Олег Зайончковский - Тимошина проза (сборник)

Впрочем, возможно, эпизод с архтуристами и начальником тоже Тимоше приснился. Всё было зыбко, неясно в сумрачном, покачивающемся вагонном мирке. Однако снаружи уже появились первые бледные признаки восстанавливающейся реальности. Небо за окнами светлело, выбеливалось и вдруг – будто лопнуло, как яйцо. Вагон изнутри оранжево озарился; восставшее солнце взяло поезд на абордаж, нагрянуло с обыском во все отсеки, ощупывая лучами тела людей, безвольно колышущиеся на полках.

Тимоша почувствовал на лице словно горячий компресс. Глаза под закрытыми веками защипало; он сожмурился и чихнул. Солнце – естественный пробудитель, хотя не всегда деликатный. Подчинившись ему, Тимоша принял сидячее положение и умылся с помощью влажной салфетки. За окном проплывал пейзаж, подходящий для рассматривания спросонок. Это была равнина, до самого горизонта покрытая пятнами редкого леса. Казалось, что поезд идет не прямо, а обегает кругом одну неподвижную точку. Кое-где на огромном пространстве были вкраплены поселения. Ближние к поезду вдруг показывались в окне со всеми своими подробностями: черные срубы, полуразобранный трактор, корова, сама рогами отворяющая ворота. На улицах сёл собирались стада; сельхозагрегаты, те, что могли еще двигаться, разминали свои шарниры. Деревенские утренние ритуалы совершались заведенным порядком, но Тимоше они были не совсем понятны – и ритуалы, и сами деревни. Зачем вообще человеку вздумалось поселиться в такой однообразной и плоской местности?

Поезд шел на приличной скорости, но это почти не чувствовалось. Сколько он ни вертел колесами, вид окрестностей не менялся. Пассажиры успели выстоять очередь в туалет, и позавтракать, и поскучать, прежде чем в окнах с обеих сторон замелькали пригородные платформы. Как появление над морем чаек сообщает о приближении к берегу, так появление электричек обещает скорую встречу с городом. И они уже показались. Поезд посвистывал им на бегу; электрички в ответ вскрикивали сипловатыми чаечьими голосами. И ковыляли дальше по пригородным своим делам. Здешние электрички выглядели старее московских; они были тускло-зеленого цвета – так их в советское время красили для маскировки. Это было бессмысленно дважды, потому что, случись война, окраска не помогла бы, и потому, что война не случилась. Теперь электрички докатывали свой век символом милитаристского абсурда. Но не они одни казались тут памятниками прошлого; железнодорожная инфраструктура на подъезде к Бобрам вся несла на себе поэтическую печать времени. Что могло заржаветь – ржавело, что могло облупиться – облупывалось. Тимоша на это смотрел с симпатией. «Здесь ничто не спешит меняться, и жизнь совершается не напоказ», – думал он.

Рельсы меж тем начинали уже ветвиться. Поезд вздрагивал, подтормаживая. Проводница пошла по вагону, окая и собирая постели. Тимошина мысль обратилась к девушке, которая должна была встретить его на вокзале.

Этот вокзал в Бобрах оказался берегового типа, то есть дорога не им начиналась и не им заканчивалась. Он был точкой касания города и железной дороги, уходившей по меридиану вверх. На карте России город Бобры сразу и не отыщешь, но для кого-то он был местом прибытия и отправления, местом, где этот кто-то родился и пригодился, его территорией снов. Фирменный поезд Москва – Бобры подавался, конечно, на первый путь. Вокзал обнимал прибывших псевдоклассическими крылами и ворковал, матерински окая. Портик его поддерживали колонны, а колонны подпирали плечами бомбилы-таксисты, зоркие, словно ястребы. Кроме них, встречающих было немного, и всего лишь одна молодая женщина. И она-то шагнула Тимоше навстречу.

– Я Алена, – представилась она, зардевшись.

Девушка оказалась крупнее телосложением, чем Тимоша себе представлял. Они пожали друг другу руки и соприкоснулись щеками, имитируя поцелуй. От ближайшей вокзальной колонны отделился бомбила.

– Прокати́ться, молодые люди?

– Мы на троллейбусе? – Девушка заглянула в лицо Тимоше.

– Ну зачем же! – он приосанился. – Конечно, давайте прокатимся.

– Ходи́те за мной, – приказал бомбила и быстро повел их через вокзал на площадь и потом через площадь еще куда-то. Тимоша едва успевал осматриваться. Они миновали стоянку нормальных такси и троллейбусную остановку. И прошли бы палатку с цветами, но Тимоша вспомнил, что у него свидание. Он повернул к палатке, а их бомбила, решив, что Тимоша передумал ехать, схватил его за рукав.

– Всё в порядке, – сказал Тимоша. – Только цветочки купим.

Однако в цветочках он разбирался плохо, так что пришлось положиться на общее чувство вкуса. Он купил для Алены сиреневые цветы, формой похожие на ромашки. Выглядели они провинциально-мило, а как назывались, Тимоша не знал. Назывались они герберы. Эти герберы Тимоша вручил Алене; она сунула нос в букет и поблагодарила.

– Лучше бы ты ей купил черешни, – заметил бомбила, которого никто не спрашивал.

Наконец они добрались до машины. Как называлась она, Тимоша тоже определить не смог. Когда все уселись, бомбила включил зажигание, и машина начала заводиться. Алена сказала, куда им ехать; бомбила ответил, что нет проблем. Машина и правда уже равномерно шумела, готовая начать движение. И они поехали. Привокзальную площадь бомбила преодолел прямым диагональным курсом, не обращая внимания на разметку.

– У вас тут свобода передвижения, – пошутил Тимоша.

– Ага, – согласился бомбила, – полный либерализм.

Машину подбросило на колдобине так, что в ее багажнике что-то загромыхало.

– Пусть сначала дороги сделают, – зло пробурчал бомбила. – Тогда мы и будем правила соблюдать.

Ему, вероятно, хотелось выматериться, но он удержался из-за Алены. Впрочем, дальнейший их путь пролегал по улицам, где уже не было никакой разметки. Вдоль улиц вразрядку стояли дома, кирпичные и бревенчатые, с подклетями, с резными наличниками и палисадами. Бобры начинали Тимоше нравиться, хотя палисады плясали в его глазах – это портило созерцание. Бомбила, начав ворчать, больше не останавливался. Рядом с Тимошей сидела Алена, касаясь его плечом. У нее на коленях тряслись сиреневые герберы.

Завершилось городское ралли возле двухэтажного деревянного дома, подобного многим прочим. Бомбила заломил цену и, кажется, был удивлен тем, что Тимоша безропотно расплатился. Впервые за всю поездку лицо его подобрело.

– Удачи вам в личной жизни, – сказал он, упрятывая в карман купюры.

– Вам того же, – ответил Тимоша.

Выбравшись из машины, он вытягивал из нее Алену.

– И приходите завтра на митинг, – крикнул бомбила им вслед.

– Куда-куда? – удивился Тимоша.

– Дак на митинг. Поорем-от и про дороги, и про демократию.

– Не слушайте вы его. – Алена взяла Тимошу за локоть. – Человек из Москвы приехал, нужны ему ваши митинги.

– Ну, как хотить, – лицо бомбилы приняло прежнее выражение.

Машина затарахтела и, выпустив дым, уехала. Девушка провела Тимошу через калитку на огороженный двор дома. Здесь сушилось белье на веревках и стояла древняя иномарка с отвалившимся бампером. Дальше располагались сараи, откуда Тимоше послышался крик животного, вероятно свиньи. В доме было четыре квартиры – две на первом и две на втором этаже. Алена жила наверху. Тимоша поднялся за нею вслед по деревянной протоптанной лестнице.

– Ну вот, – сказала Алена, отпирая дверь. – Сейчас вы увидите, где я живу. Эта квартира у меня от бабушки, которая умерла.

– Повезло вам, – заметил Тимоша. В Москве у него тоже была бабушка, обещавшая ему квартиру.

Но когда он вошел, ему показалось, что Аленина бабушка была еще где-то тут. Естественный дух тления, свойственный всякому старому деревянному дому, гармонировал с меблировкой, тюлевыми занавесками и коврами.

– Уютно у вас, – заметил Тимоша, присаживаясь на кресло.

– Спасибо, – ответила девушка. – Я такая несовременная… Это кресло моей покойной мамочки.

– Как, ваша мамочка тоже?.. – смущенно пробормотал Тимоша, пересаживаясь на стул.

– Ничего, ничего, сидите, – успокоила его Алена.

Она принесла ему тапочки, чтобы было удобней ногам, и сообщила, что на обед собирается приготовить кролика. Тимоша не возражал против кролика, но предложил до обеда погулять по городу. Алена сказала, что рада бы, только кролик сам себя не потушит. Но если Тимоше хочется, то пожалуйста, пусть прогуляется, а она тем временем позаботится об обеде.

– Буду готовить кролика и думать о вас, – улыбнулась она застенчиво.

– Ну, тогда я пойду, – сказал он. – Буду думать о вас и гулять.

Тимоша немного покривил душой. На самом деле ему просто хотелось на свежий воздух, туда, где не пахнет бабушкой. Как только он вышел на улицу, мысль об Алене его оставила. Бобровские виды располагали к эпическим размышлениям, а не к лирическим. Дело, наверное, было в разреженности застройки и в обилии неба над городом. Улицы тут разбегались далеко в пространстве, а дома уходили своими фундаментами в толщу времени. В этих домах бобровчане жили и умирали, завещая свои квартирки следующим поколениям. И от каждого из ушедших что-нибудь оставалось: или пристройка к дому, или креслице, или хотя бы запах.