Ольга Гуцол - Торт морковный

Ольга Гуцол

Торт морковный

Тот вечер закончился так странно, что я до сих пор многое не могу себе объяснить.

Помню, что было воскресенье. Помню, что пришлось закрыть окна, потому что ветер захлёстывал дождь внутрь офиса.

Времени, наверное, было уже много, потому что я свет зажгла. Не весь, а только в дальнем конце мастерской, над компьютером, у которого сидела. А у входной двери я свет зажигать не стала. Там одной лампы не хватало, а вторая вечно гудит.

Да и не люблю я эти лампы дневного света. От них лица у людей становятся какими-то сине-лиловыми. И вокруг всё кажется холодным и неуютным. Когда-то в детстве мне часто снились страшные сны. Я их до сих пор помню. За мной кто-то гнался по коридорам, я пряталась за какую-то дверь, её кто-то пытался открыть снаружи… И всё это — как будто в вязкой среде. Ни бежать быстро я не могла, ни кричать. И всё происходило как раз при таком освещении. Сейчас это мне кажется странным. Ведь в моём детстве ламп дневного света ещё не было.

Потом, в молодости, когда я работала в крупной проектной организации, я этот свет переносила гораздо легче. Тогда в нём огорчало лишь то, что лицо моё при нём становилось не очень красивым.

Сейчас, когда с тех пор прошло лет тридцать и мою красоту уже ничем не испортишь, мне этот свет мешает лишь тем, что при нём творчески мыслить уже невозможно. Какую-то рутинную работу ещё можно делать, а вот придумать что-то хорошее уже нельзя. По крайней мере, у меня — не получается. Хотя сейчас мне это и не очень-то нужно.

Сейчас у меня есть в подчинении молодые девчата, которые и фонтанируют идеями, а я их только критикую, исправляю ошибки и что-нибудь подсказываю с высоты своего опыта и знаний. Лица этих девчат и при этом холодном свете всё равно остаются красивыми и умненькими, а я кажусь себе не такой усталой и измученной, чем при ярком солнечном свете. Так что всё это вместе взятое как-то примирило меня с лампами дневного света. Впрочем, как и со многим другим в этой жизни.

Так что в тот вечер я сидела в офисе у дальнего компьютера и писала.

Есть у меня такое хобби. Я потихонечку графоманю. Относиться стараюсь к этому с юмором, но не могу отрицать, что это помогает мне иногда что-то как-то осмыслить. Может, и сейчас то, что я напишу, мне поможет.

Итак, я сидела в тишине и графоманила. А именно — записывала свои впечатления о вчерашнем дне, когда я случайно попала на встречу со знаменитым певцом.

Так получилось, что у моей знакомой журналистки оказался лишний билет на пресс-конференцию, а я ей была удобна тем, что у меня машина, на которой я её и подвезла в наш оперный.

Вот сижу и не могу вспомнить, как же зовут нашу знаменитость. Можно, конечно, дождаться утра и спросить у кого-нибудь. Можно залезть в Интернет и набрать в поиске что-нибудь типа «оперный певец из Красноярска». Но неохота.

Первое «неохота» потому, что я и так уже притча во языцех из-за своей способности забывать имена. И лишний раз становиться героиней анекдотов не хочется. А второе — пишу я гораздо позже того вечера, дома, и записей тех у меня нет. Они так на работе и остались, забытые в том дальнем компьютере. Сейчас четыре утра, это именно то время, когда я могу писать нормально, то есть… э-э-э… как бы это сказать, чтобы было не слишком высокопарно… но вроде бы — с вдохновением. Так что я слишком ценю это время, чтобы тратить его на Интернет.

А потом мне этим заняться будет, скорей всего, некогда. Ни этим днём, ни следующим, ни когда-нибудь позже. Так какая разница, напишу я здесь его имя иль нет? Для меня сейчас всё как-то сдвинулось и изменило приоритеты, так что я и не знаю, какой стану завтра и каким станет вокруг меня мир.

Сейчас мне кажется показательным, что, пока этот певец не стал знаменитым, а просто пел в нашем оперном, я ни разу не сходила его послушать и даже имени его не слыхала. Как, наверное, и многие остальные. Жили себе своими какими-то жизнями, свои какие-то драмы и радости переживали, и не нужен он нам был. Потому что не знали мы, что он станет всемирно известным. А потом, когда он им вдруг стал, то уехал не только из нашего города, но и из нашей страны. И вот тут-то все и захотели его послушать.

И я бы тоже его послушала. Если бы кто-то мне сунул билет в белы рученьки. А самой ради этого делать какие-то телодвижения некогда и неохота.

А на пресс-конференцию я поехала. Первое — из-за халявы, а второе — хотелось узнать, как он теперь относится к своим землякам.

И вот я записывала свои впечатления о том, что, дескать, выглядит он прекрасно, что занимается спортом, не растолстел, как другие оперные артисты, что в каком-то жестоком клипе зачем-то снялся, чего, по-моему, делать не стоило — и так жестокостей в мире хватает, хотя что с певцов требовать, если все оперы — про плохое, просто кошмар какой-то, и неужели нельзя без этого.

Удивлялась, что у него сил хватает на всё: и на несколько жён, и даже на такой дрянной клип, потому что у меня уже сил остаётся только на то, чтобы тащить свою лямку и кого-нибудь как-нибудь не подвести.

И ещё я писала: удивительно, что своё пение в операх он назвал рутинной работой.

Вот так, оказывается. Делать для людей праздник — для кого-то рутина. Это мне особо запомнилось.

Записала, что, мне показалось, относится он теперь к своим землякам слегка свысока, слегка со скукой и слегка — с терпеливостью. А земляки-журналисты, надо сказать, хороши. Вопросы задавали порой — преглупейшие.

Делала я из всего этого какой-то вывод. Сейчас не вспомню какой, но, помню, осталась собою довольна и уже собиралась уйти, как тут в мастерскую вошла уборщица.

Уборщица у нас — пожилая худая женщина. От этого со спины она смотрится гораздо моложе. И поэтому, когда она поворачивается к тебе своим длинным лицом с выпуклыми глазами, резко кажется, что женщина плохо выглядит. Я этот эффект давно и в других замечала. Нужен всё-таки какой-то знак возраста, чтобы люди тебя адекватно воспринимали. Поэтому хоть я и стараюсь не набирать вес, но и худеть до молодых своих габаритов, наверно, не стоит. Такая вот утешительная мысль приходила мне в голову каждый раз, когда я видела нашу уборщицу сначала со спины, а потом в лицо.

Но тогда она вошла, естественно, лицом ко мне. Так что подумать на предмет нашей женской красивости я не успела. К тому же её морщины сразу же резко разгладились, и она просияла:

— О! Здравствуйте! Что это вы в воскресенье тут?!

Я ей тоже, конечно же, улыбнулась:

— Сыновья празднуют девятнадцатилетие, пригласили домой одногруппников. Ну и мягко так мать вытурили, чтоб народ не смущала. А куда идти? Вот и пришла опять на работу.

На самом деле я пришла на работу не потому, что мне идти некуда, а потому, что всё остальное — неинтересно. В театр ходить я давно перестала, потому что во время спектакля вычисляю дальнейший сюжет, оцениваю костюмы и декорации, представляю себе ход репетиций, отношения актёров вне сцены… Короче, всплывает во мне нереализовавшийся сочинитель, и я никак не могу окунуться в волшебство, которое трогало когда-то в юности. В кино — то же самое. Да и нет сейчас фильмов хороших. Что от телевизора меня тошнит, так о том и писать неохота.

Не хочется и в гости к кому-то идти. У всех перед понедельником бытовые дела. Готовятся люди к новой неделе. Да и разговоры разговаривать тоже уже почему-то не хочется. С возрастом всё больше я обнаруживаю, что мне интересно общаться с самой собой. Видно, сказывается нехватка уединения.

Но ничего этого, разумеется, я не сказала нашей уборщице. Кстати, я не помню, как и её зовут. Ну что ты будешь делать с этой памятью! Причём она у меня ведь всегда такая была.

Поначалу я это как-то переживала. В записную книжечку имена записывала. И потом забывала, на какую букву надо искать. А однажды где-то прочла, что это — характерная черта у людей, обладающих художественными способностями. Не помнят они имена и числа. И успокоилась. Дескать, я как раз такой человек и есть.

На самом же деле я иногда имена запоминаю. Но только тех людей, от которых что-то в моей жизни зависит.

Например, я сразу же и навсегда запоминала имена первых учительниц своих детей, детского участкового врача, друзей и подружек своих школьников. А вот имена наших заказчиков уже не могу запомнить, хоть тресни. Но у нас есть офис-менеджер, в обязанности которой входит напоминать мне, как их зовут. Перед встречей я записываю имена-отчества в перекидном календаре и подглядываю при разговоре.

Так что то, что не помню я имя нашей уборщицы, ничего на самом деле не значит. Она мне всё равно симпатична. Она всегда такая приветливая. Нет у неё комплекса маленького человека. Этим она мне нравится. Вот и тогда она радостно так ответила мне:

— Я тоже уходила из дома, когда дочка приглашала друзей. Чего мешаться, правда? Молодёжь — она и есть молодёжь.