Мишель Турнье - Метеоры
Но если сестре Беатрисе хватало сил, чтобы возвеличивать своих глубоких дебилов, то, навещая детей из четвертого круга, последних, безымянных, являвших худшие человеческие уродства, рожденные взбесившейся природой, она поневоле в душе признавалась, что близка греху отчаяния. Поскольку они не выходили и не издавали ни малейшего звука, для них в цокольном этаже разместили настоящую жилую ячейку с кухней, душевыми, сестринской и просторным дортуаром на двадцать пять кроватей, из которых, к счастью, больше половины обычно пустовало.
Большие дебилы, неспособные идти и даже стоять, лежали на дырчатых шезлонгах, задрав к подбородкам костлявые коленные чашечки, и походили на скелеты, на мумий, чья голова, висящая на шее перезрелым плодом, приподнималась, слабо качаясь и бросая входящему поразительный взгляд, горящий злобой и глупостью. Потом туловище возобновляло прерванное на минуту качание, иногда сопровождаемое неясным и хриплым воем.
Преданность, в которой нуждались эти человеческие обломки, была тем более изнурительна, что от них нельзя было ждать ни малейшего проявления симпатии, ни чувств вообще. По крайней мере, так утверждали воспитательницы, посменно дежурившие в этой коматозной атмосфере, где плавал приторно-детский запах писанья и кислого молока. Иного мнения придерживалась сестра Готама, уроженка Непала, заброшенная в четвертый круг с незапамятных времен и, в отличие от своих коллег, не покидавшая его никогда, как и сами больные. Она обладала сверхчеловеческой способностью молчать, но когда посетители безапелляционно высказывались о калеках, ее большие темные глаза, занимавшие половину бескровного лица, вспыхивали страстным протестом. При этом она не разделяла добровольно-экзальтированного провидческого дара сестры Беатрисы, всегда испытывавшей при виде нее смешанное чувство восхищения и неловкости. Конечно, совершенно подвижническая жизнь сестры Готамы, без отвращения и без устали кормившей, обмывавшей и баюкающей отвратительных монстров, была полна несравненной святости. Но сестра Беатриса не могла принять отсутствие преодоления, выхода в другие сферы, трансцендентности, которые она угадывала за этой жизнью. Однажды она сказала непалке:
— Конечно, эти больные — не просто бессловесный скот. Будь это так, не были бы они стерты с лица земли. Каждый человек с пламенем жизни получает и огонек разума. И если бы вздумал Господь рассеять столп тьмы, воздвигнутый вокруг них, они возвестили бы нам такие неслыханные истины, что те, вероятно, не уложились бы у нас в головах.
При этих словах на лице сестры Готамы появилась бледная снисходительная улыбка и голова ее обозначила легкое отрицательное движение, не ускользнувшее от сестры Беатрисы. «Это Восток, — подумала она с легким стыдом. — Да, Восток, восточная невозмутимость. Все дано, все конкретно, и никаких полетов. Никаких устремлений ввысь».
В то время сестра Готама опекала всего лишь дюжину постояльцев, и большинство из них были просто микроцефалы или атипические идиоты. Единственным примечательным пациентом был четырехлетний мальчик-гидроцефал, чье тщедушное тело казалось простым придатком огромной треугольной головы, где гигантский лоб нависал над крошечным лицом. Лежа на спине абсолютно горизонтально, мальчик едва шевелился, проводил по окружающим предметам «бреющим» взглядом, или, как выражаются специалисты, взглядом в виде «заката солнца», от напряженности и серьезности которого становилось не по себе.
Но папки, наполнявшие большой канцелярский шкаф отделения, свидетельствовали о том, какие почти нечеловеческие уродства доводилось встречать сестре Готаме в прошлые годы. Она воспитывала целосома, внутренности которого были обнажены, двух эксенцефалов, мозг которых развился вне черепной коробки, одного отоцефала, у которого сросшиеся воедино уши соединялись под подбородком. Но самыми устрашающими были монстры, словно сошедшие со страниц мифологии, которую они иллюстрировали с устрашающим реализмом, вроде циклопа — с единственным глазом над носом, или мальчика-русалки, ноги которого сливались в единую мощную конечность с веером из двенадцати пальцев на конце. Сестра Беатриса не успокоилась, пока не выудила из скрытной Готамы хоть какое-то — пусть даже самое скудное — разъяснение относительно призвания, которое удерживало ее у изголовья этих чудовищ, а также того знания, которое она смогла извлечь из столь долгого и странного знакомства. Обе женщины вечер за вечером вышагивали по садам Звенящих Камней в терпеливых прогулках. Говорила в основном сестра Беатриса, а непалка отвечала ей улыбкой, в которой читалась самооборона и легкая досада на то, что ее так долго удерживают вдали от подопечных, и мягкое терпение, с которым она всегда встречала посягательства извне. Сестра Беатриса, воображавшая индийский пантеон в виде зверинца из идолов с хоботами и головами бегемотов, опасалась найти в сердце своей подчиненной следы этих языческих аберраций. То, что она почерпнула из этих бесед, поразило ее своей необычностью, глубиной и созвучностью выводам доктора Ларуэ.
Готама сначала напомнила ей о колебаниях Иеговы в момент Сотворения. Создав человека по своему подобию, то есть мужской и женской особью одновременно, гермафродитом, затем увидя его несчастным в его одиночестве, разве не представил Он всех тварей перед ним, чтобы найти ему спутницу? Странное предприятие, едва подвластное разуму и позволяющее нам оценить огромную свободу, царившую на заре всего сущего! И только после того как этот обширный смотр животного мира целиком потерпел неудачу, Он решил извлечь недостающую спутницу из самого Адама. Итак, Он изымает всю женскую часть гермафродита и возводит из нее самостоятельное существо. Так рождается Ева.
Пребывая наедине со своими монстрами, Готама никогда не забывала про этот поиск ощупью во время Сотворения мира. Ее циклоп, гидроцефал, отоцефал — разве не нашли бы себе места в мире, устроенном по-другому? Вообще она начала воспринимать органы и части человеческого тела как детали, предлагающие множество возможных комбинаций, — даже если в подавляющем большинстве случаев, исключая все другие, превалирует одна из формул.
Эта идея частей тела, рассматриваемых как некий анатомический алфавит, способный сочетаться различным образом, — как показывает бесконечное многообразие животных, — явно был созвучен гипотезе доктора Ларуэ, трактовавшего различные бормотания глубоких дебилов как звуковые атомы всех языков.
Сестра Беатриса не была склонна к умозрительным заключениям. Она остановилась на пороге слияния двух мыслительных систем, грозивших превратить ее заведение в хранилище прообразов человечества. Для нее все сводилось к зову милосердия, беспрепятственно проникающему в ночь неразгаданных тайн.
Повторим, что Звенящие Камни образовывали странный ансамбль, внешне разношерстный, но своей жизненностью слитый в настоящий организм. Сердцем этого организма была ткацкая фабрика, ее механическая вибрация и людской гомон, — приход и уход работниц, утреннее начало смены, перерыв на обед и вечерний гудок сообщали всему окружающему трудовой, серьезный, взрослый ритм, тогда как усадьба и Святая Бригитта, обрамлявшие цеха, жили в смутной, нервно-оживленной и шумной атмосфере двух детских сообществ. Впрочем, некоторое попустительство перемешивало маленькое племя и «Звенящие камни», тогда как отдельные постояльцы Святой Бригитты были завсегдатаями и фабрики, и племени Сюренов.
Таков был, например, статус Франца, ровесника близнецов, некогда прославившегося в газетах под именем Мальчик-календарь.
Франц поражал прежде всего видом огромных выпученных глаз, блестящих, широко раскрытых, со взглядом неподвижным, угрюмым и злобным. Сжигаемый каким-то внутренним огнем, он был худ, как скелет, и если положить руку ему на плечо, чувствовалась легкая и быстрая дрожь, сотрясавшая его постоянно. Привлекала, сбивала с толку и раздражала в нем смесь гениальности и умственной отсталости, пример которой он являл. И действительно, одновременно с умственным уровнем, близким к идиотизму, — хотя в разгромных результатах тестов, которым его подвергали, трудно было вычленить долю недобросовестности — он демонстрировал изумительную виртуозность в жонглировании датами, днями недели и месяцами календаря, от тысячного года до Рождества Христова и до сорокатысячного года нашей эры, то есть далеко выходя за пределы времени, которое покрывали все известные календари. Регулярно наезжали профессора и журналисты всех национальностей, и Франц охотно подвергал себя допросам, не вызывавшим более никакого интереса в маленьком мирке Звенящих Камней.
— Какой день недели будет 15 февраля 2002 года?
— Пятница.
— Какой день был 28 августа 1591 года?
