Трейси Шевалье - Дама и единорог

Он прав. Это моя вина. Я читаю осуждение в глазах окружающих — Беатрис, камеристок, моей матери, гостей, которых мы принимаем, даже в глазах Клод, хотя она в какой-то степени плод моей неудачи. Помнится, когда ей было семь, она прибежала ко мне в спальню после рождения крошки Женевьевы. Она, вытаращив глаза, смотрела на спеленатого младенца, лежащего у меня на руках, но, услышав, что это не мальчик, фыркнула и вышла из комнаты. Конечно, она любит крошку Женевьеву, но предпочла бы иметь и довольного отца.

Я чувствую себя подстреленной птицей, которая не может взлететь.

Если бы он проявил хоть толику милосердия и позволил мне уйти в монастырь. Нет, Жан — человек не милосердный. И потом, я ему нужна. Несмотря на презрение, он хочет, чтобы я была рядом, пока он обедает, или развлекает гостей, или присутствует на приеме у короля. Кто-то непременно должен быть с ним рядом, иначе это неприлично. Да и двор его засмеет: что ж это за мужчина, от которого жена удрала в монастырь. Отец Юго прав. Может, я и опостылела Жану, но это ровным счетом ничего не меняет. Большинство мужчин таковы, поэтому в монахини стригутся вдовы, а не жены. Редкий муж добровольно расстанется со своей женой, как бы та ни была грешна.

Иногда я спускаюсь к Сене, чтобы взглянуть на Лувр, — и меня тянет броситься в воду. Поэтому камеристки не отступают от меня ни на шаг. Они все понимают. Я слышу, как одна из них у меня за спиной стонет от скуки. На долю минуты мне делается их жаль. Ходят за мной точно привязанные.

С другой стороны, благодаря мне у них есть красивые наряды, еда и теплый очаг по вечерам. Они едят сладости, а наш повар не жалеет специй: корицы, мускатного ореха и имбиря, — ведь он готовит для знати.

Я роняю четки на пол.

— Беатрис, — зову я. — Подбери.

Пока Беатрис нагибается, две камеристки помогают мне подняться.

— Мне надо переговорить с вами, госпожа, — тихо говорит Беатрис, возвращая мне четки. — Наедине.

Вероятно, по поводу Клод. Пора к ней приставить настоящую камеристку, а то за ней все еще ходит нянька, как за Жанной или малышкой Женевьевой. Я одалживала ей Беатрис, чтобы поглядеть, как они поладят. А я вполне обойдусь. У меня сейчас не такие высокие запросы. Девушке, входящей в зрелую пору, больше нужна опытная прислуга вроде Беатрис. Пока Беатрис мне все рассказывает про Клод, помогая приготовить дочь к взрослой жизни и удержать от беды. Но наступит день, и она перейдет в услужение к новой хозяйке — безвозвратно.

Я дождалась, пока мы обогнули монастырь и оказались за главными воротами.

— Пожалуй, я прогуляюсь к реке. Беатрис проводит меня. Все остальные свободны и могут идти домой. Увидите моих дочерей, передайте, чтобы попозже зашли ко мне. Мне надо с ними поговорить.

И прежде чем камеристки успели что-то сказать, я потянула Беатрис за руку налево, туда, где дорога плавно спускается вниз. А камеристки свернули направо, к дому. Они немного поворчали, но подчинились. Во всяком случае, я не заметила, чтобы кто-то пошел за нами.

Прохожие таращили глаза на знатную госпожу, гуляющую без свиты. А я чувствовала облегчение — никто не трещал у меня над ухом, точно стая сорок. Иногда эти камеристки просто несносны, особенно когда хочется покоя. Они и суток не выдержат в монастыре. Я никогда не беру их в Шель, за исключением Беатрис.

Мужчина, идущий по противоположной стороне улицы со своим писарем, завидев меня, поклонился так низко, что я его не признала. Только когда он выпрямился, я увидела, что это Мишель Орлеанский, знакомый Жана по суду. Он как-то обедал у нас.

— Госпожа Женевьева, я к вашим услугам, — произнес он. — Куда вас сопроводить? Я себе никогда не прощу, если позволю вам в одиночку гулять по улицам Парижа. Что обо мне подумает Жан Ле Вист?

Он долго смотрел мне в глаза — сколько хватило дерзости. Однажды он намекнул мне, что готов стать моим любовником, если, конечно, я не против. Я была против, но в тех редких случаях, когда наши взгляды встречаются, я читаю в его глазах прежний вопрос.

У меня никогда не было любовника, хотя у многих женщин они есть. Просто не хочу дарить Жану оружие против себя. Если я ему изменю, он сможет жениться на другой женщине и попробовать произвести на свет сына. Не до такой степени я похотлива, чтобы пожертвовать титулом.

— Благодарю, сударь, — приветливо улыбнулась я, — но я не одна, со мной служанка. Мы собираемся спуститься к реке и поглядеть на суда.

— Я с вами.

— Что вы, не стоит труда. Вижу, с вами писарь, вы наверняка спешите по важным делам. Не смею вас задерживать.

— Госпожа Женевьева, для меня нет и не может быть дела важнее, чем быть подле вас!

Я опять улыбнулась, на этот раз скорее принужденно, чем приветливо.

— Сударь, если мой муж прознает, что вы пренебрегаете службой ради прогулок со мной, он ужасно рассердится. Вы ведь не хотите навлечь на меня неприятности?

При одной мысли о гневе Жана Мишель Орлеанский попятился, вид у него был удрученный. Он несколько раз извинился и пошел своей дорогой, а мы с Беатрис аж покатились от смеха. Давно мы так не смеялись, а ведь какими когда-то были хохотушками. Мне будет очень ее недоставать, когда она сделается камеристкой Клод. При Клод она останется до той поры, пока ей не позволено будет выйти замуж и оставить службу.

Судов на реке было видимо-невидимо, они плыли вверх и вниз по течению. На другом берегу такелажники сгружали мешки с мукой, предназначавшиеся для несчетных кухонь Лувра. Некоторое время мы наблюдали за их работой. Мне всегда нравилось смотреть на Сену — она словно таила надежду на побег.

— Мне надо кое-что рассказать о Клод, — проговорила Беатрис. — Она совершила большую глупость.

Я вздохнула. Меньше всего мне хотелось разбираться в подробностях, но ничего не поделаешь, я мать.

— И что она такое натворила?

— Помните этого художника — Никола Невинного, он еще делает шпалеры для большого зала?

Я следила глазами за солнечными бликами на воде.

— Помню. И что?

— Я их застукала под столом.

— Под столом? Где?

Она смешалась, в огромных глазах мелькнул страх. Беатрис носит изящные наряды, как и все мои камеристки. Но даже тончайший шелк, затканный золотом и украшенный драгоценными камнями, не делает ее краше. У нее живые глаза, но впалые щеки, курносый нос, а кожа идет красными пятнами при малейшем волнении. Сейчас она вся пылала.

— В ее комнате? — предположила я.

— Нет.

— В большом зале?

— Нет.

Ее смущали мои догадки, а меня — ее недомолвки. Я опять бросила взгляд на реку, борясь с желанием на нее прикрикнуть. С Беатрис лучше быть терпеливой.

Неподалеку двое рыбаков, сидя в лодке, удили рыбу. Клева не было, но, казалось, их это не смущало. Они увлеченно переговаривались и над чем-то тихо подсмеивались. Нас они не заметили. И слава богу, а то, узнай они, кто мы такие, принялись бы кланяться, а потом отгребать подальше. Смотреть на радость простолюдинов — в этом есть какое-то особое удовольствие.

— В кабинете вашего мужа, — выговорила Беатрис шепотом, хотя никого, кроме меня, не было поблизости.

— Матерь Божья! — Я перекрестилась. — Как долго они оставались одни?

— Не знаю. Думаю, несколько минут. Но они… — Беатрис запнулась.

Меня так и подмывало ее встряхнуть.

— Они?

— Не то чтобы совсем…

— А ты где была, Господи Боже мой? Чья это обязанность — приглядывать за ней?!

Я намеренно не взяла Беатрис с собой, поручив ей проследить за Клод, дабы не случилось непоправимого.

— Я глядела. Но она обвела меня вокруг пальца, негодница. Послала купить… — Беатрис теребила четки. — В общем, не все ли равно. Но она не лишилась девственности, госпожа.

— Ты уверена?

— Да. Она была раздета не до конца.

— Раздета?

— Только наполовину.

Как бы сильно я ни разозлилась, дерзость Клод отчасти меня подкупала. Не дай бог, они попались бы на глаза Жану — лучше об этом даже не думать.

— И что ты сделала?

— Я выгнала его.

По ее лицу было видно, что это неправда. Никола Невинный, наверное, специально тянул время, издеваясь над Беатрис.

— Что вы думаете делать, госпожа?

— А ты что сделала? Что сказала Клод?

— Я сказала, что вы наверняка захотите с ней об этом поговорить.

— А что она? Умоляла ее не выдавать?

— Нет, — нахмурилась Беатрис, — рассмеялась в лицо и ускакала.

Я заскрежетала зубами. Клод превосходно известно, что ее девственность — величайшая ценность для Ле Вистов и что она обязана сохранить непорочность ради мужчины, который станет ее мужем. Когда-нибудь ее муж унаследует состояние Ле Вистов, а может, еще и титул. Дом на улице Фур, замок д'Арси, мебель, драгоценности, даже заказанные Жаном шпалеры — все достанется мужу Клод. Жан найдет достойную партию, но и Клод не должна ударить лицом в грязь. От нее ожидаются благочестие, почтительность и, само собой, невинность. Если бы ее застукал отец — при одной мысли о подобной вероятности меня охватила дрожь.