Ирина Ясиновская - Менестрель. Вперед, Менестрель!

Ирина Л. Ясиновская

МЕНЕСТРЕЛЬ

Нику-Менестрелю

Я ненавижу выходные и праздники, когда я сижу дома и, от скуки и одиночества, начинаю слоняться из угла в угол, пинать кота и натыкаться на двери. В такие дни память моя союзница и мой враг. Я пытаюсь сбежать, но — вот беда! — некуда. Тогда мне становится страшно.

Однажды я сбежала от себя на Квадрат, и это был единственный день и единственная ночь, когда мне это удалось. Тогда я впервые оказалась не столь чудовищно одинока. Я встретила Менестреля.

Мы познакомились с ним за несколько лет до этого дня, тоже ранней весной, когда тепло только начинает свою бесполезную борьбу с Ледяными Зеркалами.

Менестрель приехал в наш город, как и тогда, всего лишь на несколько дней, и мне посчастливилось с ним столкнуться. Он стоял у гранитного парапета Набережной и смотрел на уже открытую у порта воду Волги. Вода была ощутимо холодной и невероятно темной, хотя был день. Ледяной ветер трепал длинные светлые волосы Менестреля, и он казался выходцем из чужого и неизвестного времени.

Он был одет в свое неизменное черное пальто, за спиной у него висела гитара в джинсовом и ужасно потрепанном кофре, а на земле лежал старый кожаный рюкзак. Я узнала Менестреля не сразу, но потом, когда он достал из кармана блокнот и стал что-то торопливо в нем рисовать, сомнений у меня не осталось.

— Николай? — мне хотелось заорать от радости и повиснуть у него на шее, но хватило меня только на этот вежливый вопрос.

— О, привет! — он радостно улыбнулся и в его невероятно ярких зеленых глазах заплясали веселые чертики. — Как твои дела?

— Отлично, — я встала рядом с ним и тоже взглянула на воду. — Ты меня помнишь?

— Конечно, — Менестрель спрятал блокнот в карман и закурил. — Мы с тобой познакомились всего лишь в трех метрах от этого места. Ты стояла, курила и кидала в воду мелкие монетки. Рядом с тобой на парапете стояла бутылка вина и лежала желтая роза…

— Да, наверное, — я улыбнулась. — Только это была не роза, а…

— Какая разница! — он взмахнул руками и засмеялся. — Я хочу, чтобы это была желтая роза, а не Бальмонт! Значит, так оно все и было! Ты ведь любишь желтые розы?

— Да, — я улыбнулась. — Значит, действительно помнишь…

— А как же! Ты что сегодня делаешь?

— Бегаю.

— Как и тогда. Странно, — он пожал плечами. — Тогда составь компанию. Я хочу немного побродить по вашему городу.

И мы отправились бродить по нашему городу.

Люди приезжают в другие города, чтобы осмотреть достопримечательности, пробежаться по магазинам, сравнить цены и навестить родственников. Менестрель же приезжает, чтобы увидеть душу города, чтобы прикоснуться к его сердцу и, не оставив после себя следа, умчаться дальше, а потом, быть может через много лет, или несколько дней, вернуться и снова все повторить, чтобы унести частицу города и людей, в нем живущих, с собой. Вот и частицу меня, моей души и сердца он унес навеки.

Мы бродили по улицам. Накрапывал мелкий дождь и люди, подняв воротники, торопились спрятаться в теплых домах, а мы все бродили и бродили. Мы мало говорили, ибо это не было нужно. Мы просто смотрели, и я снова увидела город, в котором живу столько лет. Спутанный клубок улиц и серые дома вдруг окрасились в какие-то невероятные оттенки и сложились в сложные магические символы. Город ожил и ухмыльнулся.

— Вот так, — сказала я, глядя на памятник кому-то. — Это же…

— Тихо! — Менестрель дернул меня за рукав и строго покачал головой. — Нельзя говорить его имя! Иначе он обидится!

И я промолчала.

Когда стемнело, мы вернулись на Квадрат и снова спустились к Волге. Некогда великая река текла тихим ручейком.

— Укротили, — тихо пробормотала я, и Менестрель возразил мне:

— Это вы так думаете. Просто она спит, но берегитесь, если она проснется!..

Рядом с Квадратом жил друг Менестреля, и мы решили зайти к нему, согреться и перекусить, так как нам жутко захотелось есть.

— Николай? — изумился Толька, когда открыл дверь. — Ты вовремя. У меня тут небольшая компания и тебе будут рады.

Мы вошли в темную, прокуренную и холодную комнату. Горели свечи, играл скверный магнитофон и, прямо на полу, сидели трое. Я их всех знала очень давно и была весьма рада их видеть. Они тоже, казалось, обрадовались, что мы зашли.

— Никки, — Юрка налил нам по штрафной и протянул пачку сигарет. — Ты нам сегодня споешь?

— А как же! — Менестрель опрокинул рюмку и даже не закусил. — У меня жизнь такая…

Было темно, горели свечи, дым сигарет закутал мир в таинственную кисею. Сашка с Толькой заперлись на кухне и о чем-то разговаривали. Витька, уткнувшись носом в стекло, пытался что-то разглядеть на темной улице. Юрка вытянулся на полу во весь рост и тихо подпевал Янке.

…Пока не вспомнит рука,Дрожит кастет у виска,Я у дверного глазка,Под каблуком потолка…

— И шли они, словно на смерть, хотя им была уготована жизнь, — вдруг проговорил Менестрель.

— Ага, — Витька оторвался от окна и сел на пол между двумя свечами. — И летим мы, летим куда-то… А потом — бац! — в гранитную скалу и, с разбитой черепушкой, на дно колодца…

— Ну почему же, — Менестрель закурил и прислонился спиной к холодной стене. — Может быть все не так. Не летим мы, а ползем. И вот тут на пути гранитная скала — и не вползти на нее. И находится один, который вдруг понимает, что у него крылья есть. Взлетает он, значит, а снизу вдруг — бац! — выстрел. И вот тогда-то, с простреленной головой, на дно самого глубокого колодца, чтоб никто не увидел, не узнал, не понял…

— Банальности говорите, Никки, банальности, — подал голос Юрка. — Как же это вы, а, Менестрель?

— Вся моя жизнь — банальность, — Менестрель покачал головой. — Менестрель дешевых баров и грязных дорог. Что я могу видеть, кроме банальности и пошлости нашей… моей жизни?

— Раньше ты так не говорил, — Витька покачал головой. — Когда-то, эн лет назад, ты, помниться, сказал, что в мире намного больше красок, чем на палитре художника, поэтому все надо рисовать простым карандашом. Ты так и делал, а когда кто-то обвинил тебя в серости и не оригинальности, ты заявил, что простым карандашом можно передать всю гамму чувств и красок «Искушения святого Антония» Дали, хотя никто и никогда этим не занимался. Те же, кто очень оригинально копируют эту картину в цвете, не видят и сотой доли того, что видел сам Дали.

— Было дело, — Менестрель улыбнулся. — Я и не отказываюсь от этого утверждения. Просто сейчас мы говорили несколько не о том. А что до Дали простым карандашом, то это всего лишь образ, метафора. Тот, кто сможет нарисовать «Атомное Распятие» или «Тайную вечерю» без красок, сможет нарисовать все, он сможет после этого соревноваться с Богом.

— А сам Дали? — Юрка приподнялся на локте и посмотрел на Менестреля. Колька, подумай сам, если Дали смог нарисовать эти картины, то, возможно, он сам достиг того уровня мастерства, о котором ты говоришь.

— Нет, Дали не смог его достичь. Никто из сюрреалистов, кубистов, авангардистов, маринистов и прочих — истов не добрался до этой планки, Менестрель задумчиво разливал водку по рюмкам. — Они все сами по себе и никто из них не мог быть всеми этими — истами сразу. Те же, кто могли, те не умели рисовать совершенно. Как мог Эшер написать «Утро в лесу», а Айвазовский «Девочку на шаре»? Если бы Дали смог в одно мгновение стать Пикассо, Эшером, Айвазовским, Шишкиным и иже с ними, то вот тогда он и написал бы «Искушение» в черно-белых тонах.

— Не стал бы он его писать, — решила я встрять в беседу, и Менестрель почему-то удивленно на меня посмотрел. — Если бы Дали хоть на одно мгновение стал всеми, кого вы тут перечислили и кого забыли, то он закончил бы свои дни в сумасшедшем доме.

— Это еще почему? — Юрка снова улегся на пол.

— Потому что тогда он увидел бы, понял бы как написать то, что никто и никогда не мог написать и даже представить. Он узнал бы как выглядит истина, а потом… — я помолчала, закуривая. — Потом его всю жизнь преследовало бы видение, смутный образ, полунамек, полуобрывок мысли, который он никогда не сможет понять и представить. Он сошел бы с ума.

— Ну-у-у… — Витька снова встал и вернулся к окну. — Такой разговор испортила…

— Так уж и испортила? — я на секунду почувствовала подкатывающую к горлу злость.

— Да, — Витька уставился на звезды, словно они что-то ему нашептывали. Хотя какая разница?

Мы замолчали. Кассета закончилась, и Юрка поставил другую. Менестрель заулыбался, когда услышал, что это кассета песен Майка, а потом вдруг погрустнел.

— Вот и его нет с нами, — он поднял рюмку и выпил. — Черт, так хотел с ним познакомиться, но, вот, не успел.