Воле Шойинка - Интерпретаторы

— Такая пушистая... как цыпленок. Юсеи, хочешь пива?

— Не давайте ей.

— Это не повредит... Коньяк был бы лучше. Интересно, покраснели бы у нее щеки...

С прежней гримасой Юсеи выпила пива. Она стала рассматривать Колу, тычась носом в его пиджак. Ему стало за нее страшно.

— Но как она переходит дорогу?

— Ей нужны очки. Я договорилась с окулистом.

Юсеи одновременно влекла и отталкивала.

— Как только что снесенное яичко, — сказал он, — когда скорлупа еще не затвердела... или как незаросшее темечко младенца... не обращайте внимания на мои слова. Иногда мной владеют растрепанные чувства.

Она посмотрела на него с изумлением, и ему стало неловко.

— Вы говорите, растрепанные чувства?

Он сделал вид, что не слышит, и она поманила его к окну. Окно выходило на задний двор.

— Видите вон тот пень? Она такая слепая, что заговаривает с ним.

— Отчего же вы до сих пор ничего не сделали?

— Айо только обещает. Беда в том, что у меня нет машины, да и вообще я не умею водить.

— Ничего... я что-нибудь придумаю.

— Вы отвезете ее к врачу?

— Конечно. Приеду и отвезу.

— Спасибо, — сказала она. — Я вас вчера не обидела?

— Нет. Каким образом?

— Вы были со мной почти враждебны. Вы верите в смешанные браки? Я знаю, некоторые друзья Айо смотрят на меня косо.

— Но это же касается только вас и вашего мужа.

— Я рада, что вы поможете Юсеи. Если только вы не будете думать, что я вам ее навязала.

— Не говорите глупостей.

— Все равно, я знаю, что я навязчива. Ну и пусть!

— Так не будем об этом.

Юсеи рассматривала в упор ладони Колы, щекоча их ресницами, а он уставился в пень за окном и не заметил, как Моника вышла из комнаты. Словно стряхнув с себя сон, он взглянул в лицо девочки и вдруг увидел то, что ему было нужно. Он уже отчаялся найти подходящую модель для служанки Обалувайе. И вот перед ним стояла Юсеи, чьи черты и колер как нельзя лучше отвечали его замыслу. Это был подарок судьбы. Он видел Юсеи, подобную лунному камню, у ног Обалувайе, бича небес, который насылает на людей оспу, а сам всегда чист лицом.

В нем рождалось и что-то новое, едва различимое начало большого влечения... не просто расслабляющая нежность, которая смягчает законы его естества... Но в это время распахнулась балконная дверь и Банделе позвал его.

Он вскочил на ноги и, не давая себе одуматься, бросился из дому прочь.

Даже дети знали про Сими. Женщины на коленях молили бога, чтобы мужья изменяли им по сто раз с кем угодно, только чтобы стезя порока случаем не завела их к Сими, к Сими с медленным взором. Ибо усвоив от Сими новый взгляд на жизнь и любовь, мужчины теряли путь к спасению и, низведенные до уровня дикарей, видели своих жен призраками давно прошедших иллюзий. Сими калечила мужчин и рвала с ними дружбу. Сими была так простодушна, что каждый мужчина считал, что это он предал ее, а не она погубила его, и ревностно защищал ее от ярости женщин, не замечавших ее простодушия. Конечно, слагались песни о любовных приключениях Сими, хвалебные песни и песни с проклятиями — не Сими, само собой, но женщинам, которые осмеливались оскорблять богиню безмятежности, Сими, Царицу Улья, чья кожа была пастельного цвета, цвета земли и воздуха. Сими не требовала восхвалений, мужчины пели их сами. Чаще всего это бывало так: увидев Сими, поэт тотчас же разражался дифирамбами.

В обществе Сими обычно была спокойной, недвижной, неприветливой, безразличной к толпе воздыхателей. При этом она замечала все, и когда они уходили, отшумев, порастратившись, опозорившись — ибо Сими пила с мужчинами стакан в стакан и оставалась загадкой, в то время как они раскрывались, обнажались, теряли силы и голос, мрачнели, но не умнели, — только тогда Сими делала выбор, и опять глаза ее из-под тяжелых век смотрели простодушно и непроницаемо.

— Поди сюда! Поди сюда, юный Эгбо! — Учитель географии, единственный человек в школе, видевший добрые задатки в «этом Эгбо», схватил его за рукав и потащил в свой класс. Он осмотрел новую синюю куртку и школьный значок — признаки нарождающейся самостоятельности, ибо носили их только в последнем классе. — Юный Эгбо, — сказал учитель, — ты сущее чудо. Ты помнишь, что тебя собирались исключать из школы шесть раз? Шесть раз! Юный Эгбо, тебе надо просить у меня письменное свидетельство о шестикратном исключении, ибо сам этот факт не может не потрясти любого разумного человека.

— Да, сэр, — смутился Эгбо. Только учитель географии мог так ошарашить его.

— Да, ты в некотором роде чемпион. Так вот послушай. Сексуального маньяка я вижу издалека. Такой маньяк сейчас передо мной. Сторонись женщин — понял? А теперь иди с глаз моих, червь в человечьем обличье!

Этот учитель любил гиперболы. Все знали, как Эгбо боится женщин. Но неделю назад до учителей дошел слух о ночной эскападе, в которой Эгбо принял участие и даже прославился. Опьяненные благодушием харматтана и приближающейся свободы, шесть сорванцов с аттестатами зрелости совершили первый бесстыдный набег на ночной клуб. Очень быстро товарищи заметили, что Эгбо ни разу не танцевал и с их прихода в клуб не сказал ни слова. Взгляд его был направлен в одну точку.

— Посмотрите на Эгбо. Ты что, никогда не видал женщин?

— Это же ясно. Поповские сынки — самые страшные бабники.

Сдав выпускные экзамены, швырнув последние листки недавним гонителям, они вдруг перестали спешить; само время года, прохладное, хрупкое и сухое, придавало им легкости, и они больше не думали ни о сроках, ни о преградах; беспечной была и природа с клубящейся пылью и небрежно торчащими космами старой травы. Утром и вечером воздух бодрил и жалил, в полдень кружащийся ястреб высматривал белок и мышей. Вечерний ветер, промчась по чащобам, прорвавшись сквозь волны щекотной слоновьей травы, был подобен рогу чистой пальмовой водки в десятидневный пост, и Эгбо, только прошедший три мили, Эгбо с растрескавшимися губами и пересохшим горлом, был совершенно пьян.

Он сидел за столом, позабыв о своей неуклюжести, ибо не помнил себя. Сими в бессмертный период своей жизни предводительствовала незнакомой ему толпой и никому не оказывала внимания. Ее стол утопал в хохоте, это был пустой хохот, не веселивший Сими.

— У нее глаза, как у рыбы, — пробормотал Эгбо, и ребята сказали:

— Наш вождь нашел себе мэмми ватту.

Сими заметила его. Он глядел ей в глаза и нелепо думал о свежей печени на прилавке мясника, о ее прохладной студенистой глубине. Целую минуту Сими не отрываясь смотрела на Эгбо, и он, растерянный и покорный, медленно встал, и кровь ударила ему в голову, а он ничего не знал, кроме того, что Сими смотрит на него. С холодными влажными руками он брел по улице, как слепой, натыкаясь на подносы с орешками и жареным мясом, и уличные торговцы хихикали и говорили:

— Еще один спьяну слепой.

Он брел домой спотыкаясь, и, как при высокой температуре, в ушах его глухо звенели цикады и шелестела черная ночь; Эгбо качался, словно укушенный озорной змеей, и радовался яду, который разливался по жилам.

На следующий день Эгбо заявил в классе:

— Если бы я видел ее перед экзаменом по зоологии, я написал бы сочинение о пчелиной матке. Чтобы раз и навсегда забыть об учебниках.

Учителя всегда подслушивали разговоры школьников.

— Ну-ка поди сюда, юный Эгбо, ты, молодой да ранний...

Позднее Эгбо признался Сими:

— Я был наивен в первый и последний раз.

Он немедля ушел из школы, поступил на работу и стал копить. «Если я когда-нибудь уйду в отшельники, у меня уже будет опыт», — думал он. Он ел, чтобы не умереть с голоду, и его единственным развлечением была библиотека. И вот с восемнадцатью фунтами в кармане, на трехдюймовых подметках для большего роста и уверенности, в полосатом шерстяном костюме, при галстуке — крахмальный воротничок резал шею — Эгбо ворвался в Ибадан, резиденцию Сими. Надо было у кого-то остановиться, и Эгбо вспомнил о сверстнике, студенте. Казалось, тот идеально подходит, но у дверей его Эгбо заколебался, увидев прикнопленную карточку:

«Э. Айо Деджиаде, секретарь Общества Христианской Молодежи. Постучи и входи с миром».

Он бы убежал, но тут сам Деджиаде открыл дверь.

— Эгбо! Как ты сюда попал?

Эгбо не мог заставить себя улыбнуться.

— Что это значит? — он постучал костяшками пальцев по карточке. — Не говори только, что ты хочешь продолжить семейную традицию.

— О, если бы ты последовал моему примеру! — Деджиаде был тоже сыном священника. Деджиаде-старший даже думал взять опеку над сыном друга, но тетка слышать об этом не хотела. «Ни вам, ни деду — старому черту он не достанется. Я сама займусь его воспитанием!»

В комнате студента Деджиаде можно было увидеть все ужасы греховной жизни. Они украшали стены в виде окантованных цитат из Священного писания. Эгбо скоро понял, что не найдет в Деджиаде поддержки.