Грегуар Делакур - То, что бросается в глаза
Разом смолкли все разговоры, сплетни и пересуды. Время остановилось. Можно было услышать, как пролетит волосок.
Потом раздался глухой щелчок смартфона, которым кто-то сделал снимок, и этот негромкий звук послужил сигналом жизни, вступившей в свои права. Кристиана Планшар кинулась к вновь прибывшим, мадемуазель Йоханссон, какая честь, вы… вы снимаетесь в наших краях? С Вуди Алленом? Он так любит Францию! И так чудесно играет на кларнете! Какие у вас дивные волосы, а этот цвет, ни дать ни взять апрельская пшеница, островок ястребинки летом, это, это, вы еще красивее вживую, вы, но Артур Дрейфусс перебил ее: вы могли бы подстричь ей волосы покороче и покрасить их в черный цвет, пожалуйста? От этих слов Кристиана Планшар пошатнулась, но взяла себя в руки (спасибо позе йоги, именуемой бхуджангасана, или поза кобры, которая дает уверенность в себе, чтобы противостоять препятствиям, и необходимую силу, чтобы противостоять жизни; принцип: визуализируйте голубой свет на уровне груди), черный, окраска, конечно, Шанталь, займитесь мадемуазель Йоханссон, шампунь, пожалуйста, особый, живо, живо; минутку, мадемуазель Тириар, прошу вас, вы же видите, но, но да, вам очень идет новая челка, очень, очень идет, деструктурированная, все просят у меня такую челку; и пока все суетились вокруг божественной актрисы, Жанин Фукампре привстала на цыпочки, поцеловала Артура Дрейфусса в щеку и шепнула ему на ухо «спасибо» с улыбкой, от которой млели три с половиной миллиарда мужчин.
Сердечко Жанин Фукампре забилось чуточку чаще. Он хотел ее. Не ту, другую.
И пока светлые пряди Жанин Фукампре, кружась, бесшумно падали на пол сначала золотым венком, потом рыжеватым ковриком, Артур Дрейфусс ждал, читая замусоленные журналы (судоку и кроссворды разгаданы, кулинарные рецепты вырваны, а к лицам Деми Мур и ее хлыща подрисованы шариковой ручкой усы). В старом номере «Пюблик» ему попалась статья, в которой говорилось о скором выходе «Железного человека‑2» с Робертом Дауни-Младшим, Гвинет Пэлтроу и… Скарлетт Йоханссон в роли Черной Вдовы, длинные каштановые волосы, черное платье в обтяжку и все та же сногсшибательная грудь. Кристиана Планшар начала накладывать краску. Он еще полистал глянец, прочел старые гороскопы и наткнулся на удивительное свидетельство некой женщины, прибегнувшей к нимфопластике. До сих пор он думал, что «нимфа» – это красивая девушка из сказок или, как объяснил ему отец, одна из метаморфоз насекомого, и только теперь узнал, что женщины доверяют свои вагины скальпелю пластической хирургии. Мои малые губы отвисли, мое лоно походило на шею старого индюка. После операции оно как у маленькой девочки, такое свеженькое, такое гладенькое. У него побежали мурашки по спине.
Ложь гнездится повсюду.
Два часа спустя – за это время дважды посылали к Деде-Фри за кофе для мадемуазель Йоханссон и красавчика; салон у нас скромный, но мы знаем, что такое сервис, сказала Кристиана Планшар, – Жанин Фукампре вышла брюнеткой, с короткой взъерошенной мальчишеской стрижкой (для тех, кто помнит, типа Анн Парийо в «Никите»), и все сошлись на том, что ей очень идет; что да, правда, немного неожиданно сначала, ведь привыкли видеть ее блондинкой с распущенными волосами или узлом, но да, ей очень идет эта стрижка, просто здорово. Жанин Фукампре согласилась попозировать рядом с Кристианой Планшар для фото, которое завтра увеличат, вставят в рамку и повесят на стену над кассой.
Когда они выходили, она продела свою руку под локоть Артура Дрейфусса, и им зааплодировали. Для всех присутствующих в тот день образ этой пары, такой невероятной и красивой, был образом света, чудесным видением, и никому в голову не могло прийти, какая непроглядная тьма поглотит ее; теперь уже меньше чем через сорок восемь часов.
В тот седьмой день; проклятый; черный и пурпурный.
Они дошли до гаража, где одолжили у ПП галантное средство передвижения (старенькую «Хонду-Цивик»), и ПП, в свою очередь, тоже не удержался от комплимента: вы еще красивее, чем вчера, мадемуазель Анджелина. Жанин Фукампре лучезарно улыбнулась.
Артур Дрейфусс вел осторожно все тридцать два километра, отделяющие Лонг от Амьена, где он заказал столик в «Реле-дез‑Орфевр», потому что они говорили без умолку, а разговор, когда ты за рулем, согласитесь, немного отвлекает. Как мило, что тебе пришла в голову парикмахерская, сказала она. Тебе потрясающе идет, сказал он. Ты находишь? Да. Она покраснела. Он тоже. Куда ты меня везешь? Это сюрприз. Обожаю сюрпризы. Надеюсь, тебе понравится. Я уверена. Как повезло, что я увидела тебя в марте. Ты был такой красивый. Перестань. Такой трогательный с этой маленькой девочкой. И ее смех. Черт, ее смех. После этого я думала о тебе почти каждый день. Ты, верно, считаешь меня дурочкой. Нет. Я мечтала с тобой познакомиться. Чтобы ты меня рассмешил, как ее. Вообще-то да, ты дурочка. Будем друзьями. Будем. И так далее, все тридцать два километра.
Это был юношеский флирт, прелестный, терпеливый; этот момент до свершения, когда все возможно; эти слова в беспорядке, еще не написанные.
Не было никакого напора в поведении Артура Дрейфусса, никакого вызова в поведении Жанин Фукампре, и когда она проводила рукой по коротким волосам, знакомясь со своей новой головкой, было в ее жестах что-то сдержанное и трогательное, наполнявшее водителя счастьем. Когда они подъехали к знаменитому ресторану, она положила руку на его запястье.
– Спасибо, что попытался удалить Скарлетт от меня, Артур. Что пришел ко мне. Что захотел увидеть меня… именно меня.
Артур Дрейфусс улыбнулся. И ничего не сказал, потому что сказать было нечего.
* * *В «Реле-дез‑Орфевр», ресторане шеф-повара Жан-Мишеля Деклу, они заказали традиционное меню; тридцать евро, на минуточку, но, подумал скромный механик, когда ты с такой девушкой – Мэрилин Монро, сказал ПП, перепутавший ее с Анджелиной Джоли, – говори «спасибо». Говори: «Я могу умереть завтра». Даже прямо сейчас. Говори деньги не в счет. И думай carpe diem[48].
(Традиционное меню, для любителей: на закуску копченое филе сайды в хрустящем тесте с кремом из цветной капусты; на горячее спинка мерлузы, жареная в масле с водорослями, ломтик окорока фри с соком пикильос – сорт сладкого перца, выращиваемый в Лодосе, в испанской Стране басков, – и наконец сырное ассорти от Жюльена Планшона или карта десертов. Экономическое чудо тридцати евро заключалось в этом или.)
Конечно, на них косились. Особенно на нее. Показывали пальцем, более или менее скромно. Клиенты возбужденно перешептывались, и Артур Дрейфусс отнес это на счет скуки. Человек обычный, но хорошо одетый, в сопровождении красивой женщины, смотрит на других женщин. Чужих женщин. Трофеи.
Опять все та же показуха.
У Жанин Фукампре были розовые с перламутровым отливом скулы, как у Скарлетт Йоханссон, и, хоть новая прическа радикально изменила сложившийся имидж пышнотелой актрисы, надо признать, что сходство по-прежнему было. Боже, какой она казалась Артуру Дрейфуссу красивой. Она была наконец единственной: никто не видел ее до него; ни этого лица, ни этой почти детской радости. Он готов был, подобно многим в эту минуту, умереть, лишь бы оказаться на месте ложечки с кремом из цветной капусты, которая подплывала к ее пухлым, немыслимым губкам, исчезала во рту и выходила оттуда блестящей, как киношная слеза; в конце концов, мечтал же Вуди Аллен быть колготками Урсулы Андресс. Я никогда не ела ничего вкуснее, призналась Жанин Фукампре, растроганная, с повлажневшими глазами. Разве что один раз, хлебец по-пикардийски, с директором Maxicoop. Когда работала в отделе птицы. (Для тех же любителей – это блин с ветчиной и грибами, запеченный в духовке, 420 калорий/100 г). Но это было тяжко, продолжала она. Он ел быстро. Смотрел на меня странно. Потел. Все допытывался, знаю ли я номера в «Руаяль». Говорил, что хорошо бы мне там прилечь, отдохнуть после обеда. Для пищеварения. Все-таки хлебец по-пикардийски тяжеловат, как гратен с сыром. И бла-бла-бла. Десять тонн он весил, директор. Женат. Две взрослые дочки. И увивается за девушками, их ровесницами. Артур Дрейфусс хотел было задать вопрос, но она движением плеча заставила его замолчать и добавила с улыбкой, тронув ложечкой свои волшебные губки: что ты себе думаешь, Артур. Я не ложусь в постель за хлебец по-пикардийски. Он криво улыбнулся. У тебя красивый рот, две красавицы-дочки, и готово дело, думают, могут все себе позволить. Я видала-перевидала вульгарных, Артур. Навязчивых, неловких, красивых, даже очень, очень красивых. Стариков, скряг, негодяев и зануд. Все пытались. С цветами, с шоколадом, с хлебцами по-пикардийски, с деньгами. Даже с большими деньгами. Оскорбительно большими. Какая же это, наверно, мука. Один раз был бриллиант. Но без предложения руки и сердца. Только с обещанием снять квартиру попозже. Как шлюхе. И еще «Фиат‑500», обитый кожей внутри. Ох, мужчины. И я могла сама выбрать цвет. Но я никогда не встречала добрых. По-настоящему добрых. Ты первый, Артур. А доброта трогает женщин, потому что она не требует ничего взамен.
