ПИТИГРИЛЛИ - КОКАИН

дать себя борьбой. Я понял, что враги необходимы только для того, чтобы идти вперед. Чтобы сделать карьеру, необходима оппозиция.

– Это уже парадокс, – заметил Тито.

– Я никогда не говорю парадоксов, – ответил редактор, – потому что по большей части это глупость, хорошо преподнесенная. Я утверждаю, что враги очень полезны, если, конечно, они умеют маневрировать. Разве в медицине – ты, как медик, можешь поучить меня – не употребляются бациллы для того, чтобы убить болезнь, ими же вызванную? Вся наука о серотерапии построена ва том чтобы использовать наших врагов для нашего же благополучия. Разве пиявка не паразит? А в руках врача она очень полезна.

– Что ты скажешь на это?

Пьетро Ночера ответил:

– Скажу, что с твоими познаниями…

А Тито продолжал:

– … Грех убивать себя алкоголем.

Редактор обратился к Тито:

– Ты заставляешь меня подумать о тех, которые говорят: глупо верить в значение числа семнадцать: это такое же число, как и все остальные; вот тринадцать приноснт несчастье, а семнадцать нет. Ты, Арнауди, именно так поступаешь. Ты убиваешь себя кокаином и тебе кажется беccмысленным, что я убиваю себя алкоголем. И не понимаешь того, что между нами так много общого только потому, что нас связывает сродство ядов, которые, в свою очередь, создали сходство идей.

«У нас с тобой одинаковая forma mentis*, которую разделяет с нами и Пьетро Ночера. Мы прекрасно подходим друг к другу, потому что нечто общее связывает нас. А в общем мы люди века. Как бы там ни было, я чувствую себя счастливым и не огорчаюсь тем, что отравляю себя. Было бы глупо не делать этого, раз я счастлив и доволен.

____________________

* Склад ума, форма мышления (Д.Т.)

58

Если достаточно пол литра алкоголя для того, чтобы прогнать меланхолию и видеть в другом свете этот грязный мир, и, если для достижения этого достаточно нажать пуговку электрического звонка, почему я не должен сделать именно так? Если бы это приносило какие-либо страдания, тогда дело другого рода; для того, чтобы избегнуть всех неприетностей, сопряженных с любовью, необходимо прибегать к операции, а операция вещь очень сомнительная, тогда как алкоголь я принимаю по своему усмотрению. Знаю прекрасно, что он не идет мне на пользу, но все же продолжаю пить, ибо пять-шесть рюмок его приносят с собой благодушное настроение: оскорбление кажутся мне любезностями, горести – радостью, а в общем я уношусь за пределы действительности, смотрю на все со стороны и иронически ко всему отношусь. Глупые люди говорят, что я гублю себя, а по моему дураки те, кто так тщательно оберегают то, что называется нашим существованием. Даже наш директор иногда заставляет меня сесть подле себя и дружески советует мне не пить. Но он, бедняга, не знает, что только после того, как выпью, я становлюсь трудоспособным, подвижным, сообразительным! Когда я выпью, прикажи он мне натирать воском полы – я и то сделаю.

Вошла бледнолицая дама, вся в черном, оглянулась кругом и села за свободный столик.

– Прибор для письма и ликеру.

Лакей подал ей все необходимое для письма и требуемый ликер.

– Мадам Тер-Грегорианц, – сказал Пьетро Ночера, указывая на вошедшую. – Она армянка, живет около ворот Майло и известна своими «белыми мессами».

Из-под черной шляпы выбивались вьющиеся черные волосы; шляпа была украшена черной райской птицей, спускавшейся на шею и как будто ласкавшей ее.

Когда дама окончила письмо, она позвала мальчика, который и исчез с ним в толпе на бульваре.

– Позвольте представить вам, сударыня, моих друзей? – сказал, подходя к ней, Пьетро Ночера и приглашая ее занять место около их столика.

Дама посмотрела на него: у нее было бледное лицо и небольшой рот с узкими губами.

Оказалось, что по делам редакции главный редактор бывал в Армении и потому между ним и дамой вскоре завязался довольно оживленный разговор. Дама раccказывала об обычаях своей страны, страданиех народа, о родных горах, о темпераменте тамошннх женщин.

Тито тем временем прошептал своему приятелю:

– Какие у нее чудные глаза!

– Попробуй сказать ей это, – ответил Ночера, – и увидишь, что она сейчас же приведет их в действие. Это та дама, о которой я говорил тебе вчера. Это у нее стоит в комнате великолепный гроб из черного дерева, обитый дамаском и выложенный пуховиками.

– А правда, что…

– Спроси ее.

– Ты думаешь!

– Она принадлежит к числу тех, которых обо всем можно спрашивать.

И, обращаясь к ней:

– Правда ли это, сударыня, что у вас есть черный гроб и…

– Правда, – подтвердила та.

– И что… – осмелился, было, Тито.

– И что он служит мне для любовных утех? Ну, конично! Это очень удобно, восхитительно. Когда умру, меня закроют в нем навсегда, и я найду там все самые сладкие воспоминание моей жнзни…

60

– Ах, ради этого… – сказал Тито.

– Нет, не только ради этого, – продолжала дама. – Есть и еще одна хорошая сторона: потом я остаюсь одна, совершенно одна: мужчина вынужден уйти; после этого мужчина становится мне противным; извините, но мужчина после этого всегда становится противным потому что или, следуя своему мужскому импульсу, сейчас же встает, как со стула дантиста, или из вежливости и воспитания остается подле, и тогда он мне тоже отвратителен, потому что в нем есть что-то такое, что не напоминает больше мужчину – как бы это сказать? – есть что-то, извините меня, как бы мокрое…

И она продолжала прерванную с Ночера тему.

– Кто состоит теперь ее любовником? – спросил Тито.

– Один художник, – ответил Ночера. – Но женщины, подобные этой, всегда имеют под рукой пять-шесть на смену.

На следующий вечер Тито Арнауди и Пьетро Ночера были приглашены к мадам Калантан Тер-Грегорианц, которая жила в вилле около Елисейских полей – аристократической местности кокаинистов. Тут в великолепных виллах собирается действительно «весь Париж» для того, чтобы в приятном обществе наслаждаться веселящим действием этого зелья. Здесь бывают все, начиная безусыми юнцами, виверами, прожигателями жизни и кончая подагриками, доживающими свои дни развалинами; женщин вы тоже встретите здесь всех возрастов, развития, телосложения… На «партию кокаина» приглашают так же, как приглашают на чашку чая или обед. В некоторых домах зараза эта идет от внуков пятнадцатилетнего возраста до дедов -

семидесятилетних стариков. Кокаиномания в супружествах вещь очень распространенная; если бы кокаин не ослаблял нерввую систему мужчины и не делал холодной женщину, надо думать, что дети от такого брака в первую очередь нуждались бы в кокаине, как детям морфинистов приходится делать вспрыскивание морфия. Алкоголик обладает по крайней мере способностью судить о том зле, которое делает, тогда как кокаинист лишен и этого…

IV.

Вилла мадам Тер-Грегорианц была вся белая, как обветренная кость, и круглая, как древний греческий храм; сбоку был расположен небольшой треугольный садик, вечно зеленый.

Виллу эту можно было бы охарактеризовать выражением «вилла феи любви».

Тито Арнауди и Пьетро Ночера приехали в открытом автомобиле уже довольно поздно вечером, или, правильнее, ранней ночью. Круглая луна светила с усыпанного звездами неба. В садике, то здесь, то там, белели в вырезах фраков ослепнтельные сорочки мужчин.

Вестибюль виллы был в стиле возрождения: по стенам мифологические фрески наподобие тех, которые можно видеть в Помпее и при виде которых стыдливые англичанки говорят shoking. Темпе ратура – вроде той, которая бывает в теплицах.

Оба итальянца отдали свои цилиндры швейцару и в сопровождении лакея, украшенного золотыми галунами, вроде турецкого адмирала, прошли по полукруглому коридору в большой зал.

Это было зал пингвинов. Над зеркалами, покрывавшими почти все стены, были разрисованы по-

62

лярные виды: безбрежные снега, гигантских размеров льдины, северные птицы и звери.

Пингвины были похожи на джентльменов во фраках.

Огромный ковер с иероглифами белыми, зелеными и голубыми покрывал всю комнату. На полукруглых диванах разбросаны тигровые шкуры и вышитые подушки. Ни ламп, ни окон в комнате не было, но со стеклянного потолка лился мягкий голубоватый свет.

– Мы восторгались пещерой волшебницы, – сказал Тито, идя навстречу Калантан, которая протягивала одну руку ему, а другую его приятелю.

– Мы первые? Еще слишком рано?

– Правда, но ведь кто-нибудь должен быть первым.

Слуга не успел еще опустить огромный мех, который закрывал дверь, как снова поднял его и провозгласил три титула и три фамилии.

Вошло трое мужчин.

Один из них был высокий, худощавый, бритый; волосы совершенно белые; белые же баки придавали лицу его выражение maitre d'hotel?я.

Хозяйка дома представила его: