы о нитях отвечали уклончиво. Спортсменов расспрашивали об их «далекоидущих планах». Тексты песен безжалостно изучались в поисках намеков на сообщение, связанное с длиной нитей. Походы в бар и вечеринки оказались неожиданно опасными: друзья и коллеги выпытывали друг у друга пьяные признания. Члены королевской семьи, дети-знаменитости, сыновья и дочери политиков — все, кто имел несчастье в двадцать два года оказаться в центре внимания, проснулись в то роковое утро под любопытным взглядом объективов папарацци, стремящихся запечатлеть реакцию известных личностей и заработать свой миллион. Публика требовала информации и зрелищ.

— У меня есть идея, — сказал Шон, отрывая Мору от размышлений. — Хочу сегодня попробовать кое-что новенькое. И прошу вас выслушать меня без предвзятости.

Мора взглянула на сидящего рядом Бена.

— Ну держись! — прошептала она.

— Уже держусь, — он улыбнулся.

— Некоторые мои коллеги, ведущие других групп, говорили о том, что не всем удобно делиться мыслями вслух, что совершенно естественно, — продолжил Шон. — И хотя я надеюсь, что здесь, у нас, каждый может без опаски высказаться, я все же думаю, что будет полезно попробовать по-другому делиться мыслями.

Шон достал из своего рюкзака два больших желтых блокнота, а за ними и дюжину синих ручек.

— Разбирайте ручки, прихватите по нескольку листов бумаги и напишите письмо.

— Письмо должно быть адресовано кому-то конкретному? — спросил Нихал, как старательный ученик.

— Нет, — Шон покачал головой. — Вы можете адресовать письмо своему нынешнему «я», своему прошлому «я» или себе в будущем. Или другому человеку, которому хотите что-то сказать. Или просто берите ручку, бумагу — и начинайте писать. А через десять минут посмотрим, что получится.

— По мне, так пустая трата времени, — пробормотал Карл.

Блокноты передали по кругу, и Мора уставилась на чистый лист у себя на коленях. «Нине это задание понравилось бы, — подумала Мора. — У нее гораздо лучше получается облекать мысли в слова».

«Дорогая Нина», — написала она.

А дальше дело застопорилось. В мире слухов и назойливых незнакомцев Нина была единственным человеком, который действительно заслуживал того, чтобы знать жизнь Моры до мелочей, и в последние два года Мора делилась с подругой почти всем.

И ни одно полночное признание их не разлучило.

Нину не тревожил ни беспокойный характер Моры — за семь лет она сменила пять мест работы, от галереи в центре города до помощника мэра в избирательной кампании и краткой карьеры в стартапе, который внезапно распался, — ни наличие в прошлом множества близких подруг, их было столько же, сколько и карьер. Пока Мора прыгала от одной избирательной кампании к другой, от интрижки к интрижке, Нину вовсе не мучило похожее беспокойство. Она работала в одном и том же журнале, в который пришла, окончив колледж, и до встречи с Морой у нее было два довольно скучных романа, а интрижек на одну ночь и вовсе ни одной. Обо всем этом Нина говорила почти со стыдом, как будто извиняясь за свою скучную жизнь, не расцвеченную приключениями. Однако Мору это восхищало. Нина была верна — большая редкость в те времена.

После того как они открыли свои коробки, Мора предложила Нине расстаться. Но подруга отказалась.

— Я знаю, что ты меня любишь, — сказала тогда Мора, — но мне осталось жить лет десять или даже меньше, а ты еще можешь встретить кого-то, с кем не жаль провести остаток жизни.

Нина была потрясена.

— Я действительно люблю тебя и никогда не брошу.

Мора предложила Нине подумать.

— Ты не должна чувствовать себя виноватой, — она нежно взяла Нину за руку. — Я ни за что не стану тебя винить.

Но Нина не сдалась.

— Мне не о чем раздумывать, я и так знаю, что чувствую и чего хочу.

В поисках вдохновения для своего письма Мора огляделась.

Школьный класс номер 204. Здесь явно изучали английский язык и литературу, со стен на Мору смотрели черно-белые портреты известных авторов. Они напомнили Море постеры в ее старой однокомнатной квартире, где кровать занимала почти половину пространства, а коллекция полицейских фотографий знаменитостей, сделанных при задержании, украшала белые стены. На их четвертом свидании, когда Нина впервые пришла к ней, Мора наблюдала, как подруга внимательно изучает фотографии: невозмутимый Дэвид Боуи в участке Рочестера, Фрэнк Синатра в тридцатые годы — взъерошенные волосы падают на лоб по-мальчишески сексуально, Джейн Фонда, поднимающая кулак в Кливленде. Билл Гейтс, похожий на белокурого Битла, ухмыляющийся с портрета семидесятых годов. И Джимми Хендрикс, хладнокровный, в 1969 году, рубашка расстегнута, чтобы показать цепочку с кулоном.