Тим Скоренко - Рассказы

Хорошо. Холодно, свежо.

Делаю пару кульбитов по двору, сальто, переворот, колесо.

— Бери палку, Лосось! — кричу.

Лосось кидает мне палку, себе выбирает долго. Я не жду: атакую. Он успевает парировать. Мы играем. Удар, удар, ещё удар, и время останавливается. Я вижу, как медленно приближается ко мне справа оружие Лосося, медленно подныриваю под него, медленно перехожу за спину соперника, медленно бью его по шее. Лосось падает вперёд, тоже медленно.

Время продолжает бег. Лосось на земле. Встать не может, его кружит. Ставлю на место обе палки, возвращаюсь в дом.

Бельва проснулась. На её лице — след от подушки. Она откидывает одеяло. Её тело манит своим теплом и уютом. Беру из шкафа полотенце, вытираюсь. Ложусь к Бельве. Она целует меня, я отвечаю, провожу руками по её коже, по груди, животу, по бёдрам. Она распаляется. Я исчезаю под одеялом с головой. Она стонет от удовольствия.

Мне тоже хорошо. Я не знаю, с кем ещё мне может быть так хорошо. Они все разные. Иногда мне и в самом деле нужна мать. Иногда мне нужна женщина. Бельва умеет быть и той, и другой.

Чаще всего мне нужна жертва. На эту роль годятся все остальные.

Иду к Жирному. Он уже не спит. Сидит у стола и что-то пишет. В соседней комнате две бабы из быдла ждут его в постели, если он вдруг захочет. Заглядываю к ним. Одна улыбается. Вторая, кажется, спит.

Жирный оборачивается.

— Куда полез? — говорит он спокойно.

Не обращаю внимания на его слова.

— Босс, зачем ты поставил условие?

Он смотрит на меня исподлобья.

— Какая ставка?

Ответ за ответ.

— Что ж, не хочешь — не говори, — я собираюсь уходить.

Он молчит. Я выхожу.

Во мне внезапно вскипает ненависть. Из окна вижу, как Голова-с-Плеч рубит чурбаны. Иногда он тренируется на людях, но чурбанов гораздо больше.

Выпрыгиваю из окна. Плюхаюсь на крышу крыльца, с неё — прямо перед Головой. Он едва успевает отвести топор.

— Ты что? — вопит он.

Бью его под дых. Он сгибается. Вырываю топор. Одним ударом раскраиваю ему череп.

Во мне кипит сила. Если я сейчас её на что-либо не израсходую, то многим может прийтись плохо. Я кромсаю топором тело Головы. Неожиданно я понимаю, что mortirum — вещь полезная, но лишающая многих удовольствий. Убей я сейчас Голову окончательно, мне не придётся пользоваться его услугами как жертвы в будущем.

Он будет меня ненавидеть ещё сильнее. Мне будет ещё приятнее убивать его после.

Оборачиваюсь. На меня смотрит Бельва. Я весь покрыт кровью, у моих ног ошмётки человека. Я читаю во взгляде Бельвы презрение. Впрочем, я не первый раз вижу такой взгляд.

С силой метаю топор в стену. Он вонзается в трёх сантиметрах от головы Бельвы. Не глядя на неё, ухожу. Наверное, я волнуюсь.

Шесть часов вечера. Главный зал полон. Посередине зала — стол. Судья — сам Жирный. Он одет во всё чёрное, белая рубашка с воротничком-стоечкой, галстук-бабочка. Он доволен.

Самое страшное, что ему не безразлично, кто победит. Он хочет, чтобы победил Вин. Этим он ублажил бы посланца и отомстил бы мне. С другой стороны, если победит Вин, я уйду к Синтику. Жирный об этом знает. И его гложет любопытство — что же Синтик предложил взамен?

Вин сидит в правом углу. Он спокоен. Над его головой — герб Синтика.

В зале человек пятьдесят челяди и не меньше сотни дворовых и быдла. Они кричат, радуются. Все одинаковые, все на одну харю. У них тупые глазёнки, красная кожа, сальные волосы. Они омерзительны. Но они болеют за меня.

Я вхожу через левую дверь. Правая сторона моего лица выкрашена в красный цвет. На мне чёрные кожаные штаны, пояс с большой серебряной пряжкой, белая рубашка навыпуск. Я бос. Здесь хороший пол.

Я вскидываю руки вверх. Толпа ликует. Она взрывается восторгом. Вин поднимается. Жирный смотрит на меня с непонятным выражением.

Замечаю Бельву. Она в первом ряду. Она холодна.

Шары на столе, но ещё не уложены в треугольник. Беру один, взвешиваю. Делаю вид, что бросаю в толпу. Люди заслоняются руками, кто-то взвизгивает. Я скалюсь. Снова поднимаю руки.

Жирный разворачивает свиток.

— Итак! Сегодня!..

Толпа затихает.

— Сегодня состоится матч-реванш между представителями нашей провинции и провинции Синтик!

Толпе плевать, что он говорит. Она ревёт.

— От провинции Синтик выступает господин Вин!

— Фу-у-у! — ревёт толпа.

— От провинции Санлон — господин Риггер!

Толпа в восторге. Я хожу вокруг стола и принимаю овации. Вин стоит, скрестив руки на груди.

— Со стороны Санлон на кону свобода господина Риггера!

— Да! — толпа довольна.

— Ставка со стороны провинции Синтик не разглашается!

Снова «Фу-у-у!»

Я доволен. Публика любит меня. Я не могу проиграть.

Жирный делает паузу, чтобы дать публике наораться. Вин спокоен. Я внимаю толпе.

Наконец, шум стихает. Жирный провозглашает:

— Счёт идёт до десяти побед. За каждую победу выигравший имеет право забрать из свиты проигравшего одного человека, — он повышает голос. — И сделать с ним всё, что захочет!!! — он орёт.

Публика беснуется. Жирный знает, как её завести.

— Расчёт происходит по окончанию игры! — кричит он.

У Вина очень дорогой кий, заказной. Я замечаю инкрустацию золотом и перламутром. И какие-то рельефные руны.

Я не могу позволить себе дорогой кий. По очень простой причине.

Я подхожу к первому ряду зрителей. Прямо передо мной уродливая рожа какого-то мужика из быдла, страшная, небритая. Мне она не нравится. Я с размаху, подобно копью, вонзаю кий ему в глаз. Мужик пытается увернуться, но ничего не выходит. Кровь брызгает на соседей. Девушка рядом орёт. Я вижу, что она орёт от восторга, а не от страха. Публика беснуется. Я обламываю окровавленный кий и вздымаю вверх обломок. Восторг.

Иду за новым кием. Жирный пытается переорать толпу.

— Итак, партия начинается!

Пацан в синей блузе ставит треугольник.

— По правилам вызова первый разбой делает господин Риггер!

Уже ничего не слышно вовсе.

Я подхожу к столу.

Разбой.

Сплошной фиолетовый идёт в лузу. Моя игра.

Жёлтый. Чётко, без вопросов. Я играю быстро. Красный. Розовый. Зелёный.

Очень легко. Все выходы верны. Кручёный синий. Оранжевый.

— Четыре, — заявляю номер лузы для чёрного.

Чёрный.

Один — ноль.

Публика ревёт. Метаю кий в толпу. Попадаю в кого-то. Слуга приносит мне новый кий. Вдоль ряда зрителей уносят труп мужчины с обломком в глазу.

Вин подходит к столу. Слуга уже всё установил.

Разбой. Фиолетовый с полоской — в лузе. Он играет не хуже меня. Жёлтый. Красный. Розовый. Зелёный. Жёлтый. Оранжевый.

Чёрный.

— Один — один! — провозглашает Жирный.

Шары снова становятся в треугольник.

Мой разбой. Синий сплошной в лузе. Красный — розовый — оранжевый — фиолетовый — жёлтый — зелёный. Чёрный.

— Два — один!

Разбой Вина. В лузе синий с полоской. Красный — розовый — оранжевый — фиолетовый — жёлтый — зелёный. Чёрный.

И тут до меня доходит. Он играет не просто хорошо. Он играет шары точно в том порядке, в каком играл их я. В обеих партиях. Это невозможно. Забить с разбоя целевой шар невозможно. Шары ложатся в пирамиду случайно. Попасть с разбоя целевым шаром — значит, иметь безумный навык. Такого не может быть.

Я подхожу к столу. И понимаю, что я боюсь.

Мне плевать, что я не получу этот mortirum. И без него неплохо живу. Мне плевать на свободу, я бессмертен. Вырвусь.

Я боюсь проиграть на глазах у этой толпы. На глазах людей, которые меня боятся. Потому что они не простят мне проигрыша.

Я никогда не испытывал страха. Ни перед кем, ни перед чем. Теперь я знаю, что это такое. Страх — это когда трясутся руки. Когда ты смотришь не туда, куда должен смотреть. Когда думаешь о постороннем. Страшна не вещь, которой боишься. Страшен сам страх.

Я примеряюсь к битку. Целюсь. Разбой. В лузе красный с полоской. Кладу за ним синий, фиолетовый, оранжевый, розовый, зелёный, жёлтый.

Биток стоит плохо. Нужно играть дуплетом. Заявляю лузу.

Примеряюсь. Толпа ревёт.

Я боюсь. Сейчас я могу промахнуться, и тогда он уже не отпустит инициативы.

Я не промахнусь. Нет, не промахнусь.

Удар. Шар катится, ударяется в противоположный борт, идёт к чёрному, толкает его. Чёрный катится к лузе.

Ударяется в щёку.

И останавливается.

Я просто смотрю, как Вин легко выигрывает две партии подряд и выходит вперёд.

— Два — четыре! — провозглашает Жирный.

Я чувствую удовлетворение в его голосе.

Я встаю. Я немного успокоился. В горле пересохло. Глотаю прохладную воду.

Надеяться на ошибку Вина нельзя. Надо вынудить его на отыгрыш.

Свою партию я беру.