Амели Нотомб - Страх и трепет

Я не думаю, что удел японца завиднее. Судя по фактам, совсем наоборот. Японка может распрощаться с адской работой, выйдя замуж. А не работать на японском предприятии уже само по себе означает конец.

Но японец ещё не задушен. В юном возрасте в нём не уничтожили веру в свои идеалы. У него есть основополагающее человеческое право: мечтать и надеяться. И он не лишает себя этого. Он живёт в вымышленном мире, в котором он свободен и сам себе господин.

Японка лишена этой отдушины, если она хорошо воспитана, а таковыми являются большинство японских девушек. Ей, если можно так выразиться, в детстве ампутировали способность предаваться иллюзиям. И поэтому я глубоко преклоняюсь перед всякой японкой, ещё не покончившей с собой. С её стороны оставаться в живых является актом сопротивления, исполненным мужества сколь бескорыстного столь и возвышенного.

Так думала я, глядя на Фубуки.

— Можно узнать, что вы делаете? — спросила она меня резким тоном.

— Мечтаю. С вами никогда такого не бывает?

— Никогда.

Я улыбнулась. Господин Саито совсем недавно стал отцом второго ребёнка, мальчика. Японский язык обладает чудесной возможностью создавать имена без ограничений, используя любые части речи. И благодаря этой странности, а японская культура изобилует странностями, те, кто не имеет права мечтать, носят самые поэтичные имена, как Фубуки. Родители могут позволить себе самый тонкий лиризм, если речь идёт об имени девочки. В отместку, если нужно дать имя мальчику, ономастическое творчество впадает в самые смехотворные крайности.

Поскольку совершенно законным образом можно было использовать в качестве имени глагол в неопределённой форме, господин Саито назвал своего сына Цутомеру, что означает «работать». Мысль о том, что в качестве имени парень получал жизненную программу, рассмешила меня.

Я представляла, как через несколько лет, ребёнок вернётся из школы, и мать скажет ему: «Работать! Иди работать!» А если он окажется безработным?

Фубуки была безупречна. Её единственным недостатком было то, что в свои двадцать девять лет, она ещё не вышла замуж. Нет никакого сомнения в том, что она стыдилась этого. Хотя, если поразмыслить, то такая красивая девушка до сих пор не нашла себе мужа только потому, что она была безупречна. Потому что она приложила максимум усилий к выполнению того первостепенного правила, которое послужило именем сыну господина Саито. Вот уже семь лет она полностью посвящала себя работе. И не безуспешно, поскольку она сделала карьеру редкую для представительниц женского пола.

За этим занятием у неё совершенно не оставалось времени на замужество. Однако, нельзя было сказать, что она работала слишком много, поскольку по мнению японца, невозможно работать «слишком много». Таким образом, в правилах поведения для женщин было противоречие: оставаться безупречной, работая на износ, приводило к тому, что девушка достигала возраста двадцати пяти лет, так и не выйдя замуж, а потому переставала быть безупречной. Верхом садизма подобной системы была её непоследовательность: соблюдение правил вело к их нарушению.

Стыдилась ли Фубуки своего затянувшегося девичества? Скорее всего. Она была слишком озабочена собственным совершенством, чтобы манкировать малейшим предписанием. Мне было любопытно, бывают ли у неё любовники, но можно было точно сказать, что она не стала бы хвастаться грехом леснадесико (надесико, «гвоздика», символизирует ностальгический идеал молодой японской девственницы). Я знала, чем занято её время, и не представляла, чтобы она могла позволить себе банальную авантюру.

Я наблюдала за её поведением, когда ей приходилось иметь дело с холостяком, красивым или уродливым, молодым или старым, приятным или отвратительным, умным или глупым, не важно, лишь бы он не был ниже её по рангу; манеры моей начальницы внезапно становились подчёркнуто мягкими, даже чуть агрессивными. Её руки начинали нервно поправлять широкий пояс, пряжка которого всё время сдвигалась с центра. Её голос становился ласкающим настолько, что почти напоминал стон.

Про себя я называла это «брачными играми» мадемуазель Мори. Было забавно наблюдать, как моя мучительница принималась за эти обезьяньи ужимки, так портившие её красоту и унижавшие её достоинство. И всё же у меня сжималось сердце, когда я видела, как эти самцы, ради которых она совершала свои патетические попытки соблазнения, абсолютно ничего не замечали и оставались бесчувственными. Иногда мне хотелось встряхнуть их и крикнуть:

— Ну, давай же, будь хоть немного галантнее! Ты не видишь, на что она идёт ради тебя? Я согласна, её это не красит, но если бы ты знал, как она красива, когда не жеманничает. Впрочем, она слишком хороша для тебя. Ты должен плакать от радости, потому что эта жемчужина остановила на тебе свой выбор.

Что до Фубуки, то мне хотелось сказать ей:

— Прекрати! Неужели ты думаешь, что твоё кривлянье привлекательно? Ты гораздо более соблазнительна, когда ругаешь меня и обращаешься со мной, как с собакой. Если тебе это поможет, вообрази, что он, это я. Говори с ним так же, как со мной, тогда ты будешь высокомерной и презрительной, ты скажешь ему, что он тупое ничтожество, и увидишь, что он не останется равнодушным.

И ещё мне хотелось шепнуть ей:

— Не лучше ли в сто раз оставаться всю жизнь незамужней, чем обременять себя этим никчёмным субъектом. Что ты будешь делать с таким мужем? И как можно стыдиться того, что не вышла замуж за одного из них, ты, такая возвышенная, богиня, сошедшая с Олимпа, шедевр этой планеты? Они почти все ниже тебя ростом, может в этом есть предзнаменование? Ты слишком высокий лук для этих жалких стрелков.

Когда добыча ускользала, выражение лица моей начальницы молниеносно сменялось с манерного на безразлично-холодное. Иногда она замечала мой насмешливый взгляд, и тогда её губы сжимались от ненависти.

В дружественной Юмимото компании работал голландец двадцати семи лет по имени Пит Крамер. Не смотря на то, что он не был японцем, он достиг должности равной по статусу должности моей мучительницы. Поскольку его рост равнялся одному метру девяноста сантиметрам, я подумала, что он мог бы стать неплохой партией для Фубуки. И действительно, когда ему приходилось бывать в нашем офисе, она пускалась в неистовые брачные игры, беспрестанно теребя свой ремень.

Это был статный, хорошо сложенный молодой человек. Тем более он был голландцем: это наполовину германское происхождение делало простительным его принадлежность к белой расе.

Однажды он сказал мне:

— Вам повезло, что вы работаете с мадемуазель Мори. Она так добра!

Это признание меня позабавило. Я решила воспользоваться этим, и повторила то же самое моей коллеге, не без ироничной улыбки, говоря про её доброту. Потом добавила:

— Это значит, что он влюблён в вас.

Она посмотрела на меня в замешательстве.

— Это правда?

— Совершенно определённо, — заверила я.

На несколько мгновений это её озадачило. Наверное, она думала так: «Она белая, а, значит, знает обычаи белых. Один раз можно ей довериться, но только так, чтобы она догадалась».

Притворившись равнодушной, Фубуки сказала:

— Он слишком молод для меня.

— Он на два года моложе вас. По японской традиции, это прекрасная разница для того, чтобы вы стали его анесан небо, «супругой-старшей сестрой». По японским меркам это наилучший брак: у женщины чуть больше жизненного опыта. Таким образом, она удовлетворена.

— Знаю, знаю.

— В таком случае, чем он вам не подходит?

Она замолчала. Было ясно, что эта мысль кружила ей голову.

Несколько дней спустя сообщили о приходе Пита Крамера. Фубуки не на шутку разволновалась.

К несчастью, было очень жарко. Голландец снял пиджак, и на его рубашке выступили широкие пятна пота вокруг подмышек. Я увидела, как Фубуки изменилась в лице. Она пыталась говорить как ни в чём не бывало, словно ничего не заметила. Но голос её звучал фальшиво, и чтобы выдавливать из себя звуки, ей приходилось вытягивать шею вперёд. Всегда такая красивая и невозмутимая, теперь она походила на вспугнутую куропатку.

Продолжая вести себя столь жалким образом, она исподтишка наблюдала за коллегами. Её последняя надежда была на то, что никто ничего не заметил, но, увы, невозможно было узнать, заметил ли кто-то то же, что и она. По лицу японца вообще ничего невозможно понять. Лица служащих Юмимото излучали невозмутимую благожелательность, типичное выражение, свойственное им во время встреч с представителями дружественной фирмы.

Самым смешным было то, что Пит Крамер даже не заметил того, что стал объектом скандального происшествия и причиной потери душевного равновесия милой мадемуазель Мори. Её ноздри трепетали, и причину этого не трудно было угадать. Она хотела понять, был ли замечен подмышечный позор голландца.

И вот тут-то наш симпатичный батав7, сам того не подозревая, нанёс урон процветанию евроазиатской расы: заметив в небе дирижабль, он подбежал к окну. От этого быстрого перемещения по воздуху разлился душистый шлейф, а сквозняк разнёс запах по всей комнате. Не оставалось никакого сомнения, от Пита Крамера пахло потом.