Михаил Барщевский - Князи в грязи
— Я не улечу!
— Ну-ну… — грустная улыбка осталась на лице, но теперь к ней добавился ласковый взгляд и… еле заметная влага в глазах.
* * *Оля училась с удовольствием. Не просто увлеченно, но и очень ответственно. А как иначе — ей ведь потом людей спасать. А пока она продолжала спасать собак. Оказалось, что и в Москве, этом бездушном, безумном городе, есть сердобольные люди. И вовсе не какие-нибудь старушки-одуванчики, а молодежь.
Два собачьих приюта, один на окраине бывшей деревни Очаково, второй под боком — в Филевском парке, в его дальней, почти заброшенной части, оказались для Оли достаточной нагрузкой.
Она регулярно привозила корм, благо с деньгами проблем не было, и помогала ветеринарам-добровольцам, опекавшим те же приюты. Не сразу, но Оле позволили ассистировать при операциях, которые полулегально проводили страдающим собакам. Еще одной ее заботой стал Интернет. Вот обрадовался бы Андрей, знай он, как его дочь умела рекламировать свой «товар». Такого специалиста по устройству собак в хорошие руки никогда раньше у приютов не было. Если за пару недель Оля не пристраивала трех-четырех питомцев — полмесяца работы считались для нее потерянными.
По вечерам, когда все дела по приюту были переделаны, компания молодых людей садилась за стол. «Стол» — это, конечно, громко сказано. Большой фанерный щит, положенный на два деревянных ящика и окруженный самодельными скамейками. Правда, была одна скамейка и не совсем самодельная. Дирекция парка периодически выбрасывала инвентарь, поломанный посетителями или просто пришедший в негодность по старости. Вот одну такую выброшенную скамейку собачники отремонтировали и притащили в свой сарайчик. Свет туда провели нелегально, от ближайшего столба. Дирекция об этом знала, но закрывала глаза. Может, потому, что около пяти лет назад приют организовала жена директора парка. Она вскоре умерла от рака, но в память о ней директор собачников не гнал и, даже получая взбучки от начальства, как мог, помогал.
В этот вечер все было как обычно. На «столе» бутерброды, кто-то принес пакеты из ближайшего «Макдоналдса», кто-то расщедрился на домашние котлеты. Чай, пиво, минералка, растворимый кофе. Крепкое спиртное на территории питомника было под запретом. Традиция, введенная женой директора, свято соблюдалась, хотя мало кто из присутствующих знал, откуда она пошла.
Оля хорошо запомнила этот вечер. Тогда она впервые увидела Сергея.
* * *Карина Тер-Минасова родилась и до двадцати восьми лет прожила в Ашхабаде. Но в начале девяностых, когда распался великий и могучий Советский Союз, родители отправили ее в Москву. Они, люди умудренные жизненным опытом и многовековыми страданиями армянского народа, разбросанного по всей планете, понимали, что «нетитульной» нации в обретшем независимость азиатском государстве выживать будет трудно. Карина уехала еще до начала серьезных проблем, увольнений с работы «некоренных», до погромов.
«Отправили в Москву» — в случае с Кариной означало: родители купили билет и сказали: «Уезжай». Ни друзей, ни связей, ни даже денег на первое время не было.
На вокзале девушка провела всего несколько дней. Потом ее подобрала какая-то добрая армянская женщина, взяла к себе. На недельку. Она же и присоветовала искать работу «в людях». В те времена таких приезжих в Москве было мало, ни украинские, ни молдавские домработницы еще не насытили московский рынок, и Карина быстро нашла очень приличное место. Ее взяли «помощницей по хозяйству» в семью известного московского композитора Игоря Туринова.
Жена Туринова, дама светская, умная и властная, Карину не третировала, не унижала. Она ее просто не замечала. Самому Туринову и вовсе было не до домработницы. Он жил своей музыкой, обожал жену, и больше его ничто на свете не интересовало. Разумеется, кроме любого упоминания его фамилии в прессе или тем более по телевизору.
Мадам Туринова большую часть времени дома отсутствовала. Бассейн «Чайка», салон красоты, вернисажи, естественно, все театральные премьеры — вот, собственно, день и прошел. Хотя была у нее одна серьезная страсть — история живописи. Библиотекам, музеям, лекциям посвящалось все свободное от светской жизни время.
Туринова это не заботило. С утра до вечера он сидел за роялем и писал, писал, писал.
Так случилось, что Карина от рождения обладала отменным музыкальным слухом. Как-то раз Туринов проигрывал только что написанный им фрагмент новой пьесы, а Карина как раз убиралась в его кабинете.
Мелодия показалась девушке знакомой. Она даже вспомнила, где ее слышала. Туринов крайне недовольно обернулся на ее голос, когда Карина неожиданно для себя воскликнула: «Ой! А я это уже слышала».
С того самого дня Туринов по секрету от жены, которой, разумеется, принадлежало право первой слушать его творения, проигрывал новые вещи Карине. Постепенно они стали общаться не только в кабинете композитора. Как это часто бывает, знаменитый Игорь Туринов вдруг увидел в Карине юную женщину. Ну а она, конечно, не смогла отказать великому маэстро и такому очаровательному и доброму мужчине. Настолько доброму, что он даже тратил свое драгоценное время, принадлежащее Музыке, на внимание к ней.
Все бы хорошо, но Карина забеременела. И не избежать ей изгнания из приличного дома, не подвигни мадам трудные российские времена на страстное желание покинуть Москву. Уехать подальше и поскорее. Лучше всего в Австралию.
Для Туринова это явилось спасением. Пока беременность домработницы была еще не так заметна, он успел получить все необходимые разрешения, приглашения, визы, и через четыре месяца Туриновы отбыли в Сидней. По предложению Игоря, показавшемуся мадам весьма разумным, Карину оставили, снизив, разумеется, зарплату, следить за квартирой, получать письма и отвечать на телефонные звонки.
Вернулись Туриновы в Москву без малого через шестнадцать лет. Сергею как раз исполнилось пятнадцать. Восточные гены Карины скрывали его сходство с Игорем. Но тем не менее помощница с взрослым сыном мадам никак не устраивала. Съехать с квартиры Туриновых Карине с сыном пришлось уже через неделю.
Игорь вел себя очень благородно. Все годы отсутствия он через знакомых передавал Карине небольшие, но достаточные для нормальной жизни деньги. И сейчас оплатил ей аренду квартиры. Обещал помогать и впредь.
Сережа не знал, кто его отец. Карина, когда мальчик задал этот вопрос, сочинила красивую легенду про некоего мужчину, которого она очень любила, но потеряла из виду во время карабахского кризиса. Наверное, он погиб. Сережа любил свою мать, и объяснение его вполне устроило. Тем более что среди одноклассников не он один рос без отца. «Белой вороной» Сергей себя не чувствовал.
На систематические занятия сына музыкой денег у Карины не было. Но рояль в квартире композитора стоял. И один из учеников Туринова, познакомившийся с Кариной еще до отъезда мэтра, раз в неделю заходил в любимую когда-то квартиру великого мастера и немножко Сережу учил. Заходил он, конечно, не ради мальчика, а ради его мамы. Благодарная Карина оценила усилия молодого композитора и вскоре отблагодарила его. «Учитель музыки» стал ходить чаще, иногда даже оставался ночевать. И Сереже больше перепадало — конфет, мороженого, занятий по фортепьяно.
Когда мальчику исполнилось десять лет, «учитель музыки» подарил ему гитару. Он считал, что на профессионального пианиста Сережа не выучится, денег не хватит. А гитара с бытовой точки зрения гораздо перспективнее.
Сергей в гитару влюбился. Мало того, у него обнаружились явные способности сочинителя. И стихов, и музыки.
К моменту знакомства с Олей Сергей был бардом. Он иногда участвовал в сборных бардовских концертах, регулярно ездил на Грушинский фестиваль, очень редко, но все-таки выступал за деньги на вечерах, что устраивали бизнесмены — любители бардовской песни.
Как и многие его сотоварищи, Сергей никакой серьезной профессии не имел.
А зачем? В жизни есть более важные вещи, чем деньги, модная одежда или дорогие рестораны. Есть Музыка, есть Смыслы, есть объединяющие их Песни. Правда, жить на что-то все-таки нужно, поэтому Сергей работал. То сторожем, то охранником, то грузчиком. Пару сезонов оттрубил на строительной шабашке. Это было прекрасное время. Платили весьма неплохо. Но главное, по вечерам он мог петь свои песни очень благодарной аудитории — строителям. Таким же, как и он, шабашникам со всех концов необъятного когда-то СССР. Смущало только то, что большая часть строителей, узбеки и таджики, по-русски еле говорили и слов его песен не понимали. Не говоря уже про Смысл. Но аплодировали громче всех и смотрели на него, как на высшего посвященного, а днем старались освободить от тяжелой работы. Вечером же опять слушали его песни, думая о чем-то своем.
