Колум Маккэнн - Sh’khol

Колум Маккэнн

Sh’khol

© 2014, Colum McCann

© Adam Jeppesen. Courtesy of Galerie van der Mieden, Brussels

Для них это было первое Рождество в Голуэе вдвоем: только они, мать и сын. Их домик, затерянный на берегу Атлантики, укрылся в тени платановой рощи. Окна, выкрашенные синей краской, аспидно-серая шиферная крыша. Ветви деревьев, навечно согнутые ветром, указывают куда-то вглубь острова. Соленые брызги с моря мягко оседают белыми крапинками на высокой живой изгороди, окружившей сад.

Целыми днями до Ребекки доносился размеренный шум волн, накатывавших на берег и спешно отступавших обратно в океан. Ночью их голос звучал вдвое громче. Даже в промозглые, холодные декабрьские ночи она спала с открытым окном, вслушиваясь в плеск волн. Они бились в невысокие утесы, разбивались о каменные изгороди, стремились к дому… Затем, помедлив пару мгновений, рассыпались брызгами.

Рождественским утром она положила подарок на каминную полку рядом с небольшой елочкой. Коробка, завернутая в бумагу, перевязанная красными лентами. Томас разорвал упаковку, уронив содержимое себе под ноги. Он не сразу понял, что это за штука. Подержал за штанины, за пояс, перевернул — и прижал черную ткань к груди.

Она вытащила из-за елки второй пакет, с ботами и курткой из неопрена. Томас скинул ботинки и рубашку. Он был худой, сильный, бледнокожий. Когда он стянул с себя брюки, она отвернулась.

Гидрокостюм на нем болтался. Она купила его на пару размеров больше, на вырост. Томас широко раскинул руки, завертелся по комнате. Она уже много месяцев не видела его таким счастливым.

Жестами она объяснила ему, что через пару часов они пойдут к морю.

Ему всего тринадцать — а у него уже столько всего позади. Ребекка усыновила его шестилетним во Владивостоке. Пришла в детдом и увидела его, скорчившегося у качелей. Светлые волосы, яркие голубые глаза. На шее болячки, на пояснице — длинные тонкие шрамы. Мягкие, кровоточащие десны. Он был глухим с рождения, но когда она позвала его по имени, сразу обернулся. Она была уверена: это знак свыше.

Многие эпизоды его жизни, конечно, навсегда останутся скрытыми завесой тайны. Раннее детство, родители, о которых она ничего не знала, слухи о том, что он родился на свалке… Отравление ртутью, лучевая болезнь, побои — вот и все, что он получил в наследство.

Она отлично понимала, во что ввязывается. Но тогда рядом с ней был Алан. Они остановились в обшарпанной гостинице на берегу Амурского залива. Днем паниковали и совали взятки. Ночью вели нервные телефонные разговоры. Долгие часы в комнате ожидания. Услышав диагноз «фетальный алкогольный синдром», они взяли паузу. И все же через полтора месяца они возвращались домой с Томасом. Мальчик прыгал между ними, держа обоих за руки. В самолете «Аэрофлота» он положил ей голову на плечо, да так и просидел весь рейс. Когда она заполняла документы на дублинской таможне, у нее тряслись руки. Наконец, Алан поставил подпись, последний штамп… Она схватила Томаса за руку и, громко смеясь, побежала через зону прилета. В тот день ей исполнился сорок один год.

Тогда им жилось неплохо. Дом с тремя спальнями в Степэсайде, всевозможные консультанты, психотерапевты, логопеды. А для полного счастья — родители Ребекки, всегда готовые помочь.

Теперь, семь лет спустя, она разведена, живет на западе страны, родителей больше нет, а работать приходится за двоих. Ее сбережений не хватает. Счетам, падающим в почтовый ящик, нет конца. Спецшколу в Голуэе, по слухам, скоро закроют. Но обиды и жалобы на жизнь — не в ее характере.

Она зарабатывала переводами с иврита на английский: брачные соглашения, коммерческие контракты, брошюры о культуре. Время от времени одно тель-авивское издательство левого толка подбрасывало ей пару романов. Правда, платили они гроши, но Ребекке нравилось погружаться в эту совершенно чуждую ей жизнь. Кроме того, книги были лекарством от безразличия к миру.

В сорок восемь лет она сохранила отчетливые следы былой красоты: оливковая кожа, иссиня-черные глаза, римский нос с горбинкой. Волосы у нее были темные, тело — худое и гибкое. В этой деревеньке ее приняли хорошо, несмотря на разительный контраст ее внешности с удивительно бледной кожей и светлыми волосами сына. Ирландская речь вокруг, переменчивая погода, скупой солнечный свет, ветер с Атлантики — все это было ей отрадно. Одевшись потеплее, чтобы спастись от промозглого холода, они гуляли вдоль дамбы, обходя ловушки для омаров, свернутые в бухты канаты и гниющие остовы рыбацких лодок. Дождь колотился в закрытые ставнями окна и двери магазинов. Зима, туристов нет. В супермаркете местные женщины часто, не скрываясь, глазели на них. Ребекку то и дело спрашивали: «А вы кто будете — bean cabhrach?» «Прислуга», «няня», «повитуха». Ей нравилось это слово.

Ее любовь к нему временами взрывалась вспышками кого-то благоговейного восхищения. Присутствие неведомого. Ощущение, что он оставляет детство позади. Уходит к своему будущему «я».

Иногда, когда они ехали через деревню к своему жилищу, Томас брал ее за руку и клал голову ей на плечо. Они ехали мимо заброшенной школы, мимо беленых известкой домиков. Тогда ей хотелось намертво прижаться к нему, укрыть его собой, принять на себя все грозившие ему несчастья. А больше всего хотелось понять, что за человеческая личность зреет там, под этой бледной-бледной кожей.

Все рождественское утро Томас не снимал гидрокостюма. Разлегшись на полу, он играл в видеоигры. Его пальцы легко порхали над кнопками. Взглянув на него поверх очков для чтения, она успела заметить на экране серую полосу. Она понимала, что не стоило бы разрешать ему эту игру: танки, окопы, расстрелы, трассирующие пули. Но пусть играет — за час спокойствия плата невелика.

Это будет Рождество без гневных вспышек, без ссор, без слез.

В полдень она сказала ему жестами: собирайся. В это время года темнеет рано. В спальне, в шкафу, висели два ее собственных гидрокостюма, но ей они сегодня не понадобятся. Ребекка надела кроссовки, куртку с капюшоном, теплый шарф. В прихожей Томас снял с вешалки дафлкот, набросил поверх неопренового костюма.

— Быстро окунемся — и назад, — сказала она по-ирландски.

Невозможно было разобраться, много ли понимает Томас хоть на каком-то языке. Сам он объяснялся незамысловатыми жестами. Кое-что она могла понять по его позе, наклону плеч, изгибу губ. Больше всего угадывала по глазам. В нем была какая-то жуликоватая красота, узкие глазки-щелки смотрели живо и осмысленно. Фетальный алкогольный синдром почти не отразился на его внешности. Ни низкого лба, ни тонкой нижней губы, ни сглаженного носового желобка.

Когда они вышли из дома, им в глаза ударили слепящие солнечные лучи, молочно-белые, точно свежеобглоданная кость. Но едва они подошли к низкой каменной ограде, как облачный занавес сдвинулся, и все вокруг снова подернулось серым. Пригоршня дождевых капель ужалила лица холодом.

За это она и влюбилась в Западную Ирландию: погода, как в кино. В самый неожиданный момент на тебя может обрушиться шквал, но через минуту-другую синева вновь прорвется сквозь серую мглу.

Одна из каменных стен на нижних полях была укреплена металлическими трубами. Каменщик явно схалтурил: местные не одобряли подобного нарушения традиций. Когда ветер дул в полое нутро труб, они по очереди отзывались пронзительным свистом. Томас накрывал трубы ладонью, одну за другой, правя ноты в этой песне ветра. Она верила, что его пальцы точно чувствуют силу колебаний. Иногда в подобные моменты ее пронзало острое, до боли, счастье.

На полпути к океану Томас зашагал, как Чарли Чаплин: вывернув носки наружу, поигрывая в воздухе воображаемой тросточкой, он шел, клонясь вперед, навстречу холодному ветру. Восторженно вскрикнул, когда, добравшись до вершины холма, увидел впереди море. «Подожди», — крикнула она вслед, крикнула по привычке — разве он услышит? Томас остановился на краю обрыва, топчась на месте, вращая запястьем. Копирует почти точь-в-точь. Где он видел Чаплина? В какой-то видеоигре? Или по телевизору? Иногда она надеялась, что назло всем врачам он однажды воплотит все несбыточное, что она за него намечтала.

Они немного постояли у обрыва, над гранитной глыбой, со всех сторон омываемой морем. Волны, длинные белые каракули, спешили к берегу. Ребекка шлепнула Томаса по пояснице, где гидрокостюм морщился складками. Он обернулся. Лицо в рамке неопренового капюшона. Торчащий клок светлых волос.

— Плавай только там, где мелко. Обещаешь?

Присев на корточки, она сползла вслед за Томасом к берегу. Холодная трава обжигала пальцы. Оскользнувшись в мокрой грязи, она неловко съехала с низкого уступа на грубую каменистую россыпь. Камни были скользкими от водорослей. Крошечный краб испуганно юркнул в темную лужу.