Алексей Слаповский - У нас убивают по вторникам

— Так ликвидируем! — успокаивает Свистунов.

— Да я бы рад — не могу открыто идти против власти! Давай ты его порешишь в частном порядке, а? Все, конечно, будут понимать, кто замешан, а нам того и надо.

— А если неувязки? Раньше было все организованно, а теперь никакой страховки. Свидетель какой-нибудь най­дется, еще что-нибудь. Повязать могут.

— Следствие в наших руках, ты забыл?

— Отвык я от партизанских методов...

— Вот и привыкай опять.

— Неужели теперь будем подпольно работать? Как уже все хорошо наладилось: открыто обсудили, дали задание, я фактически открыто убил, пресса, интервью. Все как у людей. Сын мной гордится — у меня папа киллер! А те­перь что? Прятаться будем, будто мы карманники какие-то?

— Терпи, Валера. Что делать, если у нас наверху либера­лы сидят? Ничего, будет и на нашей улице праздник!

И Пробышев мечтательно глядит в окно, в сторону улицы, где ему чудится будущий праздник с грохотом го­сударственной музыки и маршировкой тысяч подкован­ных ног.

Все зрители знают: перед тем как убить героя, в фильме обязательно показывают, как ему хорошо и какой он слав­ный. Чтобы жальче его было.

Не будем отступать от традиции.

Покажем, как Быстров и Варя наводят порядок в библио­теке. Быстров ремонтирует полки, Варя моет окна и вешает занавесочки.

А вот они сидят вечером в скромной комнатке Вари, и Быстров читает Варе вслух «Войну и мир». А теперь Варя читает Быстрову вслух «Войну и мир».

А вот они катаются по Москве-реке на трамвайчике. Сто­ят, обнявшись, у борта и любуются видами.

— Посмотрите направо! — командует Варя. А потом: — Посмотрите налево!

Но Быстров не смотрит направо и налево, он смотрит только на Варю. Они целуются.

А теперь они пришли в гости к Светлане и тому штат­скому, что сидел с нею на диване и пожимал ей руку. Бодро и мирно беседуют, пьют чай с конфетами.

Выходя из подъезда, Быстров видит, как на его машине подъезжает дочь. Она выходит — и бросается к папе на шею.

— Папа, как я соскучилась! Она видит Варю. Оценивает:

— Мне нравится. Может, вас подвезти?

— Нет, мы пешком. Подышим свежим воздухом.

Утро. Валера Свистунов просыпается. Смотрит на кален­дарь. Неважно, какое число. Главное — вторник.

Валера снаряжается: два пистолета, нож за пояс, спор­тивный костюм сверху.

Просыпается и Гена, который должен выполнить поруче­ние Светланы. О нем, может, и она уже забыла, а он помнит. Человек долга.

Просыпается и Быстров.

Умывается, одевается, выходит из дома. Бежит в парке.

Валера подходит к парку. Из переполненной остановив­шейся маршрутки вываливается толстый мужчина, падает на Валеру, Валера, придерживая его, выронил пистолет. Ва­лера тянется к нему и видит ноги милиционера. Поднимает голову. Милиционер строго смотрит на него.

— Это что у вас такое? — спрашивает он.

— Пистолет.

— Какой еще пистолет?

— Макарова.

— Какого еще Макарова?

— Служивый, отстань, я тут по делу, мне убить кое-кого надо. Госзаказ, понял?

— Удостоверение! — не отстает милиционер.

— Какой же дурак с собой на дело берет документы, ты соображай! Уйди, а то и тебя пристрелю!

— Еще чего. У меня двое детей маленьких. Ладно, ты только не торопись, я подальше отойду. А то скажут: твое дежурство, а ты ничего не видел. А я скажу — далеко было.

— Минут десять у тебя есть.

Милиционер отходит.

Быстров бежит. Он ровно и мощно дышит. Он улыбается.

Из кустов выскакивает Валера.

А из других кустов появляется Гена.

Трое человек бегут по аллее: Быстров впереди, убийцы за ним.

Валера почти поравнялся с Быстровым, достает писто­лет.

Достает пистолет и Гена. Валера окликает Быстрова.

— Быстров, стой, прицелиться мешаешь!

Быстров останавливается. И неожиданно тоже выхваты­вает пистолет.

В это время приближается Гена.

— А ты что здесь делаешь? — удивляется Валера.

— Мне тебя заказали.

— И ты знал, что именно меня?

— Конечно.

— Гена, Гена, не совестно тебе? Мы с тобой рядом воева­ли! В одном окопе спали, из одной бутылки пили, одну за­крутку на двоих курили!

— Да я помню. Заплатили уж очень хорошо. Не обижай­ся, Валера.

— А сколько дали? Просто интересно, сколько я стою?

— Сто тысяч.

— Не густо. Но и не так плохо. Я бы тоже согласился.

И вот стоят трое, наставив друг на друга пистолеты: Ва­лера на Быстрова, Гена на Валеру, Быстров переводит ствол с Валеры на Гену.

Пауза.

— Ну? — спрашивает Быстров кого-то в стороне. — Дол­го нам еще так стоять?

— Снято! — раздается голос.

Мы видим, что это съемочная группа. Все веселы и до­вольны — съемки закончились.

Актер, игравший Быстрова, едет по вечерней улице. То и дело ему попадаются плакаты с рекламой будущего филь­ма: «У нас убивают по вторникам».

Актер устало улыбается.

Он подъезжает к дому, ставит машину на стоянку, идет через подворотню.

От стены отделяется мальчик лет двенадцати.

— Дядь, дай закурить! — говорит он ломающимся голо­сом.

— Не рано тебе? — добродушно осведомляется актер.

— Нормально.

— А я вот не курю.

— Ну, тебе же хуже, — говорит мальчик и достает нож.

— Ты чего это задумал? — удивляется актер.

— Зарежу тебя сейчас.

— Мальчик, отдай нож и иди домой. Тебе разве не гово­рили, что убивать нельзя?

— Мало ли чего говорят. А сами убивают. Вон везде пла­каты висят про убийство.

— Это кино, мальчик. Больше того, я в этом кино играю. На самом деле этой истории в жизни не было.

— Ага, рассказывай. Я лучше знаю, что в жизни было. Все убивают, а мне нельзя?

— Спасибо, рассмешил, — говорит актер и хочет идти дальше.

Но мальчик делает шаг и вонзает ему нож в живот. Зажав живот руками, актер сползает по стене. Мальчик садится перед ним на корточки.

— Больно? — спрашивает он с любопытством.

— Очень!

— Еще раз воткнуть или сам помрешь?

— Вызови «Скорую», мальчик, я все прощу.

— Простит он. За что? Что я такого сделал? — удивляется мальчик. — Ты только не ори громко, у меня бабка больная, шума не выносит. Вон окно на втором этаже. В милицию по­звонит, тебе же будет хуже. Приедут и ребра тебе перелома­ют, они не любят, когда их вызывают по пустякам.

И мудрый мальчик уходит.

Актер смотрит на свет фонаря. Свет расплывается в его глазах, потухает.

— Ну вот. Доигрались. — говорит актер и падает у сте­ны.

Конец фильма

ЛЕГЕНДАРНАЯ ЖИЗНЬ ОЛЬГИ ВИТУШАНСКОЙ,

РАССКАЗАННАЯ ЕЕ ДВОЮРОДНОЙ СЕСТРОЙ ПРОВОДНИЦЕЙ ЛЮДМИЛОЙ ГАЛАКТИОНОВОЙ

МУЖ УШЕЛ К ДРУГОЙ

— У моей двоюродной сестры Ольги Витушанской был почти такой же случай, — сказала проводница Людмила Галактионова, отхлебнув чаю с лимоном.

— Да ну тебя! — махнула рукой и засмеялась ее подруга и сотрудница Маша, женщина довольно красивая, но при этом железнодорожно прямая и откровенная, особенно с пассажирами. — Про что ни расскажи, у твоей сестры был такой случай. Прямо она у тебя какая-то приключенческая.

— Есть люди, на которых все шишки валятся, — мудро заметил Глеб Галкин. — Он частенько захаживал сюда, в со­седний вагон, пообщаться с женским полом, а особенно с Машей, которая ему очень нравилась, и он этого не скры­вал, но безрезультатно.

— Вот это правда, — кивнула Людмила. — Такой уж Оль­га человек.

— Ладно, рассказывай, — согласилась Маша.

И Людмила начала. Рассказывала она странно, как по писанному, вернее, как по читанному. Она любила в дороге читать книги и запоминала не только содержание, но и сло­ва. Поэтому разговаривала с людьми нормально, а расска­зывать всегда старалась книжными словами, считая, что так выразительней.

— Моя двоюродная сестра Ольга, как вы знаете, была стю­ардессой. Однажды она возвращалась из рейса. Было лето.

— Ну ты сроду, Людмил! — перебила Маша. — Как нач­нешь развозить, уши сохнут! Ну какая нам разница, лето было или зима! История-то про людей, а не про погоду, я правильно понимаю?

— Вот именно, — мудро заметил Глеб Галкин. Людмила промолчала.

Она не знала, как им объяснить, что так положено, так надо. Это в обычном разговоре можно, действительно: какой-нибудь, например, Иванов просто вышел из дома. А в кни­гах не так. Там обычно: стояла холодная осень, ветер завы­вал в подворотне, Иванов вышел из дома, судорожно кутаясь в воротник пальто.

— Могу и не рассказывать. А вы, если не нравится — не слушайте, а нравится — не мешайте! — слегка обиделась Людмила.

— Да она шутит! Давай, рассказывай! — разрешил Глеб Галкин на правах мужчины. Вернее, демонстрируя эти пра­ва.

Людмила отходчива, она сразу же согласилась. И продол­жила. Но, надо заметить, с оттенком некоторого упорства, нажимая на книжные обороты — показывая, что от своих принципов не отречется.