Татьяна Соломатина - Девять месяцев, или «Комедия женских положений»
– Пишите! – сказал Романец. – Главному врачу родильного дома от старшего ординатора... С фамилиями и порядковыми номерами, разумеется. Как писать «шапки», вы, слава богу, знаете. Что я вам тут, диктанты подвизался начитывать?! – Павел Петрович нервически хлопнул пухлой ручкой по столу.
Соня мужественно настрочила «шапку» и даже без лишних понуканий вывела посередине белого листа фатальное слово «заявление».
– В конце «шапки» ставится точка. А «Заявление» пишется с заглавной! – начмед выхватил листик у старшего ординатора из-под рук, скомкал и бросил в корзину для бумаг, стоящую у него под столом. – Пишите заново!
Соня исполнила. Молча и беспрекословно (см. Конфуция). Нет уж, чтобы там ни было и какие бы неприятности ни ожидали её после зловещего каллиграфически выведенного слова «Заявление», она не обрадует узурпатора расспросами и виду не подаст, насколько ей сейчас тревожно. Если что – пусть ещё докажет! Уволить человека – это вам не фу-фу! По собственному желанию? Никогда! А должностных нарушений, равно как и нарушений распорядка, за ней не числится. Так что ещё повоюем, чтобы вы такую статью, гражданин Романец, разыскали, по которой старшего ординатора Заруцкую уволить можно! Дуля вам с постным маком, Пал Петрович!
– Написали? Отлично!
Романец встал, заложил ручки за спину и стал смотреть в окно.
Ох, как же ему хотелось завопить этой высокомерной гордячке: «Что молчишь как рыба, а?! Страшно? Что вопросов не задаёшь?! Я, конечно, знаю, что ты меня презираешь и ни в грош не ставишь, а зря! Я ещё ого-го! Во всех смыслах, тля малолетняя!» Но он всё-таки был сейчас заместителем главного врача по лечебной работе. Хотя разбить у этой Соньки на голове горшок с фикусом было бы неплохо. Ох, неплохо! Её бы госпитализировали в нейрохирургию. В коме, скажем. А он бы носил ей фрукты и целовал бы пальчики, ах, как она ему нравилась, эта паскудная девка... С первого дня её интернатуры! Зачем ей в коме фрукты? Очень умно для начмеда. Что, начмед вам не человек, да? Не мужчина? Не заслуживает, не достоин, не-не-не? Много вы понимаете, дряни! Ну а без её комы он скорее помрёт, чем будет целовать ей пальчики. Но если треснуть её фикусом по голове до комы, то, пожалуй, посадят. Так что... Да. Во всём виноваты главный врач и не вовремя психанувший пенсионер Пётр, мать его, Валентинович. И, конечно же, неведомый министерский мажор! А отдуваться за всех перед этой молодой, красивой, недоступной, чужой, увы, девкой – ему. Павлу Петровичу. А ведь он намекал ей, что будь она поласковее... Так она лупила на него свои глазищи и немедленно отходила в сторонку. На любом дне рождения, на праздновании юбилея родильного дома, на-на-на! Тварь! Ещё и по морде публично отвесила, когда намёк стал чересчур... тяжеловесным. Так! Он тут начмед, а не гормонально-неустойчивый юноша. Взять себя в руки! Принять Метафизического Пустырника!
В своеобразном чувстве юмора Романцу было не отказать. И за его толстой кожей и поросячьими глазками, где-то там – глубоко-глубоко, в самых недрах, например, турецкого седла, под гипофизом, гнездились и самоирония, и самокритика, и умение анализировать, и шутить, и выдумывать. Иначе бы за что его любили женщины, и не только пациентки, и не только за стройматериалы? Иногда он даже улыбался и становился мимолётно мил и моментально обаятелен. В общем, нет ни единой твари, совсем уж напрочь обделённой боженькой. Вот и Романец был не лишён... Но он с собой боролся, и он себя побеждал! Потому, немного пофантазировав на тему Софьиной комы, из которой он вполне бы мог её пробудить поцелуем, пусть не прекрасного, но вполне себе принца, посердившись и похихикавши про себя вдоволь, он состроил серьёзную мину и наконец повернулся к окну задом, а к столу передом.
– Что молчите?! – рявкнул начмед на Софью Константиновну.
– Я написала.
– Пишите дальше. «Прошу перевести меня с должности старшего ординатора обсервационного отделения на должность исполняющего обязанности заведующего обсервационным отделением». Дата. Подпись.
– Павел Петрович, я не хочу исполнять обязанности заведующего отделением, – сказала Софья Константиновна, отложив ручку.
– А тут никого не волнует, что вы хотите или не хотите! – завопил побагровевший начмед. – Распоряжение главного врача! Пётр Валентинович ушёл на пенсию, но вы, кстати, тоже губы-то особо не раскатывайте! Потому что на это место уже есть человек. Нам надо просто заткнуть на некоторое время дыру! – Павел Петрович нашарил в кармане сосательную конфетку, по фрагментам отлепил от неё присохшую обёртку и, закинув себе в рот кусочек мятной прохлады, немного успокоился.
– И вам хороший опыт будет.
«Что сказать? Что я должна посоветоваться с мужем? Что я почти уже решилась на ребёнка? Глупости какие. Что я, русская крестьянка, чтобы без мужниных указаний не принять решения? Ребёнок столько времени ждал – ещё пару месяцев подождёт. К тому же прав этот злобный гоблин – опыт-то действительно отменный. В любом случае. И послужной список украсит!»
Одним из неоспоримых достоинств (быстро оборачивающимся в недостаток в случае неуместного применения) Софьи Константиновны было то, что она ни над чем никогда долго не раздумывала. Особенно в случаях плюс-минус очевидных. Ведь это же очевидно, что исполнение обязанностей заведующего отделением куда выше стоит по иерархической лестнице, чем ступень старшего ординатора. А Соня была не лишена честолюбивых амбиций, ох, не лишена. Кто сам лишён – тот пусть камнями не кидается, а сидит себе по уши в своём дауншифтинге и не чирикает, потому ему и так хорошо. А кто каркает и клювами щёлкает – тот просто-напросто лишенец, коему не досталось, и никакие надуманные кухонные философии не изменят этого прозрачного для разумного человека положения вещей.
Соня быстро написала текст, поставила дату и расписалась. Начмед хищно выхватил листик и помахал им в воздухе.
– Ну вот. Идите работайте, Софья Константиновна. На завтрашней пятиминутке представлю вас коллективу в новом, так сказать, качестве. – Он злобно хихикнул. – Надеюсь, вы понимаете, что наличие кабинета – всего лишь временно вашего – не даёт вам хоть каких-нибудь привилегий?
– Понимаю, Павел Петрович, – спокойно (см. мануал парой страниц ранее) сказала Соня.
Встала. Аккуратно придвинула стул к столу и вышла, тихо прикрыв за собой дверь.
Дальше действие должно было бы развиваться, как в мультфильмах Тэкса Эйвери – герой истошно орёт, радостно прыгает или горько плачет, подтверждая свою сценическую репутацию – слегка туповатого, но решительного и находчивого субъекта. Должно было бы, но не будет. Потому что у нас, в конце концов, не мультфильм, а повествование, наполненное вымышленными, но очень живыми людьми, и ведут они себя в соответствии с жанром реализма, как самые настоящие люди, а не мультипликационные герои. К тому же за закрытой дверью первой главы сразу откроется дверь в главу вторую. А вторая глава будет вовсе не о Софье Константиновне Заруцкой, внезапно загремевшей со всего лишь капитанскими погонами на явно майорскую должность (простите, из старших ординаторов – в И.О. заведующего отделением). Не о Павле Петровиче, не о прочих сотрудниках и не о событиях одного из родильных домов нашего (а может быть, вашего) города. А о некой Екатерине Владимировне, не имеющей ни к медицине, ни даже к её антуражу ни малейшего отношения. И написано на двери второй главы будет:
Глава вторая
Пупсик. доминирующая роль творческого начала
Колбасы (и даже трюфелей) Екатерине Владимировне доставало с самого рождения. Поэтому в оставшееся от поедания деликатесов время она читала и «Опыты» Монтеня, и максимы и мемуары Ларошфуко, и «Войну и мир» Льва Толстого, и даже Гессе – «Игру в бисер»...
И всё-таки по порядку.
Екатерина Владимировна Владимировной никогда не была. Ни в детстве, ни в отрочестве, ни в юности, ни сейчас. Хотя отца её действительно звали Владимир. Он же Владимир Петрович. Он же – Володя – для домашних и Вован – для собутыльников (или Вовчик, смотря сколько примут). А собутыльники у Владимира Петровича были не какие-то грузчики из соседнего овощного. И не писатели. И не актёры-музыканты и прочая убогая совковая богема. Собутыльники у Вована были самые что ни на есть серьёзные – аппарат. И сам Владимир Петрович тоже был аппарат. Из чего можно сделать вывод, что Екатерина Владимировна, и к тридцати не удостоившаяся отчества, несмотря на все достижения (впрочем, на тех нивах, где она нынче осуществляла жатву, отчества не особо в чести), родилась с серебряной ложечкой во рту. Маме же её на день рождения дочери (не нынешний, разумеется, а тридцатилетней давности) был подарен килограммовый слиток. Настоящий, натуральный, прямиком из золото-валютного фонда. Или национального банка? Или золота партии?.. Не важно. Это вопросы из серии: «Что больше весит – килограмм золота или килограмм лебяжьего пуха?» Суть-то всё равно не в килограммах, а в отношении. Это вам любой ёжик в лесу скажет. Но мы-то не ежи. Вот и приходится всё разъяснять да подчёркивать.
