Роман Сенчин - Конец сезона
А через несколько секунд так же приятно, чисто ударило в голову.
Коротко мелькнуло ослепительно-яркое, словно бы крутнулся стеклянный шар в дискотечном зале, обещая радость, праздник, что-то новое и долгожданное. То, чего он, боясь признаться самому себе, давно хотел, о чем неясно, в полуснах мечтал. Какую-то другую жизнь… Да нет, как бы и продолжение этой, но измененную – удивительно и непонятно как, чем измененную… И, чувствуя, что запутывается, стараясь понять, что с ним происходит, Сергеев выпил еще.
Гнусоватый напев Макса, а потом неприятные, крикливые голоса на веранде отступали все дальше, дальше, собственное раздражение, гнетущее весь день, а точнее – много-много последних дней, исчезало.
Его словно бы выдавливало другое… Холодный воздух казался небывало вкусным и целительным, и Сергеев радовался каждому вдоху, благодарил природу за этот дар. Действительно, чудо ведь – дышать. И видеть, слышать, думать, представлять. Детей любить. И вот так взять и оказаться на пеньке, ночью, почти в тишине, это ведь, наверное, и есть счастье. Сейчас, именно сейчас, можно спокойно подумать о самом важном, сейчас-то как раз и надо продумать, как дальше строить жизнь, как сделать счастливой жену, детей воспитать хорошо… А что,
Саня ведь прав, не читают они ему книжек. Иногда пробуют и бросают.
У него свой телевизор в комнате, видик, кассеты. Мультики смотрит,
“Комиссара Рэкса” по “СТС” любит… Нет, надо взяться, надо так построить жизнь, чтобы… Вот ему сначала мама читала сказки и
Носова каждый вечер перед сном, а потом папа уже более серьезные книги. “Судьба барабанщика”, “На графских развалинах”, “Кортик”,
“Тома Сойера”… Сам бы он вряд ли их когда-нибудь прочитал, а так – помнит в подробностях. И с Саней так же бы надо… Да, надо продумать.
Сергеев сделал движение, словно хотел вскочить, побежать, и с удивлением обнаружил бутылку в замерзшей руке. Поставил на землю, сжал туфлями. На веранде продолжали о чем-то спорить. Или ругались.
Различил визгливый голос жены. Ну вот…
Достал сигареты, закурил. Тут же, с рвотным звуком, выгнал из себя дым. Отшвырнул сигарету, продышался. Вот так бы и бросить курить.
Р-раз – и навсегда… На работе из-за курения небольшие, но постоянные напряжения. Старший менеджер косится… Там нужны некурящие, чтобы как можно реже отлучались из торгового зала. А он хоть и терпит до последнего, но раз-два в час приходится перекуривать. Могут за это попросить в итоге. Да и здоровье… Прав
Володька – пора уже о здоровье задуматься. Тридцать два, а иногда чувствуешь себя развалиной. По утрам особенно и после секса…
Вообще о многом пора задуматься.
Двинул затекшей ногой. Бутылка упала, булькнула водка. Сергеев резко согнулся:
– Твою-то мать!
Схватил, тщательно закрутил крышку. Заметил негаснущий уголек сигареты в траве. Поднялся, подошел, затоптал. Боевой настрой поуменьшился… Кряхтя, сел обратно на чурку, проворчал:
– Понеслись мелочи. – И мысли завертелись привычные: как там дочка спит, уснул ли в конце концов Саня, как они в самом деле разместятся все на ночлег, поставила ли жена докорм в холодильник, чтобы не скис…
13Кто-то спустился с крыльца и стал бродить по двору. Потом позвал:
– Никита! – Голос Натальи. – Никита, ты где?
– Здесь, – машинально отозвался он. – Что случилось?
Наталья подошла. Пригляделась.
– Ты сидишь, да? Как тут сесть?
– Ну вот чурки лежат. На них…
Наталья шлепнулась на горку, чуть не свалилась. Заворчала:
– Лесоповал какой-то…
Сергеев наблюдал за ней и ругал себя, что откликнулся. Ощущение просветления исчезло совсем, сменилось брезгливостью, тошнотой и усталостью…
– Никита, мне надо с тобой поговорить.
– Да?.. О чем?
– Очень серьезно… Очень. – Но от слова к слову голос Натальи терял твердость, расплывался, рыхлел. – Это очень… очень серьезно.
– Ну я понял уже. О чем?
– Погоди, я настроюсь… Очень серьезно.
Сергеев подождал. Надоело. Сидеть рядом с немолодой пьяной женщиной стало невыносимо.
– Наташ, я спать хочу. Я пойду…
– Нет, ты не смеешь!
– Почему это?
– Потому. Потому! Это вопрос жизни! Ты понимаешь? Жизни! Ты можешь хоть это понять?!
– Ну ладно, ладно. Я слушаю.
– Я о Володе хочу… Только по-честному, так, как с другом. Да?.. Да?!
– Да, да. Давай.
– Понимаешь, он замечательный человек. Замечательный! И безумно несчастный. Еще и сегодня… Что ему теперь делать с лицом…
Спектакль послезавтра утренний, для детишек…
Сергеев почувствовал: если не выпьет сейчас, не сможет дослушать
Наталью – или уйдет, или скажет что-нибудь. Открутил крышку, выдохнул и сделал большой глоток. Водка не пошла, метнулась обратно, и пришлось изо всей силы толкнуть ее внутрь себя, судорожно сжать верх горла… Медленно, нехотя, обжигая пищевод, водка стекла в желудок.
– Он страшно одинокий, – говорила Наталья все более спокойно, почти на одной ноте, словно не к Сергееву обращалась, а саму себя тысячный раз старалась убедить. – Он один совсем. Мама ведь умерла, никого теперь. Совсем… Я когда приезжаю, он бродит в этой квартире своей, как тень. Ночью свет не тушит. Знаешь…
– Выпьешь? – не выдержал, перебил Сергеев.
– Что? А, да. – Она взяла бутылку, подержала. – Так прямо? Рюмки нет?
– Нет.
Наталья пригляделась к бутылке.
– Наша, на бруньках. А закусить?
– Нет, – соврал Сергеев; просто лень было лезть в карман, доставать колбасу.
– Ну и ладно. – Наталья вставила горлышко в рот, запрокинула голову, послышались бульки; Сергееву показалось, что пьет она очень долго.
Но потом громко отфыркивалась и плевалась. Кусала какую-то щепку…
– Я, – продолжила, отдышавшись, – я сейчас с ним говорила… Мы говорили. И я… ну, призналась, в общем. Мы ведь давно дружим.
Честно, именно дружим. Без всякого… Я убираться к нему приезжаю, суп варю. Он же совсем… И сейчас, – тяжкий вздох, – сейчас решилась сказать. Ну, про то, что он лучший, что… А он… Знаешь, что он?! Он! – вдруг вскрикнула Наталья со всхлипом. – Он знаешь что?.. Никит, скажи по-честному, это правда? А? Вы ведь между собой как мужчины… Вы ведь… Скажи, это правда?
– Что правда-то?
– Ну… Он сказал, что он… ну, педераст. Прямо так. Я ему… а он
– про это. А? Скажи, правда? Никита?
– Да ну как, – бормотнул Сергеев растерянно; уж такого вопроса он не ожидал. – Ну вообще-то… – Пожал плечами.
Наталья ждала.
– Понимаешь, в чем дело, – вдруг заговорил будто не он, не Никита
Сергеев, а кто-то другой из него, честный и беспощадный. -
Понимаешь, если бы ты ко мне интерес проявляла такой… – Но все же осекся и предупредил: – Только без обид, хорошо?
– Да-да, хорошо…
– Если бы ты со мной так же, как с ним, я бы тоже сказал, что я такой же.
– Как это? Не поняла…
– Ну вот так.
– Подожди. – В ее голосе появилась интонация строгой начальницы. -
Ты хочешь сказать…
– Ну да. Извини, конечно. Короче говоря – я его понимаю.
Наталья вскочила. Сергеев ожидал, что начнет кричать, обзываться, и тогда бы он тоже закричал, принял ссору или, может быть, просил бы прощения, говорил, что дурак, что перепил. Но она просто побежала к дому, всхлипывая.
Сергеев проводил взглядом ее силуэт, услышал, как тяжело взбежала она на веранду, хлопнула дверью. А потом снова стало почти тихо.
Лишь непугающие, без разборчивых слов, голоса в доме да мягкий гул машин… Часа два ночи, а едут и едут. И по Каширке так же едут, и по Можайке, по Ленинградке… А сколько миллионов спит сейчас в
Москве, а сколько миллионов не спит. Сколько в клубах отрывается, сколько ссорится в тесных своих квартирках, озверев друг от друга.
Сколько в эту минуту сидит в туалете, сколько ест что-нибудь, телик смотрит, режется на компьютере в игры… А он сейчас здесь, на окраине поселка Клязьма, на чурке; вот он подносит к губам бутылку водки “На березовых бруньках” и делает глоток. И есть ли еще хоть один человек на сто километров вокруг, кто делает то же самое, так же сидя на чурке? Тем более чтоб за спиной поленница, а в кармане докторская колбаса?
И Сергееву стало весело и просторно, новое, незнакомое еще удовлетворение накатило теплой, дающей силы волной. Да – сто процентов! – он один такой, он отдельный, особенный из всех миллионов, и наверняка поэтому он взял и сказал Наталье, как думал.
Не соврал, наоборот – сказал честно. Как и просила. И Володька бы наверняка поблагодарил. За помощь.
Бывают моменты, когда нужно быть беспощадным. Разрубить узел.
И зажить по новой… Сергеев улыбнулся, уверенный, что сделал первый шаг в правильной, осмысленной жизни. Еще много чего впереди.
Работа… С работой необходимо разобраться: то, чем сейчас занимается, – это медленная гибель, постепенное увязание в трясине.
Вот скажут в понедельник: ты уволен, – и он погиб. Вместе с семьей.
