Крис Бекетт - Площадь Пикадилли

Крис Бекетт

Площадь Пикадилли[1]

Кларисса Фолл держит путь в центр Лондона, чтобы посмотреть на огоньки. Она трясется по ухабистым дорогам в электрической инвалидной коляске со скоростью пять миль в час, не обращая внимания ни на гудки, ни на хвост из машин у себя за спиной, ни на гневные окрики… Сколько раз ее предупреждали? Сколько раз унижали? Но она должна увидеть огоньки.

— Когда я была маленькой, они на Пикадилли-сёркус[2] были еще материальные, — говорит она всем подряд. — Я помню, как отец брал меня с собой. Ничего удивительнее я никогда не видела.

Она всегда была странной. Взять хотя бы тот случай, когда она проделала дыры в ограждении, чтобы впустить животных в город. Или то, как с неизменной настойчивостью водила в дом юных сорвиголов-виртуалов. Но по-настоящему дела стали плохи, когда умер ее муж Теренс, оставив Клариссу одну-одинешеньку в большом старом доме у периметра, этом псевдозамке с пустыми фонтанами и фонарями, в ледяном свете которого дом становился похожим на замок Дракулы. Я думаю, всему виной было одиночество, хотя, Бог свидетель, — при жизни Теренса они с Клариссой, кажется, только и делали, что ссорились.

— Вы знаете, мне двести лет, — то и дело повторяла она теперь. — Я самый последний материальный человек в Лондоне.

Естественно, и то и другое не соответствовало действительности, но Кларисса, бесспорно, была очень стара, как бесспорно и то, что порой она могла целыми днями и даже неделями не встречаться с другими материальными людьми. Да, правду сказать, не очень-то много осталось нашего брата, и большинство для взаимной поддержки объединились в сообщества в южных пригородах Лондона. Никто из нас не жил ближе чем в пяти милях от вычурного замка Клариссы, находящегося с северной стороны периметра, и ни у кого не было особого желания тащиться туда, чтобы проведать ее. Она, зацикленная на себе, и прежде-то отличалась манерностью, а теперь и вовсе стала сумасшедшей. А главное — и большинство из нас находили это особенно непростительным — она привлекала к нам, материальным людям, нежелательное внимание как со стороны синхронных виртуалов, которые и без того недолюбливали нас и называли аутсайдерами и привидениями, так и со стороны секретных служб Центра.

Беда ее состояла в том, что она не чувствовала себя по-настоящему дома ни в одном из миров — ни в материальном, ни в виртуальном. Непоколебимое достоинство материальных людей отталкивало ее. Кларисса считала нас чванливыми, чопорными и презирала за высокомерную уверенность в том, что только наше собственное существование является единственно верным.

— Вы бы, наверное, скорее предпочли, чтобы наступил конец света, чем допустили возможность иного образа жизни? — со своей обычной напористостью спросила она однажды.

Но на самом деле, хотя она всегда утверждала обратное, ей в равной степени была отвратительна беспринципность синхруалов, их безоглядная готовность принимать как должное все, что ни преподнесет им Центр, их недостаточная любознательность и упорное нежелание задуматься над тем, кто они такие и откуда взялись. И хотя она критиковала нас, однако сама никогда всерьез не допускала возможности расстаться со своей физической сущностью и присоединиться к синхруалам с их сконструированными виртуальными телами. А это означало, что она так и останется для них аутсайдером.

Кларисса могла нормально чувствовать себя наедине с собой, но становилась помехой для всех — и материальных, и виртуальных людей — в результате своих вылазок в центр города. Поначалу она ходила туда пешком. Потом, став слишком немощной, обзавелась маленькой инвалидной коляской, тем самым средством передвижения, которое в скором времени узнают и возненавидят все синхруалы Северного Лондона. Медленно трясясь по выщербленным материальным дорогам, она обычно отключала свой имплантат, осуществлявший переход к согласованному

Полю, чтобы ее не сбивала с толку гладкая виртуальная поверхность. А это означало, что Кларисса не могла ни видеть, ни слышать транспорта синхруалов. Только пустые дома да потрескавшийся асфальт заброшенной дороги. А виртуальные водители вынуждены были лезть из кожи вон, чтобы приспособиться к ее метаниям из стороны в сторону.

Однако, припарковывая коляску, она всегда включала имплантат. И тогда мертвый, стоящий в руинах подлинный Лондон в мгновение ока преображался в оживленную столицу — Согласованное Городское Поле — виртуальную имитацию того Лондона, каким он был когда-то, которая накладывалась Центром поверх Лондона теперешнего. Кларисса до сих пор отчетливо помнила прежние дни: толпы людей, дым, огни, шум, лихорадочную жизнь города, в котором — странное дело — миллионам материальных, из плоти и крови, людей казалось естественным небрежно потреблять из мировых природных запасов то, что им хотелось, и так же небрежно выбрасывать все, в чем они не нуждались. Ей страстно не хватало той суматохи, той прежней жизни, она отчаянно жаждала всего этого.

Конечно, у каждого из нас тоже были собственные имплантаты, необходимые для того, чтобы жить в согласии с диктовавшей свои условия цивилизацией, и в первую очередь — с цифровой. Вживленные в нашу нервную систему, они позволяли виртуальным конструкциям накладываться на наше восприятие материального мира таким образом, чтобы мы могли видеть тот же мир, что видят синхруалы, слышать то, что они слышат, и, в ограниченной степени, прикасаться к тому, к чему прикасаются они. Все мы, за исключением Клариссы, придерживались того мнения, что, как нам ни хотелось бы не иметь дела с виртуальным миром, все же с этим неизбежным злом приходится мириться. У Клариссы же все было не как у людей. Включая свой имплантат, она действовала не из практических соображений, это, скорее, походило на инъекцию героина. Вокруг сразу возникали люди, кипела жизнь. Витрины магазинов, рыночные прилавки, заваленные грудами разноцветного товара, — головокружительная внезапность всего этого ошарашивала, как мощный наркотик.

Но наркотиком служило не само Поле, а лишь мгновение перехода. После первого потрясающего мига восприятие меркло по той простой причине, что, как ни старалась Кларисса, виртуальный мир не впускал ее в себя. А она старалась. Она проводила долгие часы перед магазинами, в парках и на углах улиц, предпринимая трогательные усилия заговорить с людьми, но большинство из них избегали ее, а иные даже не скрывали своего презрения. Встречались, правда, сердобольные виртуалы, которые сдерживали чувство отвращения к ее возрасту и материальности и дарили ей краткую иллюзию того, что у нее появился друг, но делалось это всего лишь по доброте душевной. Ее общество и впрямь нельзя было назвать приятным. Кларисса слишком много говорила, и что хуже того — как она ни критиковала нашу аутсайдерскую братию за безнадежный снобизм, сама была точно таким же снобом, как и любой из нас, и даже гораздо менее сдержанной в этом отношении. Кларисса никогда не упускала случая указать синхруалам на примитивный, призрачный характер их существования: «Вы такая душка. Как жаль, что на самом деле вас здесь нет».