Геннадий Абрамов - Дай лапу
Утром следующего дня Нина Петровна с подругой своей Верой Акимовной, тоже, как и она, одинокой (мужей обе они схоронили), такой же, как и она, юной пенсионеркой, как выражалась Вера Акимовна, в девять утра уже въезжали в ворота в ветеринарной лечебницы.
Приехали они на подержанном «фольксвагене», Вера Акимовна была за рулем.
— Здравствуйте, Галочка, — ласково поздоровалась Нина Петровна с медицинской сестрой. — Николай Федорович у себя?
— Его не будет.
— Отлучился?
— Болен.
Нина Петровна удивилась:
— Я же вчера с ним разговаривала.
— Вчера — не сегодня. Жена позвонила. Что-то случилось. Ночью.
— Сердце?
— Пока не знаю.
— Доктору нужен врач, — шутливо заметила Вера Акимовна.
— Простите, Галочка… Здесь вчера сенбернар… большой такой, вот здесь сидел. Король Лир, а по-русски Вася. Мы с Николаем Федоровичем по поводу него договаривались… Вы случайно не в курсе, что с ним? Где он?
— Забрали. Увезли.
— Как увезли? Кто?
— Точно не могу вам сказать. Видела, что приезжала машина. Крытая такая, фургон. Кажется, для перевозки мебели.
— Царскую особу похитили, — сказала Вера Акимовна. — Злые люди. Предательское окружение… Тебя обманули, моя дорогая. Напрасно мы с тобой старались. И Сениных обнадежили.
— Галочка, — поинтересовалась Нина Петровна. — Вы сказали, фургон для перевозки мебели?
— Да.
Подруги переглянулись. В глазах Веры Акимовны вспыхнуло недовольство, упрямство, непреклонность, сердитый азартный блеск — она как будто настаивала, призывала Нину Петровну просто так не сдаваться, попробовать собаку найти, спасти, что-то предпринять, сделать. Если, конечно, несчастный Василий жив, если его еще не усыпили.
— Знаю, я слышала, он как-то при мне говорил, — вспомнила Нина Петровна. — У Николая Федоровича есть знакомый, который работает на мебельном складе. Кажется, где-то в Сокольниках. Если не ошибаюсь, Ростокинский проезд. Его туда увезли?
— Понятия не имею.
— Как вы думаете, нельзя Николаю Федоровичу позвонить? Уточнить, где находится этот склад?
— Вы не расслышали? — усталым голосом попеняла Нине Петровне медицинская сестра. — Доктор болен.
— Вперед, дорогая. По коням, — скомандовала Вера Акимовна, обнимая подругу. — Прокатимся. Это не так далеко.
— Пропал, — опечалилась Нина Петровна. — Вот черт. Опоздали.
Вера Акимовна подхватила подругу под руку, и повела к машине.
— Я тебе говорю, встряхнись.
Мебельный склад они отыскали на задворках парка, за трамвайными путями, в районе Оленьих прудов. Он спрятался в глубине нежилого квартала, среди невзрачных фабричных строений, ракушек и гаражей.
Вера Акимовна поставила машину не у ворот, а неподалеку, в укромном месте. На всякий случай, чтобы не привлекать внимания. К самим воротам они подошли под ручку, пешком, как две праздные пожилые дамы, которым просто любопытно узнать, можно ли на этом складе что-нибудь полезное приобрести.
У ворот нажали кнопочку, позвонили и минут пять терпеливо ждали, надеясь, что кто-нибудь выйдет к ним или откроет дверь проходной.
За высоким глухим забором было подозрительно тихо. Никто к ним не выходил.
— Безобразие, — заворчала Нина Петровна. — И это у них называется рабочий день. По крайней мере, какой-нибудь мордатый охранник должен у них быть?
Оглянувшись по сторонам и убедившись, что за нею никто не подсматривает, Вера Акимовна распахнула полы пальто и подтянула повыше юбку.
— Старость — не радость, — вздохнула она.
Опустилась на колени и заглянула в подворотную щель.
— Что там? — спросила Нина Петровна.
— Яйца Фаберже. Клондайк, — ответила Вера Акимовна. — Сама посмотри.
— Ты мне все загородила.
— Поместишься, не барыня. Сюда смотри, в дырку.
Нине Петровне жаль было колготок, не хотелось пачкаться. Она выбрала местечко посуше, где щепок поменьше, и, кряхтя, с неудовольствием, преодолев брезгливость, опустилась на колени.
— Ну? Убедилась? — упрекнула подругу Вера Акимовна. — Что я говорила? Фекла неверующая.
— С ума сойти, — медленно выговорила Нина Петровна.
В глубине складского двора, среди небрежно расставленных шкафов, сборных стенок, стульев, на укрытой бумагой софе, свернувшись, одиноко лежал и подремывал Вася.
— Ну, Верка, — похвалила подругу Нина Петровна, — ты прямо Агата Кристи.
— Акунин я. Жорж Сименон.
— Как лежит. Обрати внимание.
— Как олигарх. Мырдочуб. Вылитый Абрапаска.
— Ну, уж.
— Генеральный секретарь. Вождь трудового народа.
— Мне кажется, он вообще не собака.
— А кто же?
— Бродячая совесть.
— Не говори ерунды.
— Это не ерунда. Я так считаю.
— В Англии дочки смертельно обидели короля, и он так расстроился, что решил эмигрировать. С горем пополам добрался до Сокольников, приморился, бедный, нашел занюханный склад и решил: вот он где, рай земной.
— В России, между прочим, ему тоже прилично досталось.
— Ну, не так все-таки. Там над ним дочки измывались, родная кровь. А тут чужак, одноклеточный, идиот с «мерседесом».
— Знаешь, Вер, — помолчав, сказала Нина Петровна. — Можешь иронизировать сколько угодно. А она существует — мировая душа.
— Ой, Нинк. Совсем ты со своим Богом рехнулась.
— Да уж лучше с ним, чем с твоей демократией.
У Веры Акимовны затекла спина. Она прогнулась, переместилась и поправила на голове платок.
— Не помнишь, Нин, он с ошейником?
— Нет. Я гладила его. Нет.
— Ничего. У меня веревка в машине.
— Запасливая ты.
— Приходится. Столько буйных вокруг. Если не свяжешь по рукам и ногам, кляп не поставишь, с нашим народонаселением справиться невозможно.
— Вась, Вася — осторожно позвала Нина Петровна. — Васенька. Иди сюда, дорогой. К нам. Иди.
— Василий! — зычно крикнула Вера Акимовна. — За тобой пришли. Собирайся, дружок. С вещами!
Пес вяло приподнял голову. Ощупал носом воздух, пытаясь сообразить, откуда доносятся голоса.
— Здесь мы, — Нина Петровна сняла перчатку, просунула ее в подворотню и помахала. — Здесь, видишь? Иди к нам.
Пес крупно зевнул.
— Смотри, дозеваешься, — пригрозила Вера Акимовна. — Шкуру спустят!
Вася лениво сошел с софы и не спеша направился к воротам.
— Умница. Понял. Идет.
— Я же говорю тебе, он не собака.
— Перестань. Фантазерка.
Не дойдя до ворот, Василий остановился, пригнул шею и с любопытством вытянул морду, разглядывая лица странных, копошащихся под воротами женщин, которым он зачем-то понадобился.
— Ближе, Васенька, ближе. Мы за тобой. Понимаешь?
— Смекай, парень, — добавила Вера Акимовна. — Если жить не надоело. Здесь с тебя наверняка шкуру спустят.
— А мы в хорошие руки тебя отдадим.
Пес надломил передние лапы и лег на грудь. Полежал, подумал. Потом подполз к воротам, склонил свою большую голову и просунул нос в щель.
— Едем?
— Не пролезет, — сказала Вера Акимовна. — Вон какой слон вымахал! Застрянет.
— Слушай, Василий, — предложила Нина Петровна. — А ты не мог бы ворота открыть?
— Или разнести их к чертовой матери?
— Не слушай ее, Васенька, она хулиганка. С нею в тюрьму угодишь. Есть на складе кто-нибудь кроме тебя?
— Дружочек, ты пленник?
Пес распрямил задние лапы, потом передние, развернулся в три приема, как грузовик, когда во дворе места мало, и солидно, неспешной трусцой побежал мимо диванов, шкафов, сборных стенок в глубину склада.
— Куда он, Вер? Мы неясно выразились?
— Не паникуй.
— Он больше не выйдет.
— А я говорю, не паникуй, — Вера Акимовна поднялась и обстучала юбку, стряхивая пыль. — Наше дело правое. Давай закурим, товарищ мой.
— Не представляю, что бы я без тебя делала.
— То же самое, что и со мной.
Они закурили.
— Шляпы мы с тобой.
— Ох, нервная ты стала, Нинк. Ну что ты психуешь? Мы же его нашли.
— Найти — мало. Надо еще освободить.
— Подкатим гаубицу и рванем. Первый раз, что ли? Разнесем эту лавочку к чертовой матери!
За забором глухо тявкнул пес.
Нина Петровна вздрогнула и схватилась за сердце.
Вера Акимовна сапожком придавила окурок, опустилась на колени и заглянула в щель.
— Ёксель-моксель… Ай да Вася-Василек. Ведет.
— Кого?
Вера Акимовна поднялась и заговорила быстро и строго.
— Так, Петровна, неспетая песня моя. Утри нюни. Время действовать. Вася часового ведет. Слушай приказ. Я гримируюсь под кочку. На стреме, за уголком постою. А ты умри, что хочешь делай, а мужичка окрути и захомутай. Прижми, чтоб не пикнул. Поняла? Качай права. При на него, как баба из мясного отдела. Не стесняйся в выражениях.
— Что я ему скажу?
