Эмиль Брагинский - Старики-разбойники
– Привет, шеф! – развязно сказала одна половина, а другая поспешно добавила: – Извините за бесцеремонное вторжение!..
– Рад вас видеть, присаживайтесь! – безразлично сказал Федяев.
– Я бы хотел... у вас... узнать... – запиналась робкая половина Мячикова, а нахальная ее перебила: – Почему, в конце концов, вы не поручаете мне расследование грандиозного преступления?
– Но за последние дни ничего существенного не произошло! – ответил Федяев, обескураженно разглядывая подчиненного.
– Неужели ничего существенного? – лицемерно опечалилась осторожная половина, а неосторожная брякнула: – Я чувствую сердцем, что произошло преступление века!
– Сердце вас обманывает, – насмешливо заметил прокурор. – В нашей стране преступление века произойти не может.
– Если вы мне его не доверите, – продолжала активная половина и в запале проговорилась: – Я найду эту картину на общественных началах!
– Какую картину? – Федяев ровным счетом ничего не понимал.
Мячиков смекнул, что зашел слишком далеко:
– Я имел в виду неприглядную картину преступления!
Он наконец-то сообразил, что начальнику еще ничего не известно о краже в музее. Оставаться в кабинете было бессмысленно, активная половина могла сболтнуть еще что-нибудь, и поэтому человек с двойным дном решил было ретироваться, но не успел.
Широко распахнулась дверь, и в кабинет ввалились сотрудники прокуратуры в полном составе. Во главе их шагал бесподобно красивый и неправдоподобно элегантный мужчина. Он не шагал, а, скорее, шествовал и улыбался. Улыбка у него была благородной, честной и неподкупной. Такая улыбка располагала и обвораживала. Этому человеку сразу хотелось доверить все – и душу, и тайну, и кошелек.
– Можно начинать, гражданин начальник? – спросил он у прокурора.
– Действуйте! – махнул рукой прокурор.
Несравненный красавец встал напротив Николая Сергеевича:
– Дорогой мой благодетель, Николай Сергеевич! Сегодня ровно пять лет, как я вышел на свободу. В своем проклятом прошлом я раздевал людей. Теперь я их одеваю. И все это благодаря вам. Разрешите поднести вам плоды своего честного труда!
И бывший уголовник распаковал пакет, который принес с собой, заставил Мячикова снять темно-синий пиджак и надеть ослепительно-белый.
Все, включая Федяева, зааплодировали, а Николай Сергеевич растроганно расцеловался с портным.
Правда, пойти домой в белом костюме, годном разве для фестиваля в Каннах или для «Голубого огонька», Николай Сергеевич не рискнул. Он нес костюм в свернутом виде.
Мячиков шел и мучительно размышлял над тем, почему в музее не бьют тревогу.
Когда Николай Сергеевич вернулся домой, то увидел, что в его квартире высажена входная дверь.
Мячиков сразу разгадал, что на самом деле двойную игру вел Федяев, который искусно притворялся, будто ничего не знает о похищении. Замысел Федяева стал ясен старому следователю.
Прокурор решил сначала захватить картину, поскольку она представляла большую ценность, нежели Мячиков, а уже потом арестовать его самого. Николай Сергеевич не сомневался, что в квартире ожидает засада.
Николай Сергеевич мог убежать. На мгновение эта недостойная, но естественная мысль промелькнула в его опустошенном мозгу. Но он отверг ее со всей решительностью.
Ему не хотелось скрываться и жить в подполье. Он устал от безумств. Он был рожден для спокойной, размеренной жизни. Он вошел в квартиру, готовый сдаться властям.
Слесарь лежал на диване и все еще смотрел по телевизору хоккейный матч.
– Я вас давно жду, – сказал слесарь. Он сел и жестом пригласил хозяина квартиры устраиваться рядом. – Давайте досмотрим хоккей, а потом перейдем к делу!
Николай Сергеевич догадался, что оперативник, пришедший его брать, – хоккейный болельщик. Он взглянул на экран и узнал Володю, который мчался на коньках к воротам противника. Но сейчас Мячикову было не до сына любимой Анны Павловны. Мячиков думал о том, как предупредить друга, как спасти его. В трагическую минуту он заботился не о себе, а о Воробьеве.
– Можно я позвоню? – спросил Николай Сергеевич у слесаря, не надеясь на положительный ответ. Однако слесарь кивнул.
Мячиков подошел к телефонному аппарату, набрал номер и, с опаской поглядывая на слесаря, шепотом сказал Воробьеву, который снял трубку:
– Это я! За мной пришли! Он досматривает хоккей! Тебя я не выдам! Прощай навек!..
Потом он повесил трубку, присел рядом со слесарем и вежливо поблагодарил:
– Большое спасибо, что вы разрешили мне позвонить! Вы очень добры!
Но слесарь, поглощенный игрой, не обращал внимания на слова Мячикова, он их не слышал. Он подпрыгнул на диване и заорал:
– Бей! А... а... мазила!
Когда матч кончился, слесарь выключил телевизор и в упор посмотрел на несчастного:
– На пол-литра дадите?
Николай Сергеевич растерялся и спросил, ничего не соображая:
– За что?
Слесарь понял его по-своему:
– Замок придется чинить, петли перевешивать. И потом, плечо у меня до сих пор болит; думаете, просто было дверь высаживать?
– Вы кто? – едва слышно произнес Мячиков.
– Слесарь я, из домоуправления!
– Ах, вы слесарь! – повторил Николай Сергеевич и стал сползать с дивана на пол, второй раз теряя сознание.
Испуганный слесарь рванулся к телефону вызывать «скорую помощь».
Все началось сызнова.
Глава одиннадцатая
Узнав о том, что Мячикова взяли, Валентин Петрович посинел от злости. Он швырнул телефонную трубку и выругался. И заметался по комнате, с грохотом опрокидывая стулья.
На шум прибежала жена:
– Что с тобой, Валя?
– Мерзавцы! – бушевал Воробьев. – Я им покажу! Я этого так не оставлю! Они хватают невинного, когда виновный, – он ударил себя кулаком в грудь, – гуляет на свободе!
К полному удивлению Марии Тихоновны, он обнял ее и сказал с надрывом в голосе:
– Прости меня, Маша! Ты была мне прекрасной женой. Поцелуй детей и внука.
И опрометью кинулся прочь из дому.
Мария Тихоновна рванулась вдогонку:
– Куда ты?
– В тюрьму! – не оглядываясь, буркнул Воробьев и скрылся из виду.
А слесарь, закончив телефонный разговор с дежурной, наклонился над Николаем Сергеевичем и понял, что «скорая помощь» может уже не приезжать. Мячиков лежал абсолютно бездыханный. Доброму слесарю не хотелось оставлять усопшего на сквозняке. Слесарь бескорыстно навесил дверь и, сняв кепку, на цыпочках покинул квартиру. Стук захлопнувшейся двери вернул Мячикова к жизни, и он открыл голубые глаза... Мячиков и не подозревал, что его справедливый и неугомонный друг спешит сдаваться властям, чтобы принять вину на себя.
Валентин Петрович решил отдаться в лапы правосудия не по месту жительства, в районном отделении милиции, а самому Федяеву.
– Федяев у себя? – закричал Воробьев, ворвавшись в приемную.
– Он на перевязке! – ответила секретарша.
– Я подожду! – угрожающе сказал Воробьев и уселся на стул возле двери прокурорского кабинета. По мере того как шло время, решимость в душе Воробьева медленно, но верно сдавала передовые позиции чувству страха, недостойному такого человека, как Валентин Петрович.
Когда страх на семьдесят пять процентов заполнил организм Воробьева, в приемную Федяева вбежал Мячиков.
– Ты уже у него был? – в панике спросил Николай Сергеевич.
– Откуда ты взялся? – Глаза Валентина Петровича засветились радостью. – Тебя уже выпустили?
– Я тебя еще раз спрашиваю: ты уже был у Федяева?
– Не могу его дождаться! – гневно воскликнул Воробьев.
Николаю Сергеевичу сразу полегчало.
– Ваш друг, Николай Сергеевич, упорно отказывается рассказать, зачем ему нужен Федяев, – кокетливо сказала Мячикову секретарша.
– В общем, скрывать тут нечего. Я один ограбил музей! – Воробьев был убежден, что все уже раскрылось и надо выгораживать Мячикова. – Ваш следователь, – он показал на него, – здесь ни при чем.
Николай Сергеевич обиделся. Он позабыл, что примчался сюда уберечь друга от ненужного признания.
– Нет, при чем!
– Я один все сделал! – сказал секретарше Воробьев. – Не примазывайся! – прикрикнул он на друга.
Однако Николай Сергеевич не мог допустить, чтобы Воробьев отвечал за все в одиночку, и он припер его к стенке!
– Но картина-то у меня!
– Я ее отнес к тебе на сохранение, но ты не знал, что она краденая! – нашелся Валентин Петрович.
Но Мячиков вошел в азарт:
– Как я мог этого не знать, когда украл ее я!
Мячиков помнил одно: надо отводить от друга беду. Но и тот помнил то же самое и поэтому зашелся:
– Ты врал! Ты жалкий хвастун!
Секретарше надоела старческая болтовня:
– Это только на Западе крадут картины, а у нас – бессмысленно! Продать некому. Извините, товарищи, вы мне мешаете работать.
В это мгновение Валентина Петровича озарило. Он понял, что секретарша ничего не знает. А если не знает секретарша, значит, не знает никто. Воробьев ужаснулся тому, что чуть не провалил всю затею. Он поглядел на Мячикова диким взором и шепотом спросил:
