Денис Гуцко - Покемонов день
И она приедет с бананами и апельсинами. «Принесла тебе. Говорят, любимая еда покемонов».
Не хочу другую Лору с бананами и апельсинами.
Хочу вылечиться – и уйти.
Они лечат меня нехотя, сквозь зубы. Денег никому не даю. Никто ко мне не ходит, не сторожит лечащего врача в коридоре, не заглядывает ему тревожно в глаза: «Ну как он?». Опять же, денег в стыдливом конвертике никто за меня не дает.
Вот и сосед мой, посапывающий сейчас возле окна – такой же. Дмитрий. Тоже с сотрясением. И тоже без всяких признаков семейственности. За целый день никого из родственников. Телефон его, моргающий светодиодом на тумбочке, молчит. Сам Дмитрий тоже молчит. Спит или разглядывает потолок. Про него медсестры шепнули друг другу: «бизнесмен». Надо же, и среди бизнесменов есть покемоны. Не зря же его ко мне поместили. У них здесь специальная палата для покемонов.
Они меня не вылечат. Разве что попросить, чтобы сделали лоботомию? Чтобы забыть. Вырежут, где надо – чик – и все как прежде, легко и воздушно.
«Вырежьте мне тот кусочек, который запомнил, как Алексей Паршин стал покемоном». – «Это дорого будет стоить». – «Договоримся. Вырежьте, пожалуйста, еще и то утро, когда пришла sms-ка. Можно?» – «Все можно. Только дорого».
Я бы принес им много денег, и они вырезали бы мне треклятый кусочек мозга, на котором остались отпечатки моего кошмара: высокая красивая девушка, рассматривающая подаренного ей для акта жертвоприношения покемона – голого, жалкого, говорящего «Привет, я покемон».
«…И совершили с ним развратные действия жертвоприношения».
Писаю и стараюсь не смотреть вниз – чтобы не видеть свой жалкий покемонский отросток.
Вот что интересно: это навсегда?
Забудется когда-нибудь?
Может быть, нужно что-то сделать, чтобы забылось?
Отомстить кому-нибудь. Разыскать их всех и убить. А то – отомстить первым встречным, случайным людям. Да, продлить цепочку. Или того верней – отомстить тому, кому наверняка получится отомстить. (Теорию девушки-палача можно упростить: почему бы в списках людей с сим-карты не поискать виноватого? Это несложно. Хотя ее метода эффектней, конечно). Вот Лора, например. Если бы не она, я бы ни за что не оказался на вечернем проспекте, пьяненький, взвинченный, опаздывающий на вокзал. Потому что ни в какой Ростов не поехал бы. Конечно, не поехал бы. Не соскользнул бы с края тротуара в Великую Пустоту, омерзительную, как мусорный бак в ее коммунальном дворе. А еще – можно отомстить медсестре с крепкой талией, имя которой забыто, как только услышано. Кажется, Наташа. Но это неточно.
Снова вспоминал, как попал в больницу в первый раз – после аварии. Тогда было здорово. Как я тогда ликовал, как праздновал победу свою над хаосом, в котором нежное «я» сметено глупым лобовым ударом автобуса в маршрутку… Оклик медсестры, отозвавший меня из небытия, казался ревом фанфар. Я был триумфатором, выезжающим из пролома в стене навстречу цветам и счастливому визгу. И вот – я вернулся в больницу, как в детской игре возвращаются в самое начало из гадкого кружка со стрелочкой: «Поставь свою фишку на старт».
Я где-то ошибся.
Где-то ошибся.
Бизнесмен Дмитрий, мой безмолвный сосед по палате – тоже после аварии. Почти как я в тот первый раз. Сказали – на полном ходу врезался на своем «лексусе» в столб. Подушки безопасности сработали, вот он и жив. Иногда мне даже хочется с ним поговорить. Я даже придумал ему историю. Странно, мне почему-то стало не по себе оттого, что у него совсем нет никакой истории. Лежит и молчит. Даже с медсестрой Кажется… Наташей не разговаривает. Пусть будет с такой, хотя бы выдуманной, историей. В ней обошлось, правда, без «лексуса». Впрочем, и без самого Дмитрия-бизнесмена.
Антон и Кирилл Гусельниковы
Раскрыв оба окна, Антон Гусельников пересек комнату и уперся животом в кресло.
– Сейчас станет легче. Еще раз. Без эмоций, без всяких, знаешь, ребячеств. Спокойно, – и потянул с себя пиджак.
Кирилл Гусельников (младший, сухощавый, все с теми же веснушками млечным путем по скулам) очень внимательно, словно ему показывали фокус, пронаблюдал за манипуляциями с пиджаком:
стянут
расправлен на весу
наброшен на высокую спинку стула.
Кирилл встал, тоже снял пиджак, тоже повесил на спинку стула.
Стояли. Хмурились, глядя в пол. Шторы лезли на середину комнаты. Теперь, когда никто больше не двигался и не говорил, помещение наполнялось шторами и нехорошим, нехорошим молчанием. Пухло, пухло и лопнуло.
– Так! – Антон хлопнул по столу. – Сядем.
Они сели.
Дверь, подпертая стулом, дергалась на сквозняке, как пес на чужого. Послушали. Все, руками больше не машем, не вскакиваем, не бежим куда-то в угол, будто собираясь пробежать насквозь. Фух! Остываем.
– Нужно всегда проводить границу между эмоциями и делом, Кирилл. Иначе…
(Кирилл долго решал, закурить ли последнюю сигарету. Последнюю. Не идти же за новой пачкой, да Антон и не отпустит. А, черт с ним! Все равно пора кончать.)
Антон говорил:
– Он всех потопит. Да, учились, да, выросли вместе. Ну так что теперь?! Вместе ко дну пойти?!
Дробил, измельчал фразы – на кусочки, чтоб легче глотать.
– Факт. Нужно просто признать очевидное: Димы больше нет.
Много, много пауз. В основном беззвучных, каменноликих.
– Крах личности! Все, тупик, – для наглядности прижал кулак ко лбу. – Ту-пик!
Галстук мешал ему, он сначала потянул, потом дернул заартачившийся узел. Снова говорил:
– Неуправляемый. В любой момент спьяну, понимаешь, в любой момент погубит все дело. По-гу-бит.
Сколько он говорил!
Зажигалка наконец ожила, выплюнула куцый язычок пламени. Осторожно, чтобы не погасла опять, Кирилл понес ее к сигарете. Нет, не сказал на этот раз: мол, это ведь его дело. Знал наизусть ответ: «И наше тоже. Столько вложено, столько сил наших вложено!» Сразу вспомнились мечущиеся руки Антона – запыхавшиеся слова за ними не поспевают… Нет, ничего не сказал.
Антон был теперь спокоен. Антон даже слегка улыбнулся.
– О! Забыл тебе главную хохму… Ну, слышал, что он с москвичами выкинул?
– Да так, – Кирилл мазнул дымящей сигаретой над столом, – слухи.
– Так я тебе расскажу, – покивал без всякой улыбки, мрачно. – Расскажу. В общем, притащил с собой елку – новогоднюю, с игрушками, все как положено. В августе! «Давайте, ребята, Новый год отмечать». А?! Нормально, да? Само собой, пьянючий в драбадан. Подарки всем. Упакованные, все чин-чинарем. Дед Мороз в холле стоит, потеет. Словом, Новый год.
Осталось полсигареты.
Решил гнать это воспоминание.
Но оно пришло и полезло с мучительными подробностями. Прогнал решительно. Нет, возвращалось. Воспоминания бывают беспардонными. Безжалостными бывают. Сам ведь подвозил его тогда, в августе, с такой же новогодней елкой на багажнике к флигельку реанимации. Ехали медленно. Игрушки постукивали, осыпались разноцветными осколками. Прохожие оглядывались. Одна настырная ленточка конфетти все влетала в приоткрытое окно, умудрялась ужалить в глаза, сбивала пепел с сигареты на новые брюки. Вспомнил красные глаза его и неживую улыбку: «Вова попросил. Я, говорит, елку хочу. Говорит: папа, если не выживу, елки новогодней не увижу. Попросил, чтоб я привез, чтобы Новый год. Очень любит Новый год мой Вовка».
Нет, все-таки прогнал. Хватит, хватит! Хватит, сказал! Кыш!
– Вот такие плюшки-пирожки, Кирилл. Надо что-то решать.
Максимум на три затяжки. А потом – надо что-то ответить. Шторы надвигаются, прут, пузатые, плотные, и вдруг – ффф – обвисают, ползут обратно к окну. Сквозняк, кстати, ничуть не спасает.
– Слушай, Антон, а число-то какое было?
– Когда?
– Тогда, ну, когда с москвичами все это, с елкой. Тот собрался отвечать насчет числа, но вдруг вспомнил что-то другое – сказал, окончательно чернея:
– Да, точно. Шестое августа было. И сын его… Шестого, да?
Последняя затяжка.
– Значит, пять лет, как Володька его умер. Шестого августа, точно.
Окурок сморщился, калачиком улегся в общую кучу. Вымазал палец о вонючий лежалый пепел. Брезгливо – не стал даже платок искать – вытер о шелковую внутренность кармана. Сказал:
– Вот и я забыл. Не позвонил. Замотался совсем. Как мы могли забыть, а?
Палец все равно воняет. Тьфу, воняет как… Лучше не молчать. Молчание шлепается в комнату, как вырезанная опухоль в таз. Отвернуться от самого себя. Пачка пустая. И карман теперь будет вонять.
Антон снял галстук. Стук-стук. Пухлые пальцы по стеклянной столешнице. Остаются матовые отпечатки. Стук-стук-стук. Какая-то мелодия. Стук, стук-стук.
– Ты когда его видел?
– Вчера.
– И как? Снова пьян?
– Да.
– А в пятницу договор надо подписывать. Я все, конечно, понимаю, но… Что нас ждет? Опять какая-нибудь… елка?!
Яростно скрипнул креслом.
– Короче, раз ты согласен…
– Я вроде не говорил, что согласен.
