Пол Боулз - Пусть льет
— О нет! Я так не могу. Это будет очень плохо. Я провожу вас в гостиницу. Когда пойдете.
Он, как мог, обмяк на жестком стуле и прикрыл глаза, дав голове медленно клониться вперед. Принесли проектор и пленку, которую вставил другой человек в пижаме, такой же толстый, но с пышными старомодными усами. Когда машина зажужжала, а экран осветился, бездвижность Тами и его молчание превратились в порывистое размеренное дыхание спящего.
4
На Канарах случилось мелкое извержение вулкана. Несколько дней испанцы о нем говорили; событию придали большое значение в газете «España», и многие, у кого там жили родственники, получали успокоительные телеграммы. На этот катаклизм все списывали жару, знойный воздух и серовато-желтый свет, висевший над городом два последних дня.
У Юнис Гуд была собственная горничная, которой она платила поденно, — эта неряшливая испанская девушка приходила в полдень и делала ту лишнюю работу, выполнения которой нельзя было ожидать от гостиничных слуг: например, следила, чтобы одежда была отглажена и сложена в порядке, бегала с мелкими поручениями и ежедневно мыла ванную. В то утро новости о вулкане ее переполняли и она болтала о нем — к вящей досаде Юнис, ибо та решила, что у нее настроение для работы.
— Silencio![17] — наконец воскликнула она; у нее был высокий тонкий голос, довольно-таки не вязавшийся с цветущей внешностью; девушка воззрилась на нее и хихикнула. — Я работаю, — пояснила Юнис, изо всех сил постаравшись выглядеть занятой; девушка хихикнула опять. — Как бы там ни было, — продолжала Юнис, — эта плохая погода просто оттого, что наступает маленькая зима.
— Говорят, это все вулкан, — стояла на своем девушка.
Первой приходила маленькая зима, называвшаяся так лишь потому, что была короче, а за ней — большая, долгий сезон дождей, месяца через два или около того. И та и другая означали тусклые дни, промокшие ноги и скуку; те, кто мог, сбегали на юг, но Юнис не нравилось никакое перемещение. Теперь, раз она вышла на связь со своей, как она ее называла, внутренней реальностью, ей редко бывало дело до того, сияет солнце или нет.
Девушка в ванной терла пол; возя взад-вперед тряпкой по плиткам, она пронзительно пела.
— Господи! — чуть погодя простонала Юнис. — Кончита! — окликнула она.
— Mande,[18] — сказала девушка.
— Я хочу, чтобы ты сходила на рынок и купила много цветов. Сейчас же.
Дала ей сто песет и отправила, чтобы на полчаса остаться в одиночестве. Сама она выходила теперь нечасто; почти все время лежала в постели. Та была широка, а комната просторна. Из крепости подушек она могла наблюдать деятельность мелких суденышек во внутренней гавани, и этого развлечения ее глазам хватало, когда она отрывалась от письма. День свой она начинала джином — и продолжала им, пока вечером не ложилась спать. Только приехав в Танжер, она пила меньше, а выходила больше. Днями, бывало, загорала у себя на балконе; по вечерам ходила от бара к бару, пила вперемешку, и в конце концов какому-нибудь сомнительному типу приходилось провожать ее до входа в отель, и он обычно пытался забрать из ее сумочки, которую она носила на плече, все деньги, сколь мало бы их там ни было. Но она никогда не брала с собой больше, чем намеревалась спустить. Солнечные ванны прекратила администрация гостиницы, потому что однажды некая испанская дама заглянула (не без труда) за бетонную перегородку, отделявшую ее балкон от соседнего, и увидела массивное розовое тело, раскинувшееся в шезлонге безо всякого прикрытия. Случилась неприятная сцена с управляющим, который ее бы выселил, не будь она единственным важнейшим источником дохода для гостиницы: всю еду ей подавали в постель, а дверь в номер никогда не запиралась, чтобы официанты могли приходить с выпивкой и ведерками льда. «Ну и ладно, — сказала она себе. — Солнце — антимысль. Лоренс был прав».[19] И теперь убедилась, что, лежа в постели, пьет равномернее; когда наступала ночь, у нее больше не было позыва метаться по улицам, стараться быть везде и сразу из страха, что упустит то, что там произойдет. Причиной этому, конечно, было то, что к вечеру она слишком напивалась, чтобы много перемещаться, но опьянение было приятным и не мешало ей заполнять страницы блокнотов словами — а иногда и мыслями.
Вулканы ее злили. Разговоры о них заставляли ее вспомнить сцену из собственного детства. Она ехала на судне с родителями из Александрии в Геную. Однажды рано утром отец постучался в дверь каюты, где жили они с матерью, и возбужденно позвал их сейчас же на палубу. Скорее сонные, нежели проснувшись, они явились туда и увидели, как он безудержно показывает на Стромболи. Гора изрыгала пламя, по бокам ее текла лава, уже алая от восходящего солнца. Мать ее посмотрела мгновенье, а потом голосом, хриплым от ярости, выкрикнула одно слово:
— От-вратно! — развернулась и увела Юнис в каюту.
Вспоминая это теперь, Юнис разделяла материно негодование, хоть и видела отцово удрученное лицо.
Она откинулась на спину, прикрыла глаза и немного подумала. Но вот опять открыла и записала: «В глупеньком человечьем умишке есть нечто, прекрасно реагирующее на представление о редкости — особенно редкости условий, способных породить то или иное явление. Чем с меньшей вероятностью что-то происходит, тем чудеснее оно кажется, сколь бесполезно или даже вредно оно бы ни было. Тот факт, что это случилось вопреки обстоятельствам, делает событие драгоценным. У него не было права происходить, однако оно произошло, и можно лишь слепо восхищаться цепью обстоятельств, ставших причиной происхождения невозможного».
Перечитав абзац, она с некоторым удовлетворением отметила, что, хотя здесь имелся в виду вулкан, написанное отчетливо имеет отношение и к ее личной жизни в данный момент. Ее до сих пор немного повергала в робость невероятная череда, как ей казалось, совпадений, которые вдруг дали ей возможность быть счастливой. Недели две назад с ней случилось странное. Однажды ярким утром она проснулась и решила приняться за некоторого рода ежедневные упражнения. (Она постоянно принимала те или иные решения, и каждое, она была уверена, должно было в корне изменить ее жизнь.) Упражнение стимулировало бы ум и помогло ей сократить вес. Соответственно, она надела старые брюки, слишком тесные в талии и не застегивавшиеся, и отправилась на верх Касбы. Прошла в большие ворота и, опираясь на палку, спустилась по крутой тропе на длинный грязный пляж под ней, где купались только марокканцы.
Оттуда она двинулась по береговой линии на запад, вдоль подножия нижних зданий Касбы, мимо того отрезка, на котором сливались все стоки, а вонь была твердым предметом в воздухе, дальше к скалистому берегу, более-менее безлюдному. И там ее остановил старый марокканский рыболов, протянул ей клочок бумаги и с большой серьезностью, запинаясь, по-испански попросил прочесть, что там написано.
Там говорилось: «Не будет ли нашедший это любезен списаться с Ч. Дж. Бёрнеттом, эск., 52, Эсхёрст-роуд, Норт-Финчли, Лондон, Англия. 12 апреля 1949 г.». Она перевела просьбу, особо отметив адрес, и не сдержалась — спросила, где он взял эту бумажку.
— Бутылка в воде, — ответил он, показав на маленькие волны, растекавшиеся у их ног. Потом спросил ее, что ему делать.
— Напишите ему, если хотите, — ответила она, намереваясь идти дальше.
Да, задумался старик, поглаживая бороду, надо ему написать, конечно. Но как? Писать же он не умеет.
— Друг, — сказала она; он искательно посмотрел на нее и неуверенно спросил, не сделает ли этого она. Она рассмеялась. — Я иду гулять, — сказала она, показывая дальше по пляжу, прочь от города. — Может, когда вернусь. — И она зашагала дальше, оставив старика стоять там же с клочком бумаги, глядя ей вслед.
Вернувшись на то же место, она совершенно забыла об этой встрече, но рыболов сидел на камне в своем тряпье и тревожно смотрел, как она подходит.
— Теперь напишете? — спросил он.
— Но у меня нет бумаги, — возразила она.
То было началом долгого похода, когда он шел за нею в нескольких шагах, всю дорогу вдоль берега, наверх по склону и через Касбу, от одного бакала к другому в поисках конверта и листка бумаги.
Когда они наконец отыскали лавочника, способного предоставить им эти два предмета, она попробовала за них заплатить, но старик гордо выложил на прилавок свои монеты, а ее деньги отдал ей. К тому времени она уже считала все это происшествие скорее развлечением; получится забавная история — знакомым рассказать. Но ей к тому же немедленно требовалось выпить, поэтому она отказалась от его приглашения зайти в соседнее марокканское кафе на чай, объяснив, что она должна сидеть в европейском, чтобы написать для него письмо как полагается.
