Галина Тарасюк - Новеллы

Галина ТАРАСЮК

НОВЕЛЛЫ

Один на трассе

Димка проснулся оттого, что кто-то его тормошил и кричал:

— Вставай! Вставай в школу! Быстро вставай!

Мама стояла перед ним, надушенная, в короткой кожаной юбке и такой же курточке. Ее лицо под толстым слоем макияжа было злым, как всегда с похмелья. Вчера вечером, когда он вернулся домой, она лежала как мертвая, под прожженным в нескольких местах ватным одеялом на своем диване, занимавшем почти всю площадь их тесной “гостинки”. Димка до ужаса боялся, чтобы мама не умерла, а его не забрали бы в интернат, поэтому, наклонившись над ней, прислушался и принюхался: слава богу, мамка была пьяная и живая. Димка облегченно вздохнул и принялся рыскать по грязному столу, заваленному пустыми бутылками, кусками хлеба, огрызками мокрой розовой колбасы и банками из-под рыбных консервов. Проглотив все, что было съедобным, спокойно заснул на своей раскладушке в надежде, что утром, когда он проснется, мамы уже не будет. И не будет скандала. Но мама стояла над ним, и из ее ярко-красного рта сыпалась брань:

— Бандит! Ты че в школу не ходишь?! Вчера училка с мурлом каким-то приходила, угрожала милицией. Мне еще этого не хватало! Вставай! И быстро в школу! А то в интернат сдам, урод!

Известие о приходе “училки” Димка пропустил мимо ушей — это было уже не раз и совсем его не интересовало. Беспокоило другое: мамка пугала его интернатом, только тогда, когда шла на трассу. А трассы Димка боялся больше интерната. Оттуда мамка приходила на рассвете, вся в синяках, растрепанная, с мертвыми невидящими глазами. И каждый раз внутри у него холодело. Так и теперь: Димка испуганно смотрел на маму и не мог слова вымолвить.

— Урод! — зло ругнулась мать. — Таращится, как даун… Повторяю: будешь бродяжничать, сдам в интернат! — И пошла к двери.

— Ты куда? — хрипло спросил Димка. — Опять на трассу?

— Пшел вон! — мрачно огрызнулась мать.

— Мамка, не ходи! Не ходи, мамка! — не помня себя, завопил Димка.

И тут мать прорвало. Отрывая ребенка, вцепившегося в нее мертвой хваткой, заорала:

— А жрать шо будешь?! Шо жрать будешь?! Выродился, ска-а-т-тина, на мою голову! Хоть бы околел или утоп! Жизни от тебя нету!

— Не ходи, прошу тебя. — Димка бросился к своей курточке, стал лихорадочно выворачивать карманы. — Вот, на… Возьми!

Но мать с такой злостью шлепнула его по протянутой руке, что копейки, как брызги, разлетелись по маленькой прихожей. Следом хлопнула входная дверь, и Димка, рыдая от отчаяния и страха, упал ничком на свою раскладушку.

Димка плакал и вспоминал деревню над речкой и бабу Валю, у которой он жил не тужил, даже один год в школу ходил, до тех пор, пока баба Валя не сделала себе рыжие кудри и не поехала на заработки в Италию. По дороге в Италию баба Валя отвезла Димку в город к матери. Димку город испугал. Пугал его и огромный хмурый дом, и тесная мамина комнатушка на последнем этаже, куда они долго поднимались грязными узкими ступенями. А потом мама с бабой ссорились и обзывались, и все, как Димка понял, из-за него, потому что он всем мешал и не давал жить. Наконец баба Валя хлопнула дверью, и больше Димка ее не видел, лишь временами вспоминал, когда мамка “по пьяни” начинала ругать “старую стерву, которая поехала в Италию, б….дь”.

Так началась Димкина городская жизнь. Сначала он смотрел на нее из окна кухни, а потом осмелел и стал боязливо спускаться со своей верхотуры во двор, когда туда выходили погулять после школы другие дети. Мамке было не до Димки. Днем она спала, а ночью “принимала гостей”. Димке попервах “гости” нравились. Дяди, приходившие в гости, были веселые, приносили с собой водку и колбасу, угощали Димку, и он, наевшись и глотнув под одобрительные возгласы горькой жидкости, засыпал на своей раскладушке. Но однажды он проснулся от маминого вскрика и в темноте увидел страшное: добрый дядя, который угощал его вечером колбасой, душил на диване маму. Мамка стонала и сопротивлялась. Димка испугался, закричал и стал бить и царапать дядю по голой заднице. Дядька страшно разозлился, сильно избил Димку и закрыл в туалете, пригрозив:

— Пикнешь — убью!

Но больше всего Димку удивило то, что мамка, вместо того чтобы спасаться и его спасать, лишь пьяно ругалась в темноте:

— У-у, урод! Такой кайф испортил!

С тех пор Димка стал бояться мамкиных “гостей”, стал заикаться и писаться во сне. А когда дядьки после пьянки начинали душить маму, накрывался с головой и старался не дышать. Тогда Димка был еще маленький и глупый, ничего в жизни не понимал и не дружил с Артиком, который уже всего в этой собачьей жизни насмотрелся… Димка вообще тогда ни с кем не дружил. Дворовые дети сторонились его и думали, что он еще маленький или недоразвитый, если в школу не ходит. Димка и в самом деле в свои восемь лет был похож на пятилетнего сопляка. Сначала это очень огорчало его, но когда стал зарабатывать себе на хлеб, радовало: ему всегда подавали щедрее, чем другим, даже Артику.

Воспоминание об Артике вытеснило из Диминой головы грустные мысли. Тем более что солнце уже встало из-за высотки и приветливо светило в окно. Димка бодро вскочил, порыскал по грязному столу, бросил в рот черствую горбушку батона, запил ее водой из-под крана и снова был готов к жизни. Страх прошел, на душе было легко, а в голове созревал план на день. План Димке понравился. Набросив курточку, он выбежал из квартиры. Обойдя вечно поломанный лифт, помчался ступеньками вниз, на улицу. На улице было тепло, солнечно и малолюдно. На остановке — тоже. А это значило, что к метро Димка доедет с форсом — на маршрутке, стоявшей в ожидании пассажиров.

— Дядь, можно? — спросил Димка молодого водилу.

— Ладно… — буркнул тот, и Димка пристроился возле дверей с радостным ощущением, что день начинается счастливо.

На станции метро “Лесная” возле будки при входе на эскалатор сегодня тоже сидела добрая тетка. Димка проскочил мимо нее, бросив: “Здрасте!” — и побежал по эскалатору на платформу. Людей в предобеденную пору было мало, поезда ходили реже, и Димка вместе со всеми стал слушать человека в костюмчике, который, взобравшись на крышу фургона, галдел во что-то большое, похожее на черную лейку.

— Если вы меня изберете депутатом Верховной рады, — кричал мужик, — я отменю пэдеэс, повышу пенсии и зарплаты, открою новые рабочие места…

— Хрен ты откроешь, — не выдержал агитации мужчина с удочками, который стоял рядом с Димкой, и Димка засмеялся, настроенный на веселье, но тут подошел поезд.

Вскочив в вагон первым, Димка через окно наблюдал за жестикуляцией мгновенно умолкшего человека с лейкой.

— Сволочь, — сказал мужчина с удочкой, который снова оказался рядом с Димкой. — Ишь, как врет? Мало наворовал! Все им мало и мало! Каждый лезет к власти и гребет деньги, деньги!.. Кровопийцы!

При упоминании о деньгах Димка стал шарить по карманам — пусто: его деньги остались рассыпанными в прихожей. Жаль, ему сегодня так не хотелось канючить, а придется… Хотя вряд ли что-то перепадет, время не то, и едут не те — одни пенсионеры в центр добираются: кто продавать черемшу на Крещатике, кто попрошайничать в подземных переходах, а кто — в богатые кварталы, где в мусорных контейнерах можно найти не только пустые бутылки, но и бутерброд с икрой или огрызок черствой дорогой колбасы.

Димка тоже шарил раньше по мусоркам, когда ничего не умел. Но сейчас у него все классно — и в метро, и на улице детям подают охотнее, чем старикам. Особенно щедрые — хорошо одетые молодые тетки, у которых, видно, тоже есть дети. Но в такую пору добрые чужие мамы в поездах не ездят…

Страх как не хотелось Димке сегодня канючить, но пустые карманы призывали. А потому Димка отлип от дверей, скорчил жалобную мину и, вздохнув (была не была!), заныл тоненьким жалобным голоском:

— Хочешь сладких апельсинов…

Пенсионеры не шевельнулись — занудная песенка Земфиры не тронула их. Медленно продвигаясь по вагону, Димка наблюдал, как костлявые городские бабки и толстые сельские тетки, крепче уцепившись в свои сумки, делают вид, что никто перед ними не поет с протянутой рукой. Только в самом конце вагона суетливо зашуршала в сумочке молодая женщина в кожаном прикиде. Димка в мгновенье ока проскочил нищую жадную публику и оказался возле нее. Та от Димкиной ловкости растерялась и, вероятно, не найдя мелочи, протянула ему гривну.

С тем Димка и выскочил на платформу, пристально вглядываясь, не пасутся ли по вагонам“ быки” с гитарами, “продавалы”газет, цыгане или рэкетирскаяшобла Прыща. Ни тех, ни других не было видно — где-то проедают утренний улов. И успокоившись, что не будет ни в голову бит, ни ограблен, Димка решил выбрать из своего репертуара что-нибудь “жалистное”… Знал, что из пассажиров метро копейку вместе со слезой лучше всего вышибают песни о Боге и маме.