Фавн на берегу Томи - Буркин Станислав Юльевич

Станислав Буркин

Фавн на берегу Томи

О фавн, любитель убегающих нимф,

Ты легко ступаешь по межам полей

и по бархату солнечных пашен.

Моей дорогой маме посвящается

В середине мая 1932 года Адам Шмерк, почтальон небольшого городка Леско в гористых областях юговосточной Польши, позвякивая на кочках, свернул на своем немецком велосипеде с так называемой «аллеи Любви» на ухабистую тропинку под буками, ведущую к небольшому родовому особнячку Красицких.

Дом был довольно запущенным, облупленным, но одну его сторону, словно мантией, красиво обвил плющ. Адам Шмерк спешился, поправив форму, прокашлялся, последний раз вздохнул и позвонил в колокольчик. Дом безмолвствовал. Шмерк насупился и беспокойно позвонил снова. Тут внутри чтото глухо ожило, барабанной дробью послышался топоток, и в следующее мгновение массивную дверь отворила тонкая, сияющая во тьме девушка.

— Пан Адам! Бабушка, это пан Адам! — вместо того, чтобы поздороваться с почтальоном, звонко закричала радушная панночка. — Если б вы только знали, пан Адам, как мы по вас соскучились.

Шмерк в ответ только сильнее насупился. Он ведь не мог подать виду, что безнадежно, что смертельно в нее влюблен.

— Вам письмо! — прошипел Шмерк с укором, задержал дыхание и какимто разоблачительным образом резко вытащил из сумки некрасивый пожелтевший конверт.

— Ах, как это мило, многоуважаемый и всеми любимый пан Шмерк! — проворная, она выхватила из его руки, поцеловала письмо и тут же захлопнула дверь перед носом влюбленного.

— Шалооом! — пропела она уже изза двери и прытко, по мнению Адама Шмерка, даже както бесчеловечно прытко исчезла.

— Тьфу! — выйдя из ступора, яростно плюнул под ноги Шмерк и, ненавидя свою почтальонскую сущность, принялся неуклюже седлать свой ухоженный велосипед.

— Бабушка! Бабушка! Ты слышишь, тебе прислали письмо, — приподнимая подол и взмывая вверх по лестнице, кричала панночка, только что от нечего делать испортившая день честному письмоносцу.

— Агнежка, ты поблагодарила от меня пана почтальона? — добрым голосом спросила старуха, раскинувшаяся на широкой кровати. Тело ее наполовину покрывало тяжелое одеяло, а на голове красовался пожелтевший шелковый чепец. Вид у старухи был зловещий.

— Ну конечно, бабушка, ну конечно! — прозвенела та в ответ и вручила конверт.

— Нука посмотрим, что нам на этот раз принес наш сурьезнейший почтальон. Какая старая бумага, и ничего уже не видать. Нука, Агнежка, может быть, у тебя получится разглядеть.

Внучке и самой хотелось прочесть письмо; она молниеносно выхватила листок из рук старухи и начала, запинаясь:

«Droga Beato, Milości moja! Pozdrowienia z dalekiej śnieżnej Rosji! Jeżеli ktoś Ci powie, że na Syberi po ulicach spacerują niedźwiedzie — nie wierz»[1] — так бодро и беззаботно начиналось некогда адресованное юной особе письмо, написанное много лет назад и теперь обыкновенным образом доставленное по указанному на нем адресу: «Польша, город Леско, аллея Любви, 3. Беате Красицкой». Отправителем этого таинственного послания, более сорока лет проскитавшегося по почтовым отделениям вселенной, был указан некий Дмитрий Борисович Бакчаров, едва памятный хозяйке поместья человек, добровольно пропавший без вести в дни ее молодости, когда она еще звалась Бетти.

Все, что теперь пани Беата могла о нем рассказать, сводилось к двум скудным воспоминаниям: один из многочисленных ухажеров, но, похоже, самый несчастный из них. Кажется, русский учитель или, может быть, мелкий чиновник, гдето в конце восьмидесятых годов минувшего столетия получивший лаконичный отказ легкомысленножестокой Бетти и в отчаянии бросившийся с концами в студеную бездну Сибири.

— Какая прелесть! — воскликнула внучка, дочитав письмо. — У тебя есть русский поклонник? Расскажи! Только не молчи! Умоляю тебя, не молчи!

Пани Беата хмуро смотрела перед собой.

— Ах, деточка, что за лихие игры играет со мной насмешливое время, — печально кивая, посетовала старуха. — Довольно ему уже потешаться над моими сединами.

— Неправда! Неправда! — запротестовала Агнежка. — Это письмо написал очень искренний, очень любящий человек.

— Да. Возможно, — согласилась женщина. — Но его давно уже нет. Это письмо мертвеца, написанное из преисподней.

— Разве любящий человек может попасть не в рай? — испуганно спросила внучка.

— О, Матко! — закатила глаза старуха. — Разве ты не знаешь, что все русские будут гореть в аду? Им так холодно при жизни, что после смерти они добровольно отправляются греться в ад.

— Что ты такое говоришь, бабушка? — возмутилась юная католичка.

— Шучу, шучу. И среди русских попадается иной раз порядочный человек. Однако среди них мало кто не хулит имени римского папы. Русские — народ проклятый, и все, что у них есть — и земля, и устройство жизни, — непременно оборачивается против них же самих. Русские хуже немцев, потому что больше всего зла они доставляют не окружающим, а самим себе. И когда приходит время их мести, то они не могут придумать ничего страшнее, чем заставить другой народ жить так, как живут они сами. Для того они и завоевали эту чудовищную страну, имя которой холодком ужаса отзывается в душах всех народов, когдалибо порабощенных русскими царями.

— Как называется эта страна печали? — припав подле бабки, испуганно спросила Агнежка, и голос ее впервые звучал тихо.

— Имя ее, дорогая моя Агнежка, звучит словно барс, изза ветвей хищно наблюдающий за тобою.

— Как? Как называется эта страна?

— Syberia — bezkresny zlodowaciaiy okropny świat.[2]

Глава первая

Проклятая визитка

Поздней весной ровно за полтора года до отставки железного канцлера Бисмарка тот самый русский учитель Дмитрий Борисович Бакчаров в пьяном виде безуспешно пытался застрелиться из кремневого пистолета на небольшой залитой лунным светом лужайке на берегу горной речушки Сан.

— Сволочь! Сволочь! Подсунул мне испорченный пистолет, — хныкал Дмитрий Борисович под дружный лягушачий хор, то и дело взводя и спуская не дающий искры курок. — Я задушу тебя, лавочник! А еще антиквар называется. Подлый обманщ…

Тут под ударом молоточка кремень дал веселую искру, с шипением вырвалось из ствола пороховое пламя, и на Бакчарове загорелся сюртук.

«Пулькато выпала!» — ехидно мелькнуло у него в голове.

— Ой! Господи, прости! Ай! — вопил он, пытаясь на бегу сбить пламя, барабаня себя по дымящейся груди.

Пробившись через прибрежные заросли, тело учителя грузно плюхнулось в бурный ледяной Сан.

Ночь была удивительно ясная, теплая, доносились свистки паровоза и, смягченный расстоянием, грохот поезда, перелетавшего речку по невидимому мосту. Несмотря на поезд, вопли услыхал припозднившийся крестьянин и, остановив коня, спрыгнул с телеги.

Плохая молва ходила в округе об этой лужайке. В народе сказывали, будто ведьмы слетаются на нее и устраивают свальный грех с нечистой силой.

— Хэй! Хто там шумит? — испуганным басом выкрикнул крестьянин, взведя к небу выпученные очи и прислушиваясь к звукам невидимого шабаша.

— Помогите! — жалобно донеслось из кустов.

Крестьянин бросился на подмогу дьявольской жертве, но, не обнаружив нечисти, принялся извлекать из зарослей мокрого горожанина с пятном обугленной ткани на груди.

— Куда вас, пан, прикажете доставить? — поинтересовался себе на беду добрый человек, укладывая обмякшего учителя на телегу.

— В Сибирь! — рявкнул на него спасенный.

— Не могу, вельможный пан, ейбогу, не могу, — испуганно простонал крестьянин. — Я человек подневольный…