Андрей Черкасов - ...А до смерти целая жизнь
Ссора… Опять… А с каким чувством я шел вчера встречать Симу! Я прыгал от радости, что она позвонила и согласилась встретиться со мной.
Все было хорошо, просто прекрасно.
Она вышла из трамвая, и мы пошли к Рите. У подъезда сказала:
— Ты, я надеюсь, здесь меня подождешь? Понимаешь, у нее такие родители…
Я понял.
И сразу стало чуть-чуть нехорошо. Опять вспомнился Витька, его скорый приезд. Но я крепился и не подал виду, что обижен.
…У нее болела нога, но мы пошли пешком. Разговор, как никогда, вязался, и мне опять было дьявольски хорошо! Говорили о работе, я похвастался, что у меня хороший объект, много знакомых. Есть, правда, одна девушка, с которой еще не познакомился.
— Молодая?
— Молодая. И красивая.
— И красивая? Познакомься обязательно!
— Ох уж, — говорю, — эти мне знакомства… Надоели. Не знаю, куда деваться.
— Что, осаждают?
— Осаждают.
— И я, наверно, одна из осаждающих?
— Нет, что ты! Скорее, я по отношению к тебе один из осаждающих.
— Меня никто не осаждает… кроме тебя.
Не знаю, что и сказать. И верится и не верится. Сразу в голову вернулась желанная идейка, что Витька, мол, так, забытый друг.
Разговор вернулся (мы начали его еще сидя в троллейбусе) к скорой моей службе в армии (хорошо бы остаться служить в Перми). Она вроде «за».
Заговорили о Вовке. Он идет в институт. Если не сдаст, возьмут в армию.
— И ты будешь жалеть?
— Конечно, ведь как-никак он мой будущий муж…
— Да?
Я выдавил из себя этот вопрос, просто выдавил. Я не мог говорить. Как — Вовка? Ведь у нее же есть Витька! В голове страшный сумбур. И пустота. Никаких мыслей, ничего, только — ужас. Неотступпый.
— Серьезно?
— Да нет… Это наши родители так издавна решили, когда меня еще не было.
Не верю, не хочу верить, не могу поверить, не знаю, чему верить!
— Нет, ты это серьезно?
— Нет, это шутка.
— Добрая шутка, да?
— Ну, а если б и серьезно, то что? (Нет, вы слышали: «то что?»!)
— Мы с ним поссорились. Он поссорился с одним там парнем…
— С Витькой?
— Да.
И опять я отключил свой рассудок:
— Надо будет и мне с ним поссориться. А?
— Ну и что? Пожалуйста! Он, знаешь… Ему это все равно. Он даже и внимания на это не обратит.
Ясно, господи? Очень все ясно. Она любит Витьку, ждет его, и Витька вполне прав, что верит ей, надеется на ее любовь. И я от этого еще больше люблю ее. Она ждет, она любит и ради этой любви готова на все: на ссору, на разрыв дружбы. Какая же она хорошая девчонка!
…Сейчас сижу в теплушке. Люська с бригадой, наши «землепроходцы», грызут землю: последние метры траншеи с этой стороны цеха. Наверху еще много «копоти». Внизу осталось выкопать под резервуар для отстойника. Завтра придут каменщики — Ахмадулин, Чекуров, Фофанова. Сразу же начнем ставить колодцы.
За окном у тепляка мудрят над домкратом наши крановщики — Петро с Иваном. Киров (его все зовут по фамилии, Иосифом Петровичем величают редко) дает свои «весьма ценные указания». Он умный человек и работяга. Два его «наемных» товарища — Саша-бульдозерист (все его так зовут, хотя ему уже за пятьдесят) и Николай — любят посачковать, особенно последний.
Только что заходила Маша — та самая, которая «красивая и молодая». Поморгали друг другу, поулыбались. Она болтушка. Несет без умолку. Зашли Киров и Николай. Кран у них с монтажа колонн забрали под выгрузку: пришло два вагона с железобетоном.
Заскочил Иван, ругая на чем свет стоит шофера Шангина. Они друг друга обзывают тунеядцами, причем к шоферу это вполне применимо.
— Ну что, курилки, курите на улице, нечего тут.
— Скажи уж, завидно.
— А вообще-то да, завидно.
— А что ты, не куришь, что ли? — Киров сквозь свои оригинальные очки посмотрел на Ивана.
— Нет. А ты чо, куришь?
— Не, я его с хлебом ем.
Пришли Петро, Саша-бульдозерист и бригадир Люська. Сегодня должны давать деньги, и все разговоры — на эту тему. Хотят уехать раньше.
Отослал Люську копать котлован и опять предался свежим воспоминаниям…
— Ты мне все-таки испортишь сегодня настроение.
— Чем?
— Как чем?..
Сима сердится на меня вполне справедливо. Я нарушил ее равновесие, обидел ее чувство к Витьке.
У подъезда она сказала в ответ на мои извинения:
— У меня разговор все о том же. Это для того, чтобы товарищи не очень забывались. Спокойной ночи.
— Спокойной ночи. — На душе противно, хочется кричать и биться головой о стенку.
Опомнился, догнал ее у самой квартиры:
— Нехорошо мы с тобой расстались.
— Ты что? Все хорошо. — И улыбнулась извиняюще и обиженно. — До свидания.
— До свидания.
Ухожу как побитый. Выходя из ворот, взглянул на балкон: стоит, облокотившись на перила. Моего взгляда она не заметила…
Ну и пусть, ну и пусть, ну и пусть… Жаль, что испорчен вечер и мне и ей. В среду собирались в кипо. Если не пойдет, значит, не простила.
…8 сентября.
Сегодня среда. Должны пойти с Симой в кино. Пойдем ли? Утром сбегал за билетами. Чуть не опоздал на электричку.
Работенка сегодня веселей: сам взялся укладывать трубы. Парней у нас забрали.
Надо спешно ставить колодцы, чтобы можно было засыпать траншеи и пропустить бульдозер дальше — к котловану… Но бульдозер сейчас таскает колонны, завтра, возможно, освободится.
Погода сегодня на редкость чудная. Утром с востока пришло голубое небо. Тучи ровной пеленой ушли, и сейчас на небе — ни облачка. Работа идет хорошо. И все же ждем дождей, готовимся к ним, скоро они пойдут и уж, верно, до самой зимы. Сегодняшний день — лебединая песня лета. Как это у Решетова:
Свет звезды, которой закатиться,Ярок, торжествующ, небывал.Белый лебедь, прежде чем разбиться,Так поет, как в жизни не певал.Что короче нашей жизни дивной!Этим чувством нам и надо жить,Чтобы было песней лебединойВсе, что мы успеем совершить!»
Все, что успеем… Я запомню, сын, эти строки.
«9 сентября.
Не пошла. Значит, не простила. И правильно сделала. Сказала, что уже посмотрела вчера. Надо изменить отношение к ней. Никаких разговоров, кроме деловых. Буду рад остаться ей хорошим (выйдет ли?) другом.
Сегодня такое же чудесное утро. Приехали каменщики — Анкудинов и Варя. Начинаем установку колодцев. Виктор дал бульдозер: он сейчас готовит площадку, чтобы мог встать Петро со своим краном… Маша готовит на растворо-бетонном узле бетон для оснований колодцев. Балтер вызвал Сашку-бульдозериста. Не дай бог отберут бульдозер. Тогда кроме девчонок будет «куковать» еще и Никола. Но, вероятно, если отберут, поставят на выгрузку вагона. Тогда буду «куковать» только я…
10 сентября.
Вчера поставили только три колодца. Сегодня остались два наверху и два внизу. Сашке предстоит делать подъезд ко второму колодцу. Там страшно вязкая глина, боюсь, сядет автокран… Дольше бы простояло вёдро.
Опять дьявольски хорошее настроение. Все эти личные драмы кажутся мелочами. Еще раз убедился, все можно пережить, все забыть можно, если всем нутром отдаться работе. Работа лечит лучше любого лекарства. Работа и книги!
11 сентября.
Вчера смонтировали три фермы и шесть подкрановых балок. Когда ставили последнюю ферму, строп сорвался, и балка чудом не упала только из-за того, что сорвалась точно над колонной. Попала как раз между болтами — это просто чудо. Виктор говорит, что при ударе весь каркас заходил ходуном. Да, Витька был буквально и в переносном смысле в пяти шагах от беды…
Дожди страшно мешают работе. Иван с десяти часов успел два раза зарыться. Первый раз без бульдозера не обошлось… Иван кричал проезжавшему мимо бульдозеристу и не мог докричаться. Я подошел к Ивану, когда тот уже окончательно сел.
— А ты что бульдозер не просишь?
— А ну его, буду я ему десять раз кланяться! Два раза проезжал мимо, ухом не повел.
Я подбежал к Сашке. Он как раз тащил ферму. Объяснил обстановку. Спорит, упирается. Потом замолк. Я пошел к Ивану. Сашка дотащил ферму до машины. Смотрю, отцепляет ее, разворачивается, подъезжает… Выходит, что я все-таки могу чем-то помочь.
От самого тепляка до отстойника внизу сейчас насыпали шлак — делаем дорогу Ивану. А иначе все встанет…»
Все это я прочитал в длинной узкой тетрадке, наскоро, видать, сшитой из листков бумаги, оказавшихся под рукой.
Но вот другие записи — в большом настольном блокноте. Среди цитат, мыслей — из Канта, Гегеля, Гельвеция, Горького — плоды и собственных раздумий.
Я перечитал все.
«…Истинная доблесть в том, чтобы делать без свидетелей то, что ты делаешь для похвалы людской» (Ларошфуко). «Что всего приятнее? Достигать желаемого» (Фалес). И твоя приписка: «Неправда!» Потом тут же на полях: «А может быть, правда! Только приятен миг. А потом довольство, и скука, и новое желание?»
