Владимир Нечволода - День первый

Владимир Нечволода

День первый

Рулевой теплохода «Капитан» Владимир Нечволода провел первую баржу с тюменской нефтью из Нефтеюганска на Омский нефтеперерабатывающий завод.

Поэт Владимир Нечволода написал об этом стихи:

Мы нефтью пропахли от пят до волос,Мы черными, рыжими стали насквозь.Зато, как опара на пенных дрожжах,Качается жидкое солнце в баржах.

Было это двадцать с лишним лет назад. С тех пор Володя Нечволода поработал на заводе и в редакции, окончил Литературный институт имени А. М. Горького, выпустил несколько сборников стихов — «Наследство», «Под северным солнцем», «На земле моей» и другие, — стал членом Союза писателей СССР. Совсем немало успел он за свои неполные сорок лет. Мы любили его — за дружелюбие, за легкий характер, за постоянную готовность помочь товарищам.

Однажды Володя пришел ко мне какой-то непривычно сдержанный.

— Вот прозу попробовал написать — смущенно сказал он, протягивая не очень увесистую рукопись, — прочитай, пожалуйста. Как считаешь, если толкнуться в «Уральский следопыт»?..

Рукопись читалась с интересом. Поэт вернулся в свою молодость, к тем ребятам, вместе с которыми готовился к нефтяной навигации по Оби и Иртышу. Были и замечания, даже существенные, но чувствовалась именно проза поэта — образная, с заметной лирической окраской.

Володя очень серьезно готовился к своему прозаическому дебюту — снова и снова возвращался к рукописи, правя отдельные строчки, внося и исключая эпизоды. И все говорил: «Скоро пошлю в «Уральский следопыт».

Увы, не успел. Это довелось сделать после него нам, его товарищам.

Е. АНАНЬЕВ, ответственный секретарь Тюменской писательской организации

Разбухла река. Поднялась на дрожжах апрельских снегов, перехлестнула через край осевших дамб, сдвинула дошники в котловине за ДОКом, иные снесла с фундамента и вытолкала на середину к медленно плывущим бревнам, сорванным калиткам, лодкам, шапкам мусора. Куда песет? У какого берега пристанет, частью чьего хозяйства обернется снятое половодьем добро?.. Монастырь равнодушно смотрит с крутояра на озабоченные толпы людей: «Выбрали место, где поселиться! Чего лезть в низины, на заливные косы? На правом берегу до сосновых боров свободна земля…»

Речной порт деловито шумит машинами. Его пора.

В затоне судоремонтного завода суда большей частью еще в ржавых оскоблинах, пузырях невнятных цветов. Один лишь белоплечий «ОТ» у самого входа отлажен и параден. Водометы, колесные пароходы, туфлеобразные буксиры звякают, скрежещут, ухают. И от палубы к палубе, от мелкого катерка до широкогрудой морской самоходки кружит пронзительный, быстрый запах корабельной краски.

В ряду других колесных улит — «Командор». Нос его обезобразили стальной квадратной нашлепкой, превратив в толкач, чтобы можно было вплотную прижаться к барже, стянуться с ней натуго вожжами тросов и двигать груженую против течения. А баржи — вон они на рейде. Якорями уцепились за дно реки и покачиваются на плаву, серебристые, гладкие; только отводные трубы танков позевывают да сутулятся ручные лебедки.

Алеша перебрался по трапу на грязный пароход.

«Когда же его мыть и красить начнут? Никого на палубе не видно. Через неделю же навигация. Работнички!»

Алеша подтянул повыше брюки-дудочки, чтобы не задеть ржавчиной, попереступал по-жеребячьи через неприглядные железяки, обрезки, бухты, ведра, сунулся по правому борту в каюту капитана. Закрыто.

— Чаво нада? — хрипловато акнули сбоку.

Из проема матросских кубриков поднималась голова в облезлой серой шапке.

— Капитана.

— Нету яво. Я тута.

Мужичок осторожно вынул направление из Алешкиной ладошки.

— Фамилия твоя тяжелая. Да?

Алексей потянулся за листком:

— Дай.

— Зачем? — удивился тот. — Мне велено брать. Пойдем, каюту покажу. Переберешься, как машину запустят… Вот твоя каюта. На пару с Пономаревым будете. Он из ГПТУ — на практике. Сядет, в Тобольске. Пойдем, дам робу и кисть.

— Зачем? — ошеломился Алешка.

— А трубу красить.

Алешка рывком откинул со лба прядь белесых волос и пояснил в спину, видневшуюся уже из дальней каюты:

— Я рулевой, а не маляр!

— Ага, — пробухало в каюте. — Заходи. Везет тебе: первый. Выбирай одежду и ботинки. И простыни с одеялами возьми. Диме тожа. Краска у меня в форпике. Туда придешь, как оденешься. Курить есть? — застеснялся вдруг небритый.

Рисунки Е. Охотникова

— Есть, — Алексей снисходительно протянул «Нашу марку». — Ну, ты и распоряжаешься! Не влетит от кэпа? Я — ру-ле-вой.

— Ага, — мужичок довольно дунул в мундштук папироски. — А я старпом. Корпиков. Можешь величать Ляксандром Ионычем.

Каюта рулевых маленькая. По обе стороны дверей — два рундучка, две койки, столик. Если встать на него и высунуться в иллюминатор, увидишь сверху предохранительную деревянную решетку, а справа — недвижные широкие металлические плицы колеса.

Алешка плюнул в мутную воду, втянулся в каюту, задраил иллюминатор. Переоделся. Ботинки толстой свиной кожи придется разминать не один день. А тельняшку дадут?

— Старпом, — высунулся он в коридор, где возился с матерчатыми тюками Корпиков, перетаскивая их в красный уголок. — А тельняшку дадут?

— Какую такую? — обернулся тот. — А… В плавлавке купишь.

«Что за плавлавка? Ладно, потом».

За переборками звякало. Значит, кто-то еще есть на пароходе. И точно: из машинного отделения вылетел черный берет, за ним выскочил тоненький чумазый парнишка. Присел, прикрыл беретиком макушку, склонил по-цыплячьи голову, зачем-то провел пальцем по Лешипому ботинку.

— Не жмут?

— Нет, — растерялся Алеша.

— Коля, — вставая, протянул чума пик руку. — Заместитель механика по тяжелым маслам.

Голос звенящий, струпный.

— Нико-олай, — прогудели внизу, — Инструмент слева за дверью.

— Несу-у, — пропел заместитель механика и поманил Алешку к себе.

— Давно на флоте? — шепотом спросил.

— Первый год, — тоже шепотом ответил Алеша. — А что?

— Понимаешь, старпом на меня злой, а тебе не откажет. Попроси левый кнехт сдвинуть на двести девяносто дециметров, скажи — механик велел: центровка нарушена, машину никак не запустим. Мне одному не под силу. Вона идет.

— Александр Ионыч! — послушно повернулся Алексей в дверной проем, где завиднелась серая шапка. — Механик просил левый кнехт осадить… Ах ты! — кинулся он за юркнувшим вниз масленщиком.

— Га-га, гы-гы, хо-хо-хо, — зазвенело, затыкало внизу от хохота.

«Ну погоди, Коля!»

Алешка сам развеселился от немудреной «купли», но, увидев ленивую ухмылку старпома, покраснел. Уже молча взял у него ведро с белилами, кисть и полез на мостик. Дернул дверь рубки. Заперто.

Красить трубу он начал с береговой стороны, чтобы работа виделась издалека. Не очень удобно держаться одной рукой за стремянку, другой ровно вытягивать белые полосы вдоль трубы. Робкое апрельское солнце к полудню раскалилось, и роба плотно держала тепло горячего тела. Даже душновато стало. Алеша поглядывал на соседние пароходы, где тоже завозились с покраской, на необлачное тугое небо. Ни одной чайки. Только вороны шебутились над старыми тополями близ кирпичных заводских цехов. Оттуда к берегу прямым курсом на «Командор» правила череда парией. Пять… нет, шесть человек. Алексей перетащился на другую сторону мостика, поглядывая на подходивших и изредка на старпома. Тот сидел враскоряк ка бухте с куском каната в руках. Пяток струганых палок, похожих на черенки для лопат, аккуратной стопкой лежали у правой ноги.

Первые — в промасленных спецовках — быстро поднялись на пароход, кивнули Корпикову и исчезли. Видно, машинная команда. Трое потоптались на гальке, потом длиннорукий обветренный нахальнее. А последний, в длиннополом плаще, такой же рослый, только крепче сбитый и лицом нахальнее. А последний, в Длиннополом плаще, выпростав руки из карманов, отошел как для разбега, ухнул, надвинул до веснушчатых круглых щек мятую серую шляпу и по шаткой лесенке сходней добежал до борта. Спрыгнул на палубу, сел на кнехт и победно сдвинул шляпу: «Вот вам!»

Конечно же, это Корытов. Ох и надоел он Алексею! На курсах рядом все старался сесть, ухитряясь спать с вытаращенными прямо на преподавателя глазами, после занятий семенил сбоку, в столовой норовил лишним за столом. И на «Командор» выпросился следом за Алексеем. Появился он на четвертый или пятый день занятий: в середине урока по лоции вдруг скрипнула классная дверь, на пороге вырос похожий на гнома парень в сатиновых пузырчатых брюках. Нос круглый, щеки круглые, глазки изумленные, губы крендельком. Сунулся на шажок в класс и выдохнул потрясенно, будто никогда не видел столько взрослых за партами: