Валерий Митрохин - Афорист
Язык её трепетал, словно у разевающего рот птенца. Так беззвучно пела свою песнь одиночества Колировка.
Мы все смешные, но каждый по–своему.
Настоящая женщина — это хорошо пристрелянная «пушка». Не подведёт никогда. Не надо только дергать курок. Нажимать надобно мягко, нежно. Семивёрстов.
Стеная, пробуждается вулкан.
Кипучей лавой оросился кратер.
Две тени пляшут на стене канкан…
Момент любви и невесом, и краток.
— Люблю сладкое, а мне всё время подсовывают что–нибудь горькое.
Как горек сок любви!
Извечна меж людьми
Сладчайшая охота.
Быть может, оттого–то
Так горек сок любви.
Максимильянц постоянно облизывается. Язык его мелькает, словно розовое жало: «Окаяния, окаянцы — то же, что Окоёмия и окоёмцы».
Анчоус — маленькая рыбацкая деревня.
Ва:
— У моря никогда не бывает одиноко. Когда рядом никого нет, я словно бы впадаю в анабиоз. Могу часами валяться на песке. С наслаждением молчу. Ленюсь. Не хочется открывать ни рта, ни глаз. Единственное, что меня время от времени беспокоит, — это чувство голода. Когда же мне лень идти в дом, чтобы что–то найти поесть, море даёт мне сладкое. Нежное, живое тело моллюска.
Нет ничего красивее на свете, чем Цикадия.
Когда они рядом, они как бы сливаются в единое целое, двигаясь стремительно в едином шаге–порыве.
Ва и Вовс:
— Такое предчувствие, что нынешний август никогда не кончится.
— Да, очень жарко, как никогда не было.
— Приглашаю в Анчоус. У нас там домик. Никто не будет мешать.
— Ты уверена?
— Абсолютно, Вовс!
— Кто по профессии твоя мама?
— Мама Тама — музеолог! Так я отвечала на этот вопрос в детстве.
— Очень хорошо!
— Чем же это хорошо для тебя?
— Я сейчас изучаю своё прошлое, и мне необходима дополнительная информация.
Падающие с неба дары часто превращаются в камни. Автор.
Фрагмент перепалки:
— Посыпься, родная, носорожьей пудрой, авось кто и клюнет на тебя!
— Сам пошёл к Пизе, крамалый!
Более всего я опасаюсь впасть в некое состояние — назвать его до сих пор не умею, — при котором мне открывается явное в людях и событиях. Чаще всего оно (скрытое до определённого момента) проявляется в нас и наших поступках смешно и даже пародийно. Страшное, черное видеть приходится весьма и весьма редко. В большинстве своём люди вовсе не так плохи, как порой нам кажется. Обычно мы преувеличиваем наши пороки. Глядя на человека, слушая его речи, я все силы кладу иной раз на то, чтобы удержать себя от смеха. И всё равно смеюсь. Хотя и стараюсь сделать вид, что у меня припадок, что это мне смешинка в рот попала. И в тот же момент вижу, что люди, с которых животик надрываю, делают вид, что верят моему обману. Кому же как не им знать, что я вижу их насквозь и над чем смеюсь. Смеясь дальше, я всё больше убеждаюсь: а ведь смеюсь я над собой, главным образом, над собой и только над собой.
Время летит, а мы ползем, пресмыкаемся. Автор.
Из подслушанного:
— Правда, что у его жены шизофрения?
— Правда.
— Какой ужас! А что это такое — шизофрения?
— Состояние души человека, попавшего под колёса жизни.
— Кошмар, да? Такой человек опасен?
— Не более, чем ты.
— Но я ведь здоров!
— Ты так думаешь? Советую сейчас же выйти из дому и
осмотреться.
— И что же я там увижу?
— Шизофрению.
Душевная остуда — болезнь, которую ошибочно принимают за шизофрению. Спун.
Душевнобольные — это те люди, чьи души в предыдущих земных воплощениях боролись за лучшую жизнь, терпя страдания и муки. Чаще всего не по своей воле и раньше срока покидали этот свет, согреваемые надеждой, что мучились не зря. А вернувшись и увидев, что лучше на земле не стало, впали в отчаяние.
— Ты что делаешь?
— Думаю.
— Опять? Нельзя же так всё время!
— Надо, надо, брат! Думающему безумие не страшно (из телефонного разговора).
Мой брат — Брут (поговорка Муста).
— Слушай, Муст! А что если согласиться с тем, что они тут и мы с ними не враги, что уживёмся, что всем будет хорошо. Они ведь в большинстве своём образованные, культурные, предприимчивые, трудолюбивые…
— Что ты! Выбрось из головы! Мы без них проживём. Всё, что надо, у нас есть. Мы проживём сами. Мы самодостаточный этнос. Хоть и малый. Земля у нас малая тоже. Нам как раз под размер. Нет, нет и нет!
— Слушай, Муст! У нас есть профессор, который записывает свои лекции на магнитофон.
— Зачем?
— А чтобы подстраховаться на случай наговора. На него в своё время стучали, искажая суть его выступлений. А потом он издал учебник по эстетике.
— Ну и к чему ты все это рассказываешь?
— К тому, что и тебе бы не помешало записывать свои речи на плёнку.
— Уж не надумал ли ты на меня настучать? Тебя наняли? Нет, заставили! Но ты решил меня таким вот образом предупредить.
— Просто со временем ты бы смог издать самоучитель по борьбе за национальную свободу.
Чин:
Ох, уж эти постмодернисты! Так изобразят, что не поймешь: человек это или мусорная куча.
Человек беззащитнее таракана. Тойфель Кар.
Кого люблю, того убью.
Вовс — Чину:
— Пошли к Пизе. За мой счёт. Приглашаю.
— Чего мы не видели в притоне?!
— Ах, вот оно что! Ты всё ещё девственник!
— Ненавижу, когда бабы при всех раздеваются.
— Это же их работа, причём хорошо оплачиваемая. Ты сколько за квадратный метр интерьера берёшь?
— В зависимости от качества заказа, а так же… Словом, от многих моментов зависит.
— Так и в стриптизе. На какое качество ты рассчитываешь… Если только посмотреть, то вполне приемлемая цена.
— Только не говори мне, что среди них есть порядочные женщины.
— И немало. Например, Подводная Лодка — девственница.
— Почему лодка, да ещё подводная?
— Субмарина. Так родители ребёнка назвали.
— Идиотизм.
— Зачем так реагировать? Принимай жизнь такой, какая есть.
— Ладно. Ты прав. Но к Пизе я не пойду.
— Пойдёшь. Когда–нибудь, как только иссякнет в тебе твой максимализм. Мы все сквозь подобное проходим: кто–то раньше, кто–то позже.
Муст и Вовс:
— Поскольку рая нет, мы создадим его здесь, если нам не будут мешать.
— Конечно, только для своих.
— Разумеется.
— Гляди, чтобы не вышло наоборот.
— Как тебя понимать?
— Наоборот — это антирай.
— Ад создавать не приходится. Он сам возникает.
Ничего не говори такого, о чём придётся сожалеть. Автор.
Если не знаешь, что сказать, лучше промолчи. Автор.
Пиза:
— У меня, Мур, большие планы.
— Так поделись.
— А ты не проболтаешься? Я конкуренции боюсь.
— Будь уверен.
— Хочу открыть антистриптиз–бар
— Что–то новенькое…
— Революция в такого рода бизнесе!
— Вот как!
— Представь себе, выходит Колировка и начинает одеваться. Что скажешь!?
— Гениально.
— Я тоже так думаю.
Пиза жил один. И довольно давно. С тех самых пор, как занялся своим доходным делом. Жена так и не поняла этого бизнеса. Забрала детей и уехала от мужа туда, где никто слыхом не слыхивал о Пизе.
Он собрал кучу переходящих знамён: толстых, бархатных, бордовых — с золотым шитьём, бахромой и кистями. Не знамёна, а ковры. Обшил ими комнату и назвал её красной.
А ещё он купил все кожаные обложки для партбилетов и пошил из них куртку, в которой щеголял. Такой смельчак — можно было подумать. Но никто так не и не думал думать. Теперь, когда всё можно, когда сами носители «красных» книжечек на каждом углу бичевали идеологию, которой служили и которая их вкусно питала, подобный демарш не выглядел дерзким. Теперь подобная отвага вызывает у одних лишь беспомощную обиду, у других саркастическую улыбку.
Муст и Вовс:
— Да, мы мстители. Но мстители белые.
— Это как понимать?
— Бескровные то есть.
Кузница. Так прозвали барабанщика из «Афродизиака» за его виртуозное мастерство. Он один мог весь вечер держать соло. Его ударные звенели, ныли, грохотали, шептали, шуршали, тёкали, вякали, лепетали, вздыхали и даже хихикали…
Он властвовал среди нагромождения барабанов, кос, пил, стиральных досок, колокольцев, наковален, тарелок и прочих предметов, из которых извлекал столь экзотическую гармонию, что кое–кому из любителей становилось хорошо и без питья, и даже без баб.
Из разговора прохожих:
— Кто такая Рэн?
— Одна из девственниц Пизы.
