Сантьяго Гамбоа - Проигрыш — дело техники
7
Светало, когда они приехали к Сисге. Эступиньян вдруг начал тревожиться.
— Я здесь играю в полицейских и воров, а через два часа мне уже надо быть в конторе!
— Не беспокойтесь, я все улажу за минуту! Напишите на этой бумажке имя вашего начальника и номер его рабочего телефона!
Доехав до Чоконты, Силанпа остановил машину у телефона-автомата и позвонил капитану Мойе.
— Капитан! Знаю, что слишком рано! Я сейчас как раз занимаюсь трупом на Сисге, выясняю очень важные обстоятельства! Послушайте, у меня к вам большая просьба: позвоните по одному телефону, запишите — 248-39-26 — и спросите начальника отдела балансов, его зовут сеньор Теофило Мехорадо. Объясните ему, пожалуйста, что Эмир Эступиньян сегодня не сможет выйти на работу, так как привлечен к участию в чрезвычайной и секретной операции национальной полиции. Вы можете сделать для меня это одолжение?
— А кто он такой, этот Эступиньян?
— Брат одного из пропавших без вести, мой капитан; я вам все расскажу после!
— О’кей, Силанпа! Да, вот еще что, услуга за услугу — не могли бы вы прихватить для меня немного местных жареных могольяс?
— С радостью, капитан, сколько вам?
— Штук пятнадцать, не больше, так, похрустеть здесь, в комиссариате!
Шесть утра. По улице шли крестьяне в пончо и сомбреро. Было холодно, в воздухе висела легкая изморось, похожая на прозрачную мокрую занавеску. Силанпа обратился к проходящему мимо священнику.
— Извините, отец! Мы из Боготы, где тут у вас склад?
— Склад? Вы хотите сказать — зернохранилище?
— Вот именно, отец, зернохранилище! Знаете, всю ночь за рулем, не соображаю, что говорю!
— Поезжайте по этой улице до самого конца. Там увидите дорогу, которая огибает каменоломню и ведет в горы. Проедете по ней метров пятьсот, повернете направо — там есть указатель.
— Спасибо, отец!
Пока они доехали до поворота, изморось переросла в ливень. Через ветровое стекло не было видно ни зги, поэтому решили оставить машину в рощице и идти пешком.
— Зонта нет? — спросил Эступиньян, заглядывая под сиденье.
— Нет, но вам и незачем. Я один пойду, а вы ждите здесь.
— Ну вот еще! У вас тут капает, да и радио нет!
— Знаете, всякое может случиться, я не могу гарантировать, что это безопасно.
— Спокойно, детектив! Буду сопровождать вас на свой страх и риск!
Зернохранилище представляло собой несколько сооружений из дерева и бетона начала двадцатого века. В центре стояло административное здание с надписью на стене «Зернохранилище Уньон». Очевидно, в нем располагались служебные кабинеты. Рядом находилось складское строение под двускатной крышей и большими зарешеченными окнами. На дворе царил полный покой — ни людей, ни машин на стоянке перед зданием.
— Обойдем вокруг, посмотрим, что там! — Силанпа стал перебегать от дерева к дереву, пытаясь уберечься от дождя.
Эступиньян открыл заднюю деревянную дверь, обветшавшую от сырости, и они вошли в допотопную кухню, а оттуда попали в просторное помещение без чердачного перекрытия, в котором выстроились в ряд несколько огромных, как башни, емкостей с зерном. От них к медным приемникам вели широченные трубы. Здесь пахло, как в подвале.
— Плохой воздух, — пожаловался Силанпа.
— Воняет, будто армадил напердел! — уточнил Эступиньян.
— Странно, что нет никого!
Все мешки имели на боку красный штамп с инициалами «ЛУ», ниже — надпись черными буквами: «Чоконта-Бойяка».
Раздался скрежет открываемой створки ворот, и они поспешно спрятались за мешками.
— Вот эти готовы к погрузке, — произнес чей-то голос. — Так сколько вы возьмете?
— Шестьдесят мешков. Когда можно пригнать машину?
— Когда хотите. Если подъедете прямо сейчас, я открою вам гараж, тогда не намочите.
— Лучше часиков в десять. Вообще-то мне до завтра запаса хватит.
Оставшись одни, они выбрались из укрытия и обошли помещение. Ничего необычного здесь не было.
Силанпа успел заметить, что покупатель зерна приезжал на крытом пикапе с надписью на задней дверце: «Хлебопекарня Бойяка-Реал». Работник зернохранилища закрыл ворота и удалился вверх по лестнице.
Они вышли из здания и направились к сараю, замеченному Силанпой. От территории зернохранилища его отделял остаток ограды из ржавой колючей проволоки. Внутри были свалены в кучу заплесневелые деревянные скамейки, несколько угольных печурок, побитые зеркала и развалившиеся столы. Табличка на обломке двери гласила: «Турецкая баня „Земной рай“».
Закончи в осмотр, они вернулись в «Рено-6» и помчались в комиссариат полиции Чоконты. Силнапа предъявил журналистское удостоверение, представил Эступиньяна как своего коллегу, и их проводили в кабинет местного полицейского начальника лейтенанта Камарго.
— Красного винца не желаете?
— Нет, спасибо.
— Так вы, значит, журналист?
— Да.
Эступиньян бросил на Силанпу удивленный взгляд — журналист?
Принесли поднос с тремя чашками кофе и корзиночку с хлебцами.
— Отведайте наш знаменитый местный деликатес — жареные могольяс! Итак, чем могу быть полезен?
— У меня к вам вопрос: кому принадлежит зернохранилище «Уньон»?
— Зернохранилище-то? Доктору Анхелю Варгасу Викунье. Да вы наверняка его знаете! Очень почтенный сеньор, истинный труженик, как и все уроженцы нашего города. Надеюсь, ваш вопрос не означает, что у него возникли неприятности?
— Напротив. Мы хотели знать имя владельца, чтобы у него не было никаких неприятностей, только и всего! А эту выпечку из отрубного теста делают здесь, в Чоконте?
— Да, восхитительно, не правда ли?
— Аве Мария, мой лейтенант! Да ради такой вкуснотищи хочется у вас навек поселиться!
Подытоживая свой визит в полицейский комиссариат Чоконты, Силанпа обнаружил, что заполнил пометками уже целый листок у себя в блокноте:
«Бильярдный бар „Лолита“. Лотарио Абучиха — по приблизительному подсчету, порядка 300 тыс. песо за ночной рейс Тунха-Чоконта — проверить, найти склад. Кика — в пятницу, пораньше. Зернохранилище Уньон — 60 мешков хлебопекарне Бойяка-Реал. Турецкая баня „Земной рай“. Доктор Варгас Викунья. Лейтенант Камарго — Чоконта».
На обратном пути в Боготу Эступиньян, долгое время хранивший молчание, вдруг заговорил:
— Позвольте поинтересоваться, сеньор Силанпа, вы назвались журналистом?
— Да, я работаю в «Обсервадоре».
— Вот черт, а я-то думал, вы из секретной службы!
— Какое там, чувак, у меня есть только один секрет — я завтракаю таблетками аспирина!
Когда они приехали в Чиу, Силанпа сказал Эступиньяну:
— Подождите меня с полчасика. Можете пока перекусить в этом ресторанчике. — Он подрулил к стоящей на тротуаре табличке с меню. — Мне надо повидать одного человека, с помощью которого мы раскроем это дело.
— Как прикажете, хефе! Вы позволите мне так к вам обращаться?
— Обращайтесь, как вам нравится! Я скоро!
Эступиньян расположился за столиком на террасе ресторана, а Силанпа отправился в алкоголический санаторий к Гусману. Он поднялся по лестнице на второй этаж, глядя через застекленный проем на умиротворяющее зрелище сада, стариков в инвалидных колясках, греющихся на солнышке возле фонтана, розовые и лиловые цветы бугенвильи, оплетающей здание по всему периметру.
— Ну и чертовщина получилась с этим Армеро! — Перед приходом Силанпы Гусман читал газеты и теперь его так и распирало от возбуждения. — Я предполагал что угодно, только не это! Истинно говорю вам, Колумбия — пропащая страна!
— А дальше будет еще хуже.
— Ни хрена себе! Куда ж еще-то хуже?
— Но я вам ничего не скажу! — Силанпа уселся на кровать и взял с тумбочки пожелтевшие от времени экземпляры «Тьемпо», «Эспектадора» и «Обсервадора». — И вообще я пришел к вам за помощью в деле убитого на Сисге.
Гусман вперил в него острый взгляд.
— Тогда расскажите мне все, что знаете, все, что видели! Подробно опишите место, где найден убитый, состояние трупа, все!
Гусман взял лист бумаги, карандаш и по ходу рассказа стал делать пометки и что-то чертить. Силанпа обрисовал ему участок берега озера, на котором обнаружили мертвеца, из чего были сделаны колья, потом перешел к Эступиньяну, бару «Лолита» и водителю грузовика. Закончил своей поездкой в Чоконту и всем, что перечислено у него в блокноте.
— Ладно, скоро сюда явится монашка кормить меня дерьмом в таблетках, так что вам лучше уйти. — Глаза Гусмана метали молнии. — Дайте мне несколько дней, чтобы переварить эту информацию.
— Спасибо, дорогой!
Опечаленный Силанпа вышел из палаты, проклиная свою наследственную слезливость, которая всю жизнь мешала ему бороться с собственными сантиментами.
