Геннадий Баннов - За огнями маяков
— Что у тебя за настроение такое? — она не выдержала молчания.
— Какое такое?
— Никудышное!
Он улыбнулся: понравилось слово.
— Вы же… Ты должен радоваться очередной победе.
— Да, но этот бой… Как будто прикоснулся к чему-то нечистому.
— Да ведь чистым вышел, так ведь? И — победителем! Законным!
— Как будто я его бил по затылку! Судья так считает!
— Зато больше никто не считает! Зрители, болельщики это поняли… и, между прочим, публике ты нравишься, — тихонько добавила она, усмехнувшись.
— А тебе? — взглянул он на нее, сияющую в лунном свете.
— Что — мне?
— Нравлюсь?
— Да, да! — звонко рассмеялась, из глаз посыпались искорки. Радостью отозвались в нем этот смех и эти заветные слова.
«Но, нет, это не признание! — себя ли он успокаивал, чтоб сердце из груди не выскочило, ее ли будто в чем-то оправдывал. — Это долг вежливости, не больше. Да и что ей в тебе, в ремесленнике. Ей подошел бы скорей студент института, а не такой… боксер…»
За руки не держались, но улавливали движение друг друга, шли рядом. Она плавно свернула налево, и он, не заметив поворота, удержался близко, слушал ее голос.
— А там и девчонки были. За тебя болели.
— Да ну-у! Не видел я.
— Где тебе. Ты и в обычной жизни не уделяешь внимания девчонкам, а уж на ринге-то…
Вышли к большому оврагу с узким и длинным подвесным мостом через него; внизу что-то шумело: ветер ли, ручей ли. На некрутых склонах оврага разместились дворы и поместья горожан с садами и огородами, с курятниками и собачьими конурами. В окнах изб мирно горел свет, кое-где из труб курился дым.
— Постоим? Никому здесь не помешаем? — спросил, не дожидаясь ответа.
Привалился к невысокой загороди, она рядом. Мост шевелился, покачивался. Все пространство вокруг них было пронизано лунным светом, и, казалось, оба они, вместе, купались в нем, плыли над землей, неслись в какую-то неведомую даль.
— Здесь бы только тихо покачиваться да… да читать стихи. Про любовь, — он добавил, понемногу успокаиваясь и отходя от пережитого. И замолчал, стесняясь последнего слова: «про любовь».
— Стихи. Про любовь, — она повторила, слегка потянувшись. — А хотите? Хочешь, я прочитаю бабьи про любовь? Поэтессы Анны Ахматовой? Которую между прочим жестоко осудил Андрей Жданов? После того постановления ЦК мне так захотелось почитать ее! Познакомиться. И нашла, почитала. Ну, хочешь? — Скошенным в его сторону глазом заметила, что он кивнул. Помолчала. И, глядя в черную даль оврага, стала читать. Негромко и четко выговаривая слова:
То змейкой, свернувшись клубком,У самого сердца колдует,То целые дни голубкомНа белом окошке воркует.То в инее ярком блеснет,Почудится в дреме левкоя…Но верно и тайно ведетОт радости и от покоя.Умеет так сладко рыдатьВ молитве тоскующей скрипки,И страшно ее угадатьВ еще незнакомой улыбке.
Двух прохожих, мужчину с женщиной, они пропустили, прислонившись к одной стороне подвесного моста.
— Хорошо, правда? — спросила, когда затихли шаги.
— Хорошо. Но ты еще хорошо читаешь, очень хорошо.
Лена улыбнулась.
— Вот была совсем не знакома, а сейчас буду искать/читать, — тихо заметила она.
— Встречался и я тоже с незнакомым поэтом. С запрещенным! С Сергеем Есениным… В нашей библиотеке работает седой усач, говорят, в прошлом — белогвардеец… Как-то пригласил он меня помочь передвинуть шкаф, переложить книги. Спросил, интересуюсь ли поэзией, показал один шкаф, разрешил покопаться. И нашел я его. Старая, зачитанная книжка. Вот послушай.
Над окошком месяц, под окошком ветер.Облетевший тополь серебрист и светел.Дальний плач тальянки, голос одинокий —И такой родимый, и такой далекий.Плачет и смеется песня лиховая.Где ты, моя липа? Липа вековая?Я и сам когда-то в праздник спозаранкуВыходил к любимой, развернув тальянку.А теперь я милой ничего не значу.Под чужую песню я смеюсь и плачу.
— Ой, как вы это! Ты… — она засмеялась. — Нет, не ожидала… Может, что-нибудь еще? — Она вглядывалась в его лицо, и оно становилось все более родным, и она не знала, верить или не верить такому чуду.
— Это же здорово! И вы… И ты любишь стихи и знаешь? Боксер, железнодорожник!
«Сказать бы тебе, что балуюсь стихами, под чужим именем печатаю их в стенгазете», — подумал он. И с видом раскаявшегося грешника подтвердил:
— Да, и боксер, и железнодорожник…
— У тебя все впереди, — она рассмеялась. — Зачем такая обреченность и такая раскаянность? Все же впереди!
— Это не совсем так. Мне уже сколько?
— А сколько?
— Двадцать! Почти…
— Ох, как это много! — она притворно охнула.
— В четырнадцать-пятнадцать лет Лермонтов написал и напечатал много стихотворений, а к двадцати стал великим поэтом… Ну, хорошо, ладно. Вот после школы ты поедешь учиться. Так ведь? А я — работать. И — куда пошлют…
— И на этом, что, жизнь закончится?
Он пожал плечами. Да, в самом деле, закончится ли на этом вся его жизнь? В звенящей тишине, нарушаемой лишь далекими звуками города, помолчали, переживая текущий момент с звучащими в душе стихами, с разговором: закончится ли на этом вся жизнь.
— Как у тебя дела в школе? — сменил он тему.
Леночка сделалась грустной, встряхнула плечами, как будто ей стало холодно.
— Прошел «последний звонок», — вздохнув, объявила она. — Девчонки плакали. И мальчикам было невесело, и нежность объявилась в отношениях, и предупредительность. До чего жалко стало разбегаться, честное слово!
Олег представил было ребят-выпускников. Но школа ему представлялась плохо, не знал и не видел он ее семнадцатилетним. Думалось о техникуме, который он тоже заканчивал. Они же, группы-то, как сложились? Как семья! А Лешка Логинов им за отца. За старшего брата, в конце концов. Ну, как их теперь оторвать друг от друга?
— Олег, это хорошо, я рада, что вы такой, — Лена опять «выкнула». — Ну, хорошо, ну, и пойдемте сейчас… Пойдем. Тебе надо отдохнуть. Да и мне пора.
Она посмотрела на часы — у нее были часы! Возможно, подарок к окончанию школы. Она шла впереди, мост покачивался. Группа молодых парней, закатываясь смехом и громко общаясь, обогнала их, посторонившихся к одному боку, и шаги их скоро затихли. А за Олегом и Леночкой, как сама их надежда, следовал ясный месяц, освещая мощенную булыжником дорогу, деревянные домики справа и слева. Еще он высвечивал другой большой овраг впереди и то, что было дальше — едва ли не всю Старую Уфу: с ее весенними улочками, домами с глухими заборами, с воротами и калитками, с колодцами во дворах и прямо на улице.
— Приходи на Пасху, — она улыбнулась, — похристосуемся.
— Как это? — спросил он.
— Ну, как… Не знаешь, что ли?
Обдумывая это непонятное слово, он проводил Леночку до самого дома, как она ни отговаривала. И опять встретил их лаем Джульбарс, Леночка поговорила с ним через закрытую калитку. Протянула Олегу руку, он пожал ее и задержал на какое-то время.
— Знаешь, Лена, сегодня ты объявилась неожиданно. И так вовремя! И вся горечь у меня ушла.
— Ну, и хорошо, я рада, Олег. А сколько к тебе пришло друзей! Поздравить, проводить. Я даже позавидовала: нам уже так не собраться.
— Ну, не собраться! Будете еще фотографироваться, в кино пойдете. А потом — выпускной вечер.
— Но как подумаешь, что все это в последний раз — мурашки по коже…
Он отступил на шаг, погрозил одними пальцами.
— Не переживай, Лена. Все у тебя будет, как у всех. Или даже лучше. Вот и нам тоже скоро разбегаться. Но я все же надеюсь… надеюсь… что у меня останешься ты!
— Ох! — она прикрыла лицо руками.
И он застеснялся того, что стоит за этим сказанным. И торопливо простился.
«Ну, сказано, значит, сказано. Все равно когда-то надо было…» Он рассматривал подросшую уже на обочине дороги травку, заглядывал в палисадники и открытые окна. И так уютно ему показалось сейчас в этом городе, в этой лунной Уфе, умолкающей и замирающей на окраинах.
Дошел до улицы Ленина, и повернул на Кирова. Сколько раз проходил он здесь, возвращаясь после одиннадцати из спортивной школы. Иногда шли вдвоем, втроем — провожались. Подружился с полутяжеловесом, обладателем сильнейшего правого удара Юрой Карповым, студентом авиаинститута, человеком веселым, юморным. Остановятся на завороте, у росстани, — и ну комментировать бои на проведенных спаррингах. Особенное внимание Юра обратил на бой Олега с плюхачом Рубцовым, крепко накачанным штангой, видел, как Олег разделал его по всем правилам. Но он не знал, что на предыдущей встрече Олег нахватал от него тяжелых плюх и сделал выводы…
