Катрин Панколь - Я была первой
И вот однажды в конце туннеля замаячил свет.
Я влюбилась в одноклассницу по имени Натали. У нее были темные волосы, веснушки на щеках, черные глаза. Ее изогнутые ресницы были такими длинными, что когда мы с ней шли по улице, прохожие останавливались и спрашивали настоящие они или нет. Ее короткие вьющиеся волосы были мягкими и пушистыми, изящные губки маленькими, но сочными. В ее взгляде сквозили недетская печаль, твердость и надменность. Моя Натали была упрямицей, искушенной и измученной.
Я воспылала к ней страстью грубой и разрушительной. Ради нее я была готова вскрыть себе вены, бросить к ее ногам море лилий и гладиолусов, за ней я бы побежала босиком на край света. Я клялась громом и молнией, предлагала себя на роль козла отпущения. Она отказывалась, и я всякий раз готовилась к худшему, но стоило бледной улыбке замаячить на ее лице, и я опять была полна надежды. Она относилась ко мне с жалостью, и время от времени до меня снисходила. Случалось это нечасто: Натали была ветрена и любила другую. Я мучилась, страдала, но продолжала играть в вышибалы, тайком есть мел, срывать уроки, прыгать через веревочку и млеть при виде красной футболки Джонни на обложке свежей пластинки. Несчастная любовь и неуемная жажда жизни легко во мне уживались. Натали это совсем не нравилось и однажды она заявила мне…
Мы сидели с ней в комнатушке, где хранились географические карты. Учитель попросил нас принести карту Италии. Когда он вызвал нас двоих, сердце так и подскочило у меня в груди. Но пока я вставала, шла через весь класс к входной двери и шагала по школьному коридору, радость куда-то испарилась: пора было возвращаться, мне оставалось всего несколько минут наедине с Натали. А я готова была часами смотреть как она проводит языком по губам, как говорит, размахивая правой рукой, будто ищет вслепую какой-то важный документ, быстро пробегая пальцами по клавишам картотеки.
Грустная, подавленная, я смотрела на нее далеким, рассеянным взглядом в ожидании скорой разлуки. Как бы мне хотелось сесть рядом, не спуская с нее влюбленных, нежных, преданных глаз, пересчитать ее веснушки и, надув паруса моего галеона, умчать ее на край света. Я хотела бы оказаться вместе с ней в Италии, а не в этой комнатушке по соседству с уборной, пропахшей хлоркой и щавелевой водой.
Мы молча сняли со стены огромную карту, покрытую пластиком. Мы не шептались, не пихались, не переглядывались, и на обратном пути она со вздохом сказала: «Мне нравится, когда ты грустная».
Я в ответ промолчала. Я не сразу поняла что она имеет в виду.
Весь остаток дня я старательно грустила и под вечер обнаружила у себя в портфеле записку: Натали приглашала меня на полдник. Назавтра я с торжествующим воплем разбила свою копилку, и нагруженная подарками, явилась к ней в гости. Я набросилась на Натали уже с порога, чем привела ее в крайнее раздражение. Натали заметно помрачнела. Мы так и не придумали во что бы поиграть. Чем сильнее я пыталась вернуть расположение подруги, тем больше она замыкалась в себе и избегала меня. Моя несдержанность была ей противна. Больше она меня не приглашала.
Когда мы с ней ходили за картой, в моем взгляде сквозила такая печаль, такая отстраненность, что Натали, до той минуты уверенная в моей любви, невольно почувствовала себя уязвленной. Ей показалось было что моя дружба для нее потеряна, и в прелестном смущении она поспешила отвоевать свое. В любви ее привлекали только боль и непостоянство. А я хотела в любви раствориться, согреться, все отдать и все обрести. Я без конца ей надоедала, приставала к ней как уличная попрошайка. И вот ей вдруг почудилось, что я не подпускаю ее близко, и от изумления она потянулась ко мне. Сама того не подозревая, я пробудила в ней жгучий интерес к своей персоне, но всякое чувство нуждается в подпитке, и все быстро вернулось на круги своя.
Познавать любовь во всех ее волнительных оттенках мне было некогда. Дома все подчинялось строжайшему распорядку. Мать держала нас в ежовых рукавицах. Расход-приход, слезы и крики, задания, купания, рояль, акварель, и ровно в полдевятого – в постель. Мимоходом наклонившись над каждым из детей, она целовала нас беглым, почти воздушным поцелуем, и щелкнув выключателем, приказывала: «А теперь – спать. Завтра в школу».
Иногда во мне просыпалась незнакомка. Из девочки, которая ищет и не находит любви, я вдруг превращалась в неведомую и страшную дикарку. Я недоумевала, невольно поражаясь собственной жестокости.
Субботний вечер. Мы идем с ней вдвоем вдоль проспекта. Я всегда выгуливаю ее в это время, за что получаю от ее матери свои первые карманные деньги. Мне тринадцать лет – пора зарабатывать.
Сначала я на нее даже не смотрю, просто гуляю с ней и все. Она – невзрачная, плохо одетая маленькая девочка с тусклыми волосами, серым лицом и вечно мокрыми глазами. Ее зовут Анник. Она из тех, над кем все смеются, и ведет себя соответственно: стыдливо втягивает плечи, ходит сутулясь, словно стараясь занимать как можно меньше места, даже вдохнуть лишний раз боится.
Я иду по тротуару. Она семенит рядом, жмется ко мне. Я прибавляю шагу. Она тоже ускоряется и снова ко мне липнет. Я резко торможу. Она спотыкается о мои ноги, извиняется, смотрит с немым обожанием, прижимается ко мне на светофоре. Я отталкиваю ее. Она отчаянно цепляется за мою руку.
Я снова ее отталкиваю. Она отпускает руку, но по-прежнему стоит, прислонившись ко мне, стесняет меня. «Иди впереди, – приказываю я, – я за тобой слежу. И не смей путаться под ногами. Делать мне больше нечего, кроме как выгуливать потных, липких, противных соплячек». Она всхлипывает, но послушно шагает передо мной, старается передвигаться как можно быстрее, спотыкается, пытается на ходу высморкаться, чем несказанно меня бесит. Потом тихонько вытирает глаза, складывает платочек, кладет его в карман. Немецкая аккуратность, с какой она все это проделывает, приводит меня в неистовство. Я будто только этого и ждала, чтобы дать наконец выход накопившейся злости. – Тебе нравится складывать платочки? – ядовито спрашиваю я. – Нравится, да? Она молчит, не знает что ответить, испуганно смотрит на меня. Ее испуг, ее зависимость распаляют меня еще больше. Она замирает, готовится принять удар. Она боится меня, она в моей власти, я могу вертеть ею как хочу. Я мчусь по дикой прерии, и на подвластной мне территории никогда не заходит солнце. Я гордо потрясаю скипетром, и короли говорят со мной как с ровней. Я выжидаю, готовлюсь ударить побольнее. Я на вершине блаженства. Тепло разливается по всему моему телу. Я горю, я млею от удовольствия. Так мне впервые открылось наслаждение, физическое наслаждение…
Вот он, объект желания, и я не хочу раздавить его одним ударом. Мне нравится как он трясется от страха. Его судьба в моих руках, он потеет, готовится к худшему. Он заранее согласен на все. Я наслаждаюсь его страхом, пробую, смакую, облизываюсь. Я сильна как лев, могущественна как инфанта в бантах.
Я счастлива. В моих руках безответная, слабая жертва, моя собственность, моя добыча. Она предо мной преклоняется. Я – исчадье ада. Я буду мучить ее за ее же собственный счет.
Потом я с улыбкой привожу девочку домой. – Спасибо, детка, – говорит мне ее мать, – ты меня так выручила. Я успела купить все, что хотела. Анник, скажи «спасибо и до свидания».
– Вам тоже спасибо, – отвечаю я, – только не могли бы вы платить мне больше, а то, знаете, ваша дочь все время шалит, за ней не уследишь. Мне так с ней трудно.
Я захожу за ней каждую субботу, и всякий раз придумываю новые испытания, новые мучения. Я веду себя как бывалый развратник на свидании с юной девицей. Я заранее готовлюсь к нашей встрече, изобретаю жестокие наказания, предвкушаю наслаждение, тайное, запретное. Так под видом благородной няни к бедной девочке является садистка.
– Ну, что, малышка, – говорю я. – Пойдем погуляем, развлечемся.
Анник с ужасом смотрит на меня, целует мать и молча следует за своей мучительницей.
– Сейчас ты у меня будешь есть платок, засунешь его в рот целиком, чтобы я тебя не слышала. Готова? Вот и славно. Нагни голову, не смей на меня смотреть, слышишь? Опусти глаза. Ступай осторожно. Если коснешься бордюра, я так тебе врежу, что мало не покажется, уродина. Утри сопли. На тебя все смотрят. Просто противно. Иди впереди, я не хочу, чтобы нас видели вместе.
Ее щеки распухли от слез. Она послушно смотрит вниз, потеет, шагает впереди меня. Погуляем, развлечемся! Ее мать так ни о чем и не догадалась. Пожаловаться на меня Анник не посмела.
Время шло, и мы привыкали к богатому толстяку. Он тоже привык жить с нами: спать на раскладушке в подвале и по первому слову нашей матери доставать чековую книжку. Он смирился с положением червяка, влюбленного в далекую звезду.
