Андрей Молчанов - Новый год в октябре
Дверь открыла Таня: нерядная, разрумянившаяся, с хмельным весельем, лучившимся в золотисто- карих, чуть раскосых глазах… Косметики — минимум. Прическа — произведение искусства. Платье — торжество безукоризненного вкуса хорошей швеи.
Как я тебе? — полунасмешливо- полукокетливо вопросила она. — Все же ничего баба, а? Тридцати не дашь…
Как свежий сливочный торт, — плотоядно осклабился Прошин. — Что слова? Если я скажу, что ты очарование, я не скажу ничего…
Кого мы лицезреем?! — В перспективе коридора, с сигаретой в зубах, появился Андрей.
Наконец-то мы потолкаемся животами! — в тон ему откликнулся Прошин, и они расцеловались.
Ну, дуй к столу, — сказал Андрей. — Садись и непивайся до восторга.
Да погоди ты… Как живешь-то, поведай…
Приемы, визиты… Очень красиво. — Андрей оперся на груды шуб, повисших на на накренившейся вешалке. — Надоело до смерти. А ты?
Работа, дом, машина. И тоже надоело до смерти.
Нет в жизни счастья, — сказал Андрей.
Да, — подтвердил Прошин, вглядываясь в его лицо и поражаясь, как же тот сдал.
Бесчисленные морщины, нездоровая матовость кожи, грузная фигура только подчеркивалась девственной чистотой рубашки и спортивным покроем брюк.
Ну, выглядишь ты превосходно, — заключил Прошин.
Ах, милый лжец, — сказал Андрей. — Выгляжу я скрерно.
Теперь он стоял на фоне приколоченный к стене оленьих рогов. Казалось они росли из егоголовы.
Прошин невесело усмехнулся. Андрей, следуя его взгляду, обернулся, посмотрел на рога…
Ты чего?
Чего я?
Чего, говорю, стоишь, проходи… — Андрей убрал руку с его плеча. — Пора начинать.
Прошин вошел в комнату. Гости как раз тушили сигареты и поднимались к столу. Гурман и чревоугодник, Прошин живо оценил ситуацию и вскоре пребывал в выгодной близости самых изысканных блюд.
«Осетра поближе… „Камю“ — тоже… Всего одна бутылка, и не распробуешь… Салат — на фиг, а вот беленькие маринованные — это да, вещь…»
Поляков, — представился сосед, человек с одутловатым лицом и тяжелой челюстью.
Ваш коллега.
Даже? — Алексей, пропустив мимо ушей тост, машинально чокнулся с гостями.
Да. А зовут меня Леонид Мартынович.
Стоп, — призвдумался Прошин. — Вы, случаем, не связаны с микроэлектроникой?
И не только случаем. Всей прошлой и будущей жизнью.
Профессор Поляков? Ну, слышал, конечно… В нашем НИИ восхищались вашими работами…
Ну-ну, бросьте. А то растаю. — В голосе Полякова звучала ирония, но тем не менее было видно, что он польщен. — А вы, кажется, главенствуете над лабораторией? Дико заняты, наверное? Не до науки?
Почему же, — сказал Прошин. — Вот… докторскую начал…
За успех, в таком случае… — Поляков повертел стопку. — Линия ваша верна: кандидатов — мильен, докторов — существенно меньше. Доктор… это дело другого рода. Это…
Он выдержал паузу, глядя Прошину прямо в глаза. — Власть. Деньги. Конечно, счастье не с этом, но и в этом что-то есть…
Да, — сказал Алексей. — И не что-то, а много конкретных и вкусных вещей. И с этими словами он занялся осетром, вытащив серебряной лопаточкой из середины рыбины изрядный, украшенный морковной звездочкой и волнистой полосой майонеза кусок маслено блестевшего мяса.
Расправившись с осетриной, вышел покурить на кухню. Там возле плиты, рассеянно почесывая фильром сигареты лоб, стоял Андрей. Табачный дым стлался у него по волосам.
Грустишь? — поинтересовался Прошин
Отдыхаю. — Тот оторвался от раздумий. — Кому пирушка, кому работа. У меня, например, благодаря этому вечеру и тем, кто на нем присутствует, должна вскоре появиться в трудовой книжке новая строка…И вот, Леша, думаю… До чего же все пошло! Накупил жратвы повкуснее, собрал десяток морд с полномочиями и, опоив, обкормив, устроил себе то, на что не жаль положить и тысячу. Ну, плюс любезости, всякие слова…
Что значит «ну»? — сказал Прошин. — Бутылка коньяка — это только бутылка коньяка. Важно, с кем ее выпить и как… Кстати, у меня под боком некто Поляков…
О да, забыл… — Андрей поднял палец. — Это как бы подарок для тебя. Имя небольшое, но имя. В общем, смотри. Вдруг полезный контакт?
Да, — раздался голос Полякова, внезапно ступившего на порог. Нас действительно хотели познакомить Леша. И в первую очередь этого хотел я. Пойдемте в другую комнату, поговорим. Сейчас как раз начнется момент дробления массы по общности натур…
Танюша, принесите нам кофе. Буду очень благодарен.
-----------------Догорала свеча. Прозрачные, искристые капли воска тяжело скатывались по ее светящемуся изнутри стволу; застывали, становились матовыми, неживыми, сливались в волнистые нити сосулек.
Прошин пил кофе, смотрел в окно, где в голубом свете фонарей мельтешил сухой снег, и слушал Полякова. Тот сидел напротив, сложив руки на груди и, морщась от дыма, говорил:
Вы знаете, как я рос, Леша? Я рос в простой семье. Папа — счетовод, мама — кассир на станции метрополитена. Протекций и наследства, сами понимаете… Воспитание тоже — без пианин и иностранных языков. С помощью ремня и внушения одной трогательной мысли: чтобы всласть жить, надо до пота трудиться. Однако родители мои не замечали одной малюсенькой а то время проблемки, что в наши дни трансформировалось уже в проблемищу. У нас стало много «своих людей», и теперь, чтобы всласть жить, трудиться до пота не обязательно, достаточно быть «своим» в какам-то тесом кругу.
С этим нужно бороться?
Я полагаю так: бороться с этим… хлопотно. Потом, стать «своим» проще, нежели лезть во всякие драки и более того — побеждать в драках. Тут есть, конечно, элемент гиперболы, но подчас не столь важны средства выражения идеи, сколько сама идея.
Ну, а суть идеи? — сказал Прошин.
Надо принимать законы жизни, вероятно… — объяснил Поляков. — Это, безусловно, точка зрения обывателя, ну да а кто мы? Знаменатели у нас одинаковые…
Что-то не пойму… — Прошин хмуро посмотрел на собеседника. — Вы хотели со мной поговорить, по-моему…
А, вас интересует деловая часть? — Поляков изобразил оживление. — Пожалуйста.
Про погоду, как полагается в светском обществе, мы… обсудили. Итак. Для начала хочу заметить о себе как о человеке практического склада ума. Это, уверяю, неплохая черта характера, и во многом благодаря ей я доктор наук, заместитель директора и те де. М-да.
Так вот. Меня всегда интересовал ваш институт. Прекрасный институт! Широкие международные связи, чего не сказать о нас… Специфика! — Он вздохнул. — Многих ваших я знаю. Но мне хотелось бы подружиться, ну…
Со мной, например, — подсказал Прошин.
Да, — кивнул Поляков. — Где-то так…
Подружились, например, — продолжил Прошин.
И хватит, — откликнулся Поляков. — На первый раз. А на следующей недельке жду вас у себя. Хлопнем по рюмашке, поговорим…
Опять о социальном зле?
Ну, а чего… О диссертации вашей, если хотите. Трудности у вас есть?
Есть. Над диссертацией нет руководителя, в диссертации нет идеи.
А Бегунов? — Поляков ковырял спичкой в зубах.
А Бегунов — честный человек.
Но у него должен существовать заряд либеральности по отношению к своему сыну хотя бы?
Заряд уже выстрелил. — Прошин сложил пальцы «пистолетиком» и надул щеки.
Это плохо, парень… Кстати, давай на «ты»… — Спичка соскользнула, переломилась о десну, и Поляков зашипел от боли.
Давайте на «ты», согласился Прошин.
Значит, на следующей недельке?
А если попозже?
Жду звонка, — Поляков страдальчески причмокивая, вытащил из бумажника карточку. — Мои координаты.
Прошин, не глядя сунул бумажку в карман. Затем встал, выглянул в коридор… Гости уже целовались, запаковываясь в шубы.
Народ разбегается, — сказал Прошин, не оборачиваясь. — Пора и нам… Вас подвести, сэр?
А… у тебя машина есть? Какая?
Скромного черного цвета, — сказал Прошин. — Называется ГАЗ-24, «Волга». Ну, подвезти?
Я своим ходом… — Поляков застенчиво улыбнулся. — Я тоже машиной… Беленькой, правда. Но названия схожи — «Вольво».
* * *Иногда одиночество было невыносимо, оно угнетало Прошина, как головная боль, но порой, преодолев скуку, он вдруг начинал испытывать горькую, торжественную сладость своей отделенности от мира людей, похожую на смутное приближение к мудрости. Втакие минуты ему казалось, что по-настоящему познать людей можно лишь вдалеки от них, от их веселий и застлья, наедине с собой припоминая лица, слова, поступки и постепенно, будто кусочек за кусочком очищая икону от черных, непроглядных слоев, открывать характеры, оголять чувства, постигать тайный смысл человека — его души, его жизни. Но это было не часто.
Обычно ему безвольно желалось общения, и тогда, завалившись на тахту, он названивал всем знакомым подряд, что было глупо, но помогало; как, впрочем, и телевизор.
