Елена Грушковская - Ничейная земля

— Мужик ты или девчонка?..

И, не успел я что-либо ответить, как он сделал захват — профессионально, как спецназовец. Не успев и пикнуть, я оказался повален на пол и обездвижен.

— А если тебя вот так? — дыхнул Мишка мне в ухо. — Ну что, сделали тебя? Как младенца!..

Несмотря на то, что Мишка был пьян, силы у него от этого нисколько не убавилось. Его колено оказалось у меня под поясницей, а в следующий миг я уже кричал, ослепнув от боли.

— Миша, что ты делаешь!

Это была мама. Мишка отпустил меня, и весь его задор как рукой сняло.

— У него же спина! — Мама склонилась надо мной.

Сквозь боль я услышал и голос отца:

— Миша, ты соображаешь, что делаешь? Нашёл, на ком приёмы отрабатывать.

Мишка пробормотал смущённо и растерянно:

— Да я не подумал… Забыл про его спину-то.

Мишка допил бутылку сам. Ещё до прихода ко мне он успел изрядно выпить, а после этой бутылки его совсем развезло. Мама хотела выставить его, но я не позволил ей. Уже стемнело, и, к тому же, разразилась настоящая осенняя непогода — лил холодный дождь, поэтому выгонять хмельного Мишку было бы жестоко. Мы положили его на раскладушке в моей комнате.

Посреди ночи меня разбудило чьё-то горячее, проспиртованное дыхание, которое обдавало моё лицо. Спросонок я замер и похолодел, но через секунду понял, что это был Мишка. Он громко сопел надо мной, вглядываясь в темноте в моё лицо.

— Серёга, — позвал он шёпотом. — Серый!..

— Что тебе? — отозвался я также шёпотом. — Чего ты не спишь?

— Ты меня прости, — покаянно зашептал Мишка, обдавая меня своей хмельной аурой. — Прости, родной… У тебя же спина… А я тебя на полном серьёзе помял. Сильно болит?

— Уже прошло, — ответил я. — Спи.

Он помолчал, посопел, а потом зашептал:

— Серый, слышь… Я кое-каких деньжат привёз. Мамке и бате я уже маленько дал, себе на водку оставлю, а всё остальное тебе могу отдать.

— Зачем мне твои деньги?

— Ну, как — зачем?.. Может, тебе спину-то полечить надо? Сейчас это бабок стоит… Немалых. Сколько ты ещё будешь так маяться?

— Миш, спасибо… Не надо.

— Почему это не надо?..

Я помолчал, слушая его сопение, потом сказал:

— Слишком дорого они тебе достались.

Теперь молчал он, переваривая мои слова. Наконец он сказал:

— Верно. Страшные это деньги, Серый. За них кровью заплачено. А ты помнишь нашу Страшную Клятву? "Мы с тобой одной крови"… Помнишь?

— Конечно, я помню, Мишка.

— Так вот, вся моя кровь — твоя, до капли. И всегда будет твоей. Насчёт денег ты подумай, Серый… Лучше возьми, а то пропью. Что ж теперь — любоваться на них, что ли?

— Миш…

— Подумай, подумай. Только не тяни с этим.

— Но они тебе и самому пригодятся.

Он усмехнулся.

— На что? Я их по-дурацки потрачу. Говорю тебе, прогуляю всё. А хочется во что-нибудь стоящее их вложить.

— Маме своей отдай, она найдёт им применение.

— А я тебе хочу отдать. Это мои деньги, я их своей кровью заработал, мне ими и распоряжаться!.. Я хочу, чтобы ты вылечил свою проклятую спину раз и навсегда.

— Врач мне сказал, что, в принципе, можно жить и так, только придётся терпеть известные неудобства. Но ничего, я уже привык. А если ложиться на операцию, а потом после неё ещё долго восстанавливаться… Нет, у меня нет столько времени, школа останется без английского.

— Серый, ты о себе подумай, о своём здоровье… Это же не жизнь. Так нельзя.

Я вздохнул.

— Мишаня, иди-ка ты, да спи. Ты — вольная птица, а мне вставать рано.

— Каторжная у тебя работа, — вздохнул он, опять коснувшись моего лица своим дыханием, сильно отдававшим водкой и копчёной колбасой. — Загибаешься ты на ней…

— Уж какая есть, — усмехнулся я. — Ну всё, Михаил, иди… Спи. — Я бессознательно копировал манеру Мишкиного отца изъявлять строгость, называя моего друга Михаилом.

— Нет, ты обожди. — Мишка забрался ко мне на кровать, улёгся рядом. — Что же это получается? Ты, что ли, себя в жертву приносишь? На кой чёрт людям такие жертвы?.. Да и как ты сможешь работать, если будешь таким развалиной? Ты же так скоро не сможешь и ногу поднять. Выкроишь время, подлечишься… И работай, сколько влезет. Правильно я говорю? Правильно. Это, конечно, здорово, что ты так ответственно и самоотверженно относишься к работе, тебе за это при жизни памятник надо поставить…

Он ещё долго убеждал меня в необходимости лечиться, пока не уснул у меня в постели. Я не стал будить его, а сам потихоньку перебрался на его раскладушку: Мишка спал беспокойно. На раскладушке было не слишком-то удобно, но с Мишкой было бы ещё хуже. Он вертелся, стонал, вздыхал, чмокал губами, что-то бормотал. Вдруг он проснулся и сел на кровати, глядя перед собой стеклянными, невидящими глазами. Он бормотал обрывки фраз, из которых я понял, что ему казалось, будто он всё ещё воюет где-то в горах. Он вскочил на ноги и озирался — видимо, он искал своё оружие. Глаза у него были при этом совершенно дикие, и я, опасаясь, как бы он не выбежал на улицу, счёл необходимым попытаться его успокоить.

— Миш, Миш… Всё нормально, всё хорошо, — сказал я ему, беря его за плечи. — Ты дома.

Он, уставившись на меня, пробормотал ошарашенно:

— Серый… Ты откуда здесь?..

— Мишка, мы дома, — убеждал я его. — Дома. Посмотри, вот комната. Вот окно. Кровать. Стол. Ты понимаешь, где ты?

Признаться, мне было очень не по себе. Я впервые видел бредящего человека, и это было жутко. Его немигающий взгляд, пустой, потусторонний, видел каких-то людей, очень опасных, от которых он хотел меня защитить: он толкнул меня в угол и заслонил собой от кого-то невидимого. Я пытался выйти из угла, но Мишка не выпускал меня. Я старался ему втолковать, что никого, кроме нас, здесь нет, но он грубо приказывал мне молчать, при этом продолжая загораживать меня собой от невидимого врага.

— Мишаня, ты моих родителей разбудишь, — уговаривал я, гладя его круглую щетинистую голову. — Ну, всё… Перестань. Мы дома, никого тут нет.

Мне всё же удалось выбраться из угла, в который Мишка меня загнал, защищая от несуществующего врага, и обнять его. Не знаю, очнулся ли он, но разговаривать со своими видениями он перестал, облапил меня и стоял, горячо дыша мне в шею.

— Миш, ну всё… Ложись.

Он выглядел потерянным и вялым. Послушно улёгшись, он затих, и я уже подумал, что он уснул, но стоило мне отойти к моей раскладушке, как с кровати протянулась Мишкина рука.

— Серый… Не уходи.

Я не придумал ничего лучше, чем придвинуть раскладушку к кровати и улечься. Моё присутствие успокоило Мишку, и он заснул — теперь уже безмятежно и крепко, а я ещё долго не мог отойти от шока. Мишка преспокойно сопел на моей кровати, а у меня на раскладушке сна не было ни в одном глазу. Взбудораженный, я кое-как заснул уже под утро.

Я бы проспал, если бы не мама. Она разбудила нас с Мишкой и погнала завтракать. Не выспавшийся и разбитый, я еле жевал, да и у Мишки после вчерашнего тоже были нелады с аппетитом. Мы съели всего по одной ватрушке, чем вызывали недовольство мамы. Ух и пропесочила же она Мишку! Он, бедный, уже был готов сквозь землю провалиться, и отец, видя это, с усмешкой урезонил маму:

— Мать, ну хватит уж.

Тайком от неё он налил Мишке опохмелиться. Мы вышли на бодрящий утренний сентябрьский воздух: я — в школу, а Мишка — домой. С минуту мы шли молча, Мишка курил, сплёвывал, щурясь от нежарких солнечных лучей, а потом спросил вдруг:

— Ну, чего ты? Дуешься на меня?

— Да нет. С чего ты взял?

Он усмехнулся.

— А чего молчишь?

— А что говорить?

Он не ответил. И тогда я рассказал ему, что было ночью. Он выслушал задумчиво, немного смущённо, а когда я закончил, сказал:

— Значит, опять я воевал… Извини, Серый. Ты испугался?

— Да, и ещё как, — признался я. — Видел бы ты себя со стороны!

Мишка стряхнул пепел, пощёлкав по сигарете.

— Это ничего, Серый, ты не пугайся… У меня это иногда бывает. Но проходит. — Он виновато улыбнулся. — Ты уж прости… Я тебе выспаться не дал, да?

Ну, как я мог сердиться на Мишку? Мы вместе дошли до школы. Он поёживался и зевал, а у школьной ограды крепко сжал мне руку.

— Ну… Удачного тебе дня.

VI

Десятый "Б" был уже в курсе вчерашнего инцидента.

— Сергей Владимирович, а нам вы тоже зададите сочинение про войну?

Я задумался. С одной стороны, десятый "Б" ничем не провинился, а с другой — я понимал, что если я не дам им этого задания, то у десятого "А" возникнет закономерный вопрос: "А почему вы нам задали, а им — нет?" И я сказал:

— Разумеется.

Началось недовольное нытьё, но я всё-таки поставил на своём.

— А кто это был? — спросили ребята. — Ну, этот человек, который приходил к "А" классу.

Видимо, их приятели из параллельного класса рассказали им всё в деталях.