Глеб Шульпяков - Книга Синана
Я включил телевизор и пошел, зевая, в ванну. После стамбульских кебабов болели десна и я сплевывал на мрамор розоватую пену.
«Водопровод поди времен Синана!»
Но вода все равно растеклась по всей ванне.
Вышел, не вытираясь, в комнату. Залив лежал внизу неподвижно, мертво: не вода, а черный воск.
Натягивая трусы-носки, следил за новостями. Американские танки, Багдад, столбы дыма над городом.
В коридоре стояла каталка с полотенцами, стаканы. У лифта услышал телефонный звонок и побежал обратно.
Ключ на болванке долго елозил в разболтанной ручке.
«Алё-о-о?» – неуверенно, с подъемом на «о», раздался в трубке ее голос.
32.Офис находился в районе Аксарай. Махнув через мост, пронеслись под акведуком Валента и втерлись на бульвар Ататюрка. Мехмед слушал музыку и хлопал в такт по баранке. Гудки, пробки, смрад. Таксисты горланят, высунувшись из окон.
Машина остановилась у импозантного дома. Эркеры, кариатиды, Европа. Дверь со значком красного флага открыла турчанка. На вид лет сорок – жакет, юбка чуть выше колен, черные чулки.
«Здравствуйте» – пропела на чистом русском.
Воздух из кондиционера холодил мокрую спину.
Я вошел в зал и вздрогнул. На диване сидели мои московские турки.
Те же костюмы, те же сладкие улыбки.
Полное дежа вю.
«Хотите чаю?»
Я решил не затягивать. Сказал, что устроился прекрасно и хочу гулять по городу. Турки заулыбались, закивали. «Вас хорошо понимаем!» Из боковой комнаты женщина принесла конверт. «Это билет на автобус, суточные и маленький подарок от нашего президента» – конверт лег рядом с чайными пробирками.
«Какие у вас планы на сегодня?» – мы встали.
«Хотел бы трахнуть девушку с туграми» – я сунул конверт в карман.
«Простите?»
«На сегодня у меня осмотр великой мечети Сулейманийя!»
До дверей меня провожала женщина и я спросил, откуда она знает язык.
«Мой муж русский» – ответила она, щелкнув замками.
Спускаясь по лестнице, я подумал, что жена моего отца могла выглядеть точно так же.
Но как представить их вместе?
33.Ночь над Истанбулом, какая ночь опустилась над городом городов! нет, вы только посмотрите, что за тьма заливает воду Босфора! этакую тьму, да на калам каллиграфу, чтобы начертал по небу имя Всевышнего во славу его творения, ведь и свечная сажа, из которой чернила, летит к небу, а значит на небе ей самое место, вот какая эта тьма! А как она расцвечена? да она просто выткана, вышита, она обметана искрами, как солью, так что смотришь на воду и непонятно, то ли это звезды просыпались на залив, то ли шлепает усталое весло перевозчика, разгоняя волной свет бумажного фонаря, то ли сам султан на узком каике плавает, и это блестят во тьме глаза бостанчи, а вовсе не звезды просыпались на воду, тоже мне скажешь, просыпались, рано им падать, до конца ведь еще далеко, или нет?
Ну, кто пойдет первым, готовься, пора! это, отодвинув кожу полога, рыкает во тьму казармы сторож, ну же, говорит он уже тише, собирайтесь, вам говорю, время пришло, что притихли? есть кто живой или вымерли все от страха, неверное семя? кто первый из вас? а кто первый из нас? там, через двор у костра – что? не муки ли с пытками и смерть ужасная за грехи наши, нам неведомые? и если так, что лучше, первым ли пойти или ждать до последнего, умаляя бессмертную душу подлым страхом, и тоже принять, но только позже? в том-то и фокус, что – не известно!
Тогда выходит Юсуф и говорит, что же, раз так, то я пойду первым, я тут вроде как старший, остальные совсем мелюзга, а значит мне положено начинать, так что веди куда надо, ты, как тебя звать, не знаю, и оба выходят вон, только кожа полога хлопает напоследок по ляжкам – иди! толкает его сторож через двор ко входу в стене, пригибая ладонью обритую голову, но он успевает заметить: двор, фонтан и приземистый минарет упирается в небо; в комнате, куда пришли, очаг и колодки; стол, на котором плошки-миски; на столе ножи-лезвия. Тебе сюда, это говорит тот, кто в фартуке, да не трясись как лист, не так это больно, как на свете бывает, давай же, давай – невидимый кто-то зажал руки, фартучник задирает ему рубаху на голову, плещут из плошки в промежность, готово нехитрое дело, вода с кровью течет по ляжкам, но когда плещут снова, боль уступает; рубаху обратно и снова на двор, где фонтан; идет раскорякой и его не торопят, иди себе как можешь, дело наполовину сделано.
В мечети – а это мечеть – темно и прохладно, ему еще больно, но он уже озирается, потому что знает, лекарство от боли есть любопытство: да, видит он, комната как та, в темноте потолок или купол – неясно, кругом голые ровные стены из камня, окошко под потолком (в окне дробленая луна), и все, пусто: только в дальней стене, что лицом на Босфор, впадина; углубление; ниша; две толстые свечи горят по бокам; подставка для книги; книга.
Ну, говорит ему некто в шапке из войлока с белым отрезом от макушки до пят, встань здесь и слушай меня внимательно, потому что много вас, а ночь коротка, когда же скажу, ты повторишь, что услышал, а если что упустил, останови и спрашивай: вот, не расслышал, не уразумел. Ты понял? Тогда повторяй: «Признаю, что нет бога кроме Аллаха» – «Признаю, что нет бога кроме Аллаха» – «и пророк его – Мухаммед» – «и пророк его Мухаммед» – «Хорошо. Подойди ближе».Тот в белом осеняет новорожденного войлочным рукавом и говорит: «Я, дервиш ордена Бекташи, раб Аллаха, объявляю тебе, рабу султана, что отныне живот твой вручен Аллаху и это он, неизъяснимый и всемогущий, поведет с этой поры тебя как воле его будет угодно». Свеча моргнула и затрещала; ярче зажглась. «Я же, – продолжал тот, – тебя отпускаю, нарекая именем правой веры, поскольку без имени был ты никто, а с именем есть у тебя место среди равных, так что забудь свое прежнее, и своих прежних тоже забудь, имя отныне тебе «Синан», что означает «Застрельщик» – коль скоро явился ты первым – по прозвищу «Абдур-Меннан», что есть «сын раба Божия, Вседержителя», ибо у Аллаха девяносто девять прекрасных имен, и я волен выбрать любое, но записываю в книгу вот это, ибо слышу, как оно тебе годится».
Так в казенную книгу имперской гвардии занесли первую запись, гласившую: числа такого-то в месяц и год от хиджры такой-то появился на свет раб султана Синан по прозвищу Абдур-Меннан, принявший ислам согласно закону, а если вы спросите, как же мог христианин в одночасье предать веру предков, ответим: вера на то и вера, чтобы быть делом сугубо личным, и к ритуалу имеет отношение малое. А если ты одинок? ты испуган и не понимаешь, что ждет тебя в эту ночь? которая раскинулась над империей от города Истанбула, где храпит, откатав на каике, султан Селим, до южного города Маниса, по ночным улицам которого гуляет, не ведая сна, наследный принц Сулейман? и тоже не знает, что ждет его в эту и прочие ночи и дни? потому и бродит он без сна по крутым переулкам, покуда не слышит – что это? скрипка? – из окон мелодия льется, и нет слаще звуков для Сулеймана в тот миг, и за них он готов отдать всякое.
34.Загнув про Синана в Крыму, я не сильно промахнулся. По его чертежам там действительно строили мечети. Одна из них, Джума-джами, до сих пор стоит в Евпатории. Знаменитую мечеть на набережной Феодосии по легенде тоже возводил Синан.
Но здание разобрали еще при царе и авторство осталось апокрифическим.
Год назад в Коктебеле я обнаружил газету «Феодосийский альбом» за октябрь 1995-го, где размещалась статья об этой самой Биюк-джами.
Путаница в статье имелась показательная.
Автор писал, что Синан завершил мечеть в 1522 году и называлась она «мечетью Селима». Через два абзаца шла цитата из Эвлия Челеби, знаменитого турецкого путешественника и краснобая, который побывал в Феодосии, тогдашней Кефе, в 1666 году. «Первой из соборных мечетей внешней большой крепости является Шахзаде-Сулейман-хан-джами, – писал в «Книге путешествий» этот Челеби, – он выстроил ее, когда был здесь правителем».
«Он» – это «шахзаде», то есть принц Сулейман. При чем здесь Селим, бывший отцом наследному принцу, а тем более Синан, оставалось совершенно неясным.
Генуэзская Феодосия стала турецкой в 1475 году, когда Мехмед захватил город, а потом и весь полуостров. Правил провинцией вассал султана крымский хан Менгли Гирей, чей род восходил к старшему сыну Чингиз-хана. Дочь Гирея, черкешенку, выдали замуж за внука Мехмеда султана Селима, прозванного Грозным, и в 1494 году у них родился сын, будущий султан Сулейман Великолепный, Сулейман Законодатель.
Судя по портретам, Сулейман вышел лицом в мать, он был черняв и носат, но черты лица имел тонкие, правильные.
Пятнадцати лет от роду он прибыл наместником «на родину предков» в Кефе (Феодосию). Случилось это в 1509 году. Но уже три года спустя по приказу отца принц вернулся в метрополию и поселился в городе Маниса, где для наследника выстроили роскошную резиденцию.
