Арсен Титов - Кавказские новеллы
— Кто это? — спрашивают они сами себя и сами себе отвечают: — Одного знаем, а другого нет. Жора один из них, а второго покамест неразберем!
Лукавят, разумеется. Все знают, что это я, раб. Знают, но лукавят.
Иначе как стали бы Магаро в глаза смотреть. Спросит:
— Видели?
Ответят:
— Да, уважаемый Магаро, видели.
Спросит:
— Почему же не взяли?
Что тогда отвечать? А так — пожалуйста. Спросит:
— Видели?
Ответят:
— Долго всматривались, уважаемый Магаро, но не смогли разглядеть!
Жили мы так. Крепко держались друг друга. И не взяли бы нас. И соединили бы мы мир разделенный. Но тетушка Кеклия придумала хитрость. Она придумала, Магаро научила, а тот исполнил.
— Пусти, — сказала тетушка Кекелия, — пусти слух, что сам грушу срубить собрался, ибо неудобно тебе перед Дато за скверного раба. Получается, худой товар он тебе подсунул.
— Э! — сказал смекнувший Магаро. — Недаром ты учительницей младших классов была.
— И недаром тебе через урок единицы ставила. Один урок двойку, один урок единицу! — припомнила тетушка Кекелия.
— Это было в давнюю пору, — примирительно сказал Магаро.
Всякий поймет — радости от такого слуха я не испытал. Грушу было жалко. Но и Дато было жалко. А более всего — себя. Рабом сделали и теперь губы кривят: «Скверни раб, садзагели!»
Говорю Жоре:
— Пойдем, срубим эту несчастную грушу. Не возьмут они нас, потому что труд сплотит нас, до того и без труда сплоченных.
— Нет, — говорит Жора. — Не мешай мне думать о том, как быть с миром. Может быть, сейчас я царь и мир для меня представляет больший интерес.
Пошел я один. Дождался безлунной ночи и пошел. Никто меня за всю дорогу не потревожил. Взял я топор, взял веревки.
— Эх, — говорю, — груша, вот и твой час настал. Найди в себе силы простить меня.
— Я прощаю, — говорит. — Но только мир таков, что Магаро это даром не пройдет. Запомни, раб!
«Магаро не пройдет, — думаю. — Тому, кто с Магаро посчитается, даром не пройдет, — думаю. — Тому, кто с посчитавшимся с Магаро посчитается, даром не пройдет, — думаю. — И так-то мир — разделенный, и Жора не придумает, как его соединить. А что еще будет!» — сел я под грушу, посидел, прижавшись спиной к ее теплому стволу, а потом пошел собирать у Дато в доме и дворе все, что есть, да вместо плодов на нее, бесплодную, развешивать. Безлунной ночь была — никто меня не видел. Сделал я и ушел обратно. Пусть теперь скажут, что груша бесплодна!
Крепко уснул я подле думающего о мире Жоры. Так крепко — едва он утром разбудил меня. Солнце встало, облака раздвинулись, показали нам Чрдили. Тоскливо посмотрел туда Жopa. Видит — на груше всего наросло вдосталь: и винных кувшинов с вином, и пчелиных ульев с медом, и мучных тазов, и столов, и скамеек. Урожай кукурузы с фасолью дала груша. И даже родила двух буйволов сразу с арбой. Не стерпел Жора, соблазнился диковинной грушей, растолкал меня.
— Видишь, — говорит, — каков мир теперь! И нет у нас права изменять его!
Поглядел я на якобы новый, но на самом деле старый мир. Все по-прежнему в нем было. Вода текла сверху вниз, а деревья росли снизу вверх, и Магаро оставался Магаро, и тетушка Кекелия, как и прежде, на глиняной сковороде пекла кукурузный хлеб. Только двор и дом Дато несколько опустели, да удивлялись своему неожиданному подвешенному состоянию буволы Жоры. Понял я, что напрасно соблазнился Жора. Но сколько его ни отговаривал, встал он и ушел в Чрдили. А говорил — вместе держаться будем.
— Скажи хоть, зачем глину в то утро привез? — спросил я его вдогонку.
— А с чего мир начался? — вопросом ответил Жора.
Ушел он. Но не сошло это ему даром. Постигло его разочарование. Узнал он, что не груша родила буйволов вместе с арбой, а его собственные неизвестным образом оказались на ней. Хотел он в разочаровании срубить грушу. Однако приехавший Дато отсоветовал, пусть-де стоит она такою до новогодней ночи, когда хорошо будет вокруг нее пройтись хороводом.
Кинулся Жора стол для Дато ставить. Да где у него что. Два буйвола с арбой и два кирзовых сапога выпуска сорок четвертого года составляют его богатство, но сапоги обуты на ноги, а буйволы мирно жуются на груше.
Пошел Жора к Магаро. Видно было мне сверху. Пошел он к Магаро, а тот его у ворот встретил, в дом провел, на красное место посадил и — слушаю тебя, дорогой Жора, которого я готов заменить в любой беде! — сказал. Так сказал, выслушал и в самом деле взялся заменить его в беде. Взялся он вместо Жоры ставить Дато стол, чтобы тот согласился не держать буйволов на сторой груше до новогодней ночи.
Узнал я это, вздохнул и вышел из гор. Догадывался я, чем грозил мне этот шаг. Но разве оставлю я Дато одного против людей Магаро. Вышел я из гор. И раб я, по сю пору раб.
Тень
Магаро пришел. До полудня он смотрел из своего двора на наш. Я увидел и дважды подходил к айвам смотреть в ответ. Я думал, что заметит и подаст знак или смутится. Но он, если и заметил, все равно не смутился. Я стал думать, уж не грушу ли нашу он высматривает, изыскивая способ свалить ее. Многие бы хотели завладеть ею. Говорили, что дедушка Таро, уходя из Чрдили во второй раз, спрятал в ветках ее нечто исключительное, принесенное с Гератской дороги. И теперь оно, это исключительное, находится внутри груши, ибо она прияла его и обволокла. Иначе, говорили, по какой бы причине она, уже трехсотлетняя, продолжала пребывать в цветущем состоянии!
В полдень Магаро надел белый китель и пришел.
— Ты у нас историкос? — сказал.
Я учтиво стать ждать дальнейшего — то есть того, как он обоснует свое право на грушу. В ожидании я пригласил его на балкон, поставил на стол тарелки с сыром, квашеной капустой, хлебом и квашеным чесноком. Вино у меня было теплое. Стаканы тоже.
— Будем не забудем! — мрачно сказал Магаро, выпил и ничем не закусил.
— Всех добрых людей да здравствует! — сказал я и еще сказал, чтобы Магаро угощался.
Он сделал неопределенный жест. Я налил снова.
С балкона нам было видно часть нашего двора с двумя большими липами и скамеечкой под ними, часть забора, соседний дом и была видна башня, наполовину закрытая кронами деревьев. С места Магаро еще было видно часть дороги, вздыбившейся по склону горы, ведущей к хребтине и к верхним покосам. С моего места этого не было видно. С места Магаро еще было видно часть нашего сада, уходящего вниз к соседу Геронтию, а за садом внизу и на противоположном склоне — часть деревни с двором Магаро и брошенной церковью без крыши. С моего места этого тоже не было видно.
Соседские куры, почуяв, что я занят, пришли во двор и стали, как женщины в магазине, хозяйски копаться. Я ради Магаро стерпел. Магаро мрачно посмотрел на них. Я налил снова. Мы выпили. Он рассказал.
— Вместо этой груши когда-то была другая, — стал рассказывать Магаро. — А царь Вахтанг тогда некоторое время жил у своего родственника Абашидзе — то ли в Харагоули, то ли в Чалатке. Оба эти населенные пункта его не устраивали, оказывается. Потому он все время проводил на охоте, таская за собой, как и положено царю, многочисленную челядь. В один из таких дней он ступил на тропу, ведущую к нам. Она была ему неизвестной, и он спросил:
— Куда ведет эта тропа, кто скажет?
Челядь, зная необъятный ум своего господина, подумала, что он имеет в виду иносказание. Посовещавшись, она решила лучшим из ответов такой:
— Эта маленькая дорожка, уважаемый царь, ведет к тому, кто, являясь агнцем Божиим, взял на себя грехи мира!
Царь Вахтанг ответу усмехнулся. И еще один человек усмехнулся. Тот человек усмехнулся даже раньше, чем царь. Он усмехнулся в тот миг, когда челядь увидела в вопросе царя иносказание. Разумеется, усмехнулся он как можно незаметнее. Однако усмехнулся. И с учетом этого обстоятельства вышло, что царь усмехнулся вторым.
— Нет, — сказал царь, усмехнувшись вторым. — Я спрашиваю, куда привела бы эта тропинка, если бы мы пошли по ней.
Челядь нашла в вопросе еще большее иносказание и изнемогла.
— Мы не знаем точно, о царь, но есть сведение, что эта дорожка приведет в Чрдили!
Все зааплодировали этому человеку, ибо ответ был действительно мудрым и достойным аплодисментов, если таковые в ту пору были, ибо что более может страждать уставший на охоте человек, как не сесть в тени и отдохнуть!
Для незнающих приходится сказать, что «чрдили» по-нашему — «тень». Магаро так и сказал:
— Может быть, кто-то не знает, что чрдили по-нашему есть тень, и потому не может понять всего заблуждения челяди.
Так сказал мрачный Магаро, и я поспешил наполнить стаканы, одновременно показывая свое сочувствие челяди и тем одновременно показывая свое знание слова тень. Магаро далее пояснил.
— Этим человеком, — сказал он, — был дядя царя по матери, воспитатель! Потому он мог усмехнуться первым, хотя он это делал всегда, как и подобает воспитателю, деликатно!
