Галина Тарасюк - Как перед смертью

Галина ТАРАСЮК

КАК ПЕРЕД СМЕРТЬЮ

Новелла

Светало. Варушка как раз на летней кухне запаривала корм скоту, когда услышала скрип калитки. Варушка стрепенулась, мотнулась к окну: тропинкой от ворот плелась, прихрамывая, старая Савчучка. В такую рань?! От недоброго предчувствия руки в женщины задрожали, кипяток с ведра плеснул на ноги, в глазах потемнело от боли. Варушка вскрикнула, уронила ведро в бадью с комбикормом и стала в пороге перед Савчучкой. Лютая, как меч. Знала, что старуха скажет, но все же спросила, сдерживая досаду:

— Что скажите, бабо?

— А скажу лишь то, что он опять, доця, до Винницы не доехал. Маня звонила. Говорит: окна-двери — нараспашку! Музыка играет! Уже вторую неделю — вохлюлей: пьют-гуляют, стыда не знают! И скажи — за чем?! Маня говорит: такое вытворяют, как перед смертью!

— Бабо, перекреститесь! — вскрикнула Варушка, побледнев. — Дети же малые!

Савчучка испугано перекрестилась на побледневшую Варушку, тонколицую, с темными запавшими глазами, похожую на святую великомученицу Варвару, икона которой висела у бабы на покути.

«Свят-свят… бедная, сотлела уже с горя», — подумала жалостно Савчучка, а вслух стала уговаривать женщину:

— Да ты, дочка, так не убивайся… Не одной тебе беда… Теперь, дочка, время такое настало, мир такой — куда ни глянь — один разврат и пьянство, будто перед концом света… А может, кто наворожил, порчу наслал?.. Сглазил?

Но Варвара слушала и не слушала старицу. Думала о своем: «Порчу наслал! Вот такие, бабо, как вы и Маня ваша, и наслали! Завистливые сплетницы! Не могли пережить счастье чужое! Все ойкали: «Ой, девка на выданье, а вы все с Петром не налюбуетесь друг дружкой!». Вот и сглазили! А теперь бегут сочувствовать да советы давать! Ни свет ни зоря! Спать спокойно им чужая беда не дает! Своей мало!»

Савчучка, хоть и слепая, а видела по лицу Варвары, что в душе ее творится. Да и по себе знала, как это — выслушивать такое от чужих людей. Но не сказать Варке о том, о чем вся слобода сплетничает, не имела права: надо же что-то делать! Спасать надо… А еще боялась Савчучка, как бы Варушка не трахнула с горя ее по голове сковородкой за такие вести. Но Варушка стояла в дверном пролете как соляной столб и смотрела не на бабу, а куда-то в даль.

— Маруся сама видела или от кого-то слышала? — спросила мертвым голосом.

— Сама! Сама, голобушка, собственными глазами все видела. Говорит: ходют под ручку, не стесняются… Тешутся!

От этих слов Варушкой дернуло и Савчучка, испугавшись, что передала кутье меда, поправилась:

— Как ненормальные, говорит Маня! Ой, чтоб такой примерный мужчина да так… Ой, голубушка, нашаманено ему, наколдовано… Сейчас, куда не глянь, одна магия и колдовство…

— И когда это было? — не слушая старуху, спросила тем же мертвым голосом каменная Варвара.

— Да когда? Вчера и было! Ну я пойду… Прости, голубушка, за вести нехорошие… но душа болит: чего же он не едет в ту Винницу?! Ну сама завезла бы… Ведь людям же помогало! Вон Миша Митрофанов! Как-никак, а еще десяток годочков протянул…

— Ладно, бабуся… Спасибо, что известили… — прервала Савчучку Варвара. — А теперь извините — работы много. Детей в школу собирать… Агов, дети! В школу пора! — крикнула в сторону веселенькой, хоть не первой молодости хаты. И в тот же момент хата весело распахнулась и во двор выпрыгнули, как кузнечики, трое мальчиков-погодков девяти-двенадцати лет. А за ними вышла худенькая белокурая девушка — старшая дочь Варвары — Алиса. Девушка глянула на бледную маму, озабоченную бабу Савчучку, все поняла, закрыла ладонькой рот и беззвучно зарыдала.

Савчучка, увидев, какого переполоха наделала своим приходом, виновато и спешно заковыляла к воротам, а Варушка, не говоря ни слова, вернулась на летнюю кухню готовить детям завтрак.

Пока хлопцы умывались, толкаясь и брызгаясь, возле умывальника под грушей, а потом уминали яичницу за столом на веранде под надзором Алисы, Варушка, как ни в чем не бывало, суетилась по хозяйству, носила ведрами воду с колодца, наливала в бочки и корыта — для коровы и стирки. Когда за ребятами трижды хрястнула калитка, в школу провожая, к занятой работой матери подошла испуганная Алиса. Спросила:

— Что делать?

— Не знаю, — ответила та.

— Может, я поеду… туда?.. Попрошу, чтобы ехал в Винницу… — спросила Алиса, давясь слезами.

— Не смей! — вдруг прорвало черной злостью Варвару. — Не надо! Четы будишь ехать?! Позориться! Он что — не понимает? Он все хорошо понимает! И не думай! Пусть подыхает!

Алиса задохнулась:

— Мама! Но ведь хлопцы…

— А что — хлопцы?! А он о них думает? Эти дети конфетки не видят! Хуже сирот! Я последний ломоть отрываю от них, последнюю копейку — все для него, чтоб он… А он… такой позо-о-ор… Вместо того, чтоб… Ой, не могу-у-у… Не-е мо-гу-у-у…

— Мам… тихо… вон баба Зина из-за угла подслушивает… — зашикала Алиса, но лишь еще больше разволновала маму.

— Ой, не могу! Дивка на выданье! Трое парней!.. скоро в армию… А он… Вот те крест, доченька, руки на себя наложила бы — такая досада… Если б не вы… Ну вот скажи, что мне делать?! На плечах его нести в ту Винницу? Говори! Потому что ты смотришь на меня так, словно я во всем виновата! Го-осподи! Он что хочет, то делает, а я виновата!

— Простите, мама… я хочу, как лучше… Мне всех жалко… Но больше всех — ребят… Что мы с ними, мама, делать будем? Еще в банду пойдут! Наркоманами станут! Ой, ма-а-ама, я не могу…

Напоминание о сыновьях отрезвило Варушку. Оставив кастрюли, она вдруг быстро пошла в дом, на ходу бросив:

— Так! Все! Сама поеду!

Когда выходила за ворота, принаряженная, в новом цветастом платье, причесанная, подкрашенная яркой дочкиной помадой, спросила Алису:

— Как ты сказала туда добираться?

— Маршруткой до базара. А потом пешком налево: Виноградный тупик, номер сорок шесть. Спросите людей… если что… Люди знают…

«Люди знают»… — От этих слов Варушку будто кипятком окатили… — «Ой знают-знают… Какой позо-о-ор!» — зарыдала ее душа за крепко стиснутыми в каплю крови накрашенными губами.

Люди и вправду знали. И где тупик, и, кажется, за чем он ей, Варушке, нужен. Одна такая догадливая сваха следом бежала, хотела, видать, к самому порожку подвести. Но Варушка та-а-ак на нее глянула, что «добрая женщина» чуть ногами не укрылась. А еще одна «сочувствующая», которая в этот самый момент расцвела пышно, как мальва, над своим тыном, сказала, словно в душу плюнула:

— Катю, оно тебе нада? Сама найдет. Но я бы на месте этой женщины не позорилась.

Разъяренная Варвара хотела ответить красавице, чтоб она за собой смотрела и не сунула носа до чужого проса, но боялась сорваться — раскричаться-разрыдаться перед этими двумя «хозяйками», которые побросали работу и с чужого горя потешаются! Боялась расплакаться, да слезы не спрашивали — сами градом котились, заступая белый свет…

За слезами Варвара не заметила таблички с номером на хате, но сердцем почувствовала: это тут! Вытерла слезы, остановилась около калитки. Дом — новый, красивый, вокруг сад молодой, клумбы-цветы… Видно, не бедствует хозяюшка. И времени хватает… Не то что ей, затюканной работой и детьми, Варваре… А он… он еще ее позориться заставляет… За чужие заборы заглядывать… А сам… День белый, а окна зашторены… Спят! После ночи бурной…

Стало горько, гадко… Люто! Казалось, от обиды сердце лопнет, разорвется на мелкие части.

«За что?! Да я в тебя душу вложила, ирод, а ты?!.. А ты… а ты вынуждаешь меня так унижаться, стоять вот здесь… ни свет ни заря…» — уже не злилась, а плакала Варварина душа. Хотелось уйти — от позора, от людской молвы, но вспомнила слова дочери о сыновьях. И правда: три парня растет! Нет, не уйдет она так! Все скажет! Все!.. Остановилась, потрогала калитку — не открывается, замкнута! Злость с новой силой обдала кипятком душу. В сердцах начала трясти железными воротами, они зазвенели, дразня соседских собак. Поднялся жуткий лай. Над тынами вдруг выткнулись и зависли, лоснясь на утреннем солнце, как глазурованные кувшины, заспанные физиономии соседей. И только в доме под номером сорок шесть по-прежнему было тихо и безлюдно, будто там вымерли! Но ревнивый глаз Варвары заприметил, как в одном из окон шелохнулась белоснежная тюль…

— Лучше бы тебя смерть забрала… Лучше бы тебя смерть забрала… — зарыдала Варушка без слез и слов, не ведая, куда себя деть от унижения и позора. Если б могла, испопелила бы и себя, и этот дом, и сад с клумбами! Чтоб лишь — черное дымящее попелище…

Вцепившись в калитку, стиснув зубы, Варушка кричала-рыдала-проклинала, но на улице было тихо. Ничего интересно больше не услышав, примолкли собаки, поснимали из тынов и понесли умывать свои заспанные горшки-кувшины соседи. И только редкие ранние перехожие, обходя женщину, замершую у закрытой калитки дома номер сорок шесть в тупике Виноградный, по тому, как дрожали мелкие цветочки на ее платье, догадывались, что она плачет.