Дина Рубина - Наш китайский бизнес

Наш китайский бизнес

"Хотел бы уйти я

В небесный дым,

Измученный

Человек."

***

Беда была в том, что китайцы и слышать не хотели о китайцах. Наверное, потому, что были евреями.

Яков Моисеевич Шенцер так и сказал: нет-нет, господа, вы китайцами не увлекайтесь! Речь идет о еврейском Харбине, о еврейском Шанхае…

Словом, беседуя с ними, было от чего спятить.

Когда мы вышли, Витя сказал:

– Ты обратила внимание на их русский? Учти, что многие из них никогда не бывали в России!

– Полагаю, все мы нуждаемся в приеме успокоительного, – отозвалась я.

– Я менее оптимистичен, – сказал Витя. – И считаю, что всех нас давно пора вязать по рукам и ногам.

Китайцами мы их прозвали потому, что это слово ясно с чем рифмуется. Когда перед нашими носами забрезжил лакомый заказец – их паршивый "Бюллетень", – мы навострили уши, наточили когти и приготовились схватить зажиточную мышку в свои пылкие объятия.

Поначалу эти обворожительные старички со своим рафинированным русским казались нам божьими одуванчиками. Вот именно тогда Витя и изрек впервые: – Китайцев следует хватать за яйца.

И я с ним согласилась. Но яйца у них оказались основательно намылены.

Да. Стоит разобраться, ей-Богу, почему же сначала они показались нам божьей травкой?

Корректность, конечно же! Их безукоризненные манеры и старосветское воспитание.

…Тут бы мне хотелось как-то посолиднее нас обозначить, но боюсь, ничего не выйдет. Назывались мы "Джерузалем паблишинг корпорейшн", хотя ни я, ни Витя не имели к Иерусалиму ни малейшего отношения. Я жила в маленьком городке, оседлавшем хребет одного из холмов Иудейской пустыни, а Витя – в душном, рыбно-портовом Яффо.

К корпорации, какой бы то ни было, мы тоже не имели ни малейшего отношения, но Витя считал, что это название придаст нашей фирме некоторую устойчивость. (Кажется, в корзину воздушного шара с той же целью грузят мешки с песком).

Честно говоря, нас и фирмой назвать было совестно, но это уж – как кому нравится.

Когда, года четыре назад, нас обоих вышвырнули из газеты за то, что мы платили авторам гонорары, Витя, с присущей ему наглостью и гигантоманией, заявил, что с него довольно: больше он на хозяев не работает. Он сам будет хозяином.

– Тебе, – простодушно ответил он.

– Да благословит вас Бог, масса Гек!

Тогда он с жаром принялся доказывать все выгоды самостоятельного бизнеса. Можно сильно греть налоговое управление, объяснял он, списывая текущие расходы на все, буквально на все! К примеру, приобретаешь ты за пятьдесят миллионов долларов на аукционе "Сотбис" Ван Гога, "Автопортрет с отрезанным ухом", и когда представляешь документы об этом в налоговое управление…

– ..'.тебе отрезают все остальное…

– Да нет! – кипятился Витя – Тебе просто списывают эту сумму с годового налога!

Теперь вы понимаете, с кем мне приходилось иметь дело?

На другое утро он пошел в налоговое управление, положил голову на плаху и дал знак палачу отпустить нож гильотины: зарегистрировал на свое имя компанию "Джерузалем паблишинг корпорейшн", единственным наемным работником которой стала я.

Первое время старые газетные связи еще держали наш воздушный шарик в бурных потоках издательской стратосферы. Одним из лучших заказов была религиозно-историческая брошюра, издаваемая консервативной ешивой, которую возглавлял рав Фихтенгольц. Дай ему Бог здоровья, – это был дивный заказ! Большая статья о порядке богослужений и жертвоприношений во Втором Храме. На третьей странице издания мы должны были изобразить Первосвященника иудейского в полный рост, в парадном одеянии.

Статью, конечно, перевели и отредактировали, что касается Первосвященника – с ним было хуже. Дело давнее, заметила я, кто его видал, этого парня?

И тут нам с Витей пришла в голову славная мыслишкой мелкой дерюжкой. Простенького, но очень элегантного. У меня была хорошая фотография анфас в этом свитере. Снимали во время страстной ругни в Беэр-Шеве на конференции, посвященной связи двух культур – нашей и ихней. И поза хороша: правая рука воздета, левая прижата к груди. Почему-то Вите казалось, что это – самые подходящие для Первосвященника и одеяние и поза.

– Дай старичку шкуру на поноску, – сказал Витя. – Смотри: при помощи сканера переносим на экран твой свитер, убираем никому ненужную твою голову, находим в журналах благообразное лицо еврейского пророка, там этого добра навалом… – и старый хрен укомплектован!

Мы судорожно принялись листать журналы. Самым благообразным оказалось обнаруженное в "Джерузалем рипорт" бородатое лицо Хасана Абдель Халида, идеолога арабской террористической организации "ХАМАС". Витя сказал, что пролистай мы еще сто двадцать журналов – более типичного еврейского лица не найти. Дадим растром, сказал он, его и родственники не опознают,' как после автомобильной катастрофы.

Что же касается нагрудной пластины с драгоценными камнями, украшавшей одеяние первосвященника, тут уж все было проще простого: среди прочего хлама я зачем-то вывезла с бывшей родины коллекцию уральских самоцветов. Они и послужили, так сказать, прообразом драгоценных камней, символизирующих цвета двенадцати Израилевых колен…

Рав Фихтенгольц был в восторге. Первосвященник наш иудейский с головой арабского террориста стоял на картинке в моем свитере, а нагрудную его пластину украшали уральские самоцветы – и очень кстати: моя, не Бог весть какая пышная, грудь Первосвященнику все же была великовата.

…К тому времени, о котором пойдет речь, мы с Витей делали местную газетенку о двенадцати страницах для моего пасторального городка в Иудейской пустыне.

Как бывает обычно, в самой гуще пасторали булькала весьма интенсивная криминальная каша, потому что за последние годы в городок приехало много наших людей. Так что, самой интересной и насыщенной рубрикой была "Уголовная хроника". Раз в месяц я собирала данные о текущих безобразиях у начальника местного полицейского отделения, славного парня с простодушной улыбкой восточного хитреца… Звали его… Нет, пожалуй, для русского уха это имя марокканского еврея может показаться издевательством. Короче, звали его Саси Сасон, и можно представить, какие кружева выплетал в процессе верстки сквернослов Витя из этого, вполне заурядного имени, присобачивая к нему невинные приставки и ни о чем не подозревающие суффиксы.

Нельзя сказать, что сонный городок потрясали убийства из ревности, чудовищные насилия или еще какая-нибудь жуть. До приезда "русских" покой, в основном, нарушали арабы из соседних деревень, забредавшие на наши улицы и весело трясущие перед школьницами смуглыми своими причандалами. Верстая подобные новости, Витя обычно напевал: "…а в солнечной Италии большие гениталии"… Ну и, конечно, марихуана. Смекалистые горожане выращивали ее в цветочных горшках на балконах, а то и на своих участках перед домом – мирные утехи садоводовлюбителей.

С приездом "наших" список правонарушений не то, чтобы очень расширился, но – скажем так – значительно обогатился необычными и даже изысканными способами пренебречь такими пустяками, как закон.

Почему-то подоплекой большинства этих происшествий было – эротическое восстание смятенной души.

Чувствовалось, что мои бывшие соотечественники, ошарашенные местной сексуальной свободой, метались в клетке своих комсомольских предпочтений, мучительно пытаясь раздвинуть ее железные прутья, а то и сломать засов…

Раз в месяц я появлялась у Саси Сасона с диктофоном, и размеренным голосом он сообщал об угнанных автомобилях, о задержанных курцах марихуаны, об арабах, укравших на очередной стройке банку с побелкой или мешок с цементом. (В эти минуты сама себе я напоминала пчелу, собирающую мед с неказистых цветков, возросших на навозной куче).

И наконец – он приберегал это напоследок – простодушно улыбаясь, сообщал, стервец, что-нибудь "эндакое". При этом никогда не открывал имени правонарушителя, сопровождая протокольные сведения довольно странной, для полицейского, фразой.

– К черту подробности! – восклицал Саси Сасон. – Подробностей не знает никто.

Что говорить, грошовый это был заказ, да и не могли мы требовать большего от местного муниципалитета с его провинциальным бюджетом. Впрочем, мы вкладывали в газетенку изрядную часть души.

Например, в рубрике "Вопросы-ответы" придумывали фамилии вопрошающих граждан.

Тут уж мы порезвились. Поначалу использовали инициалы, затем – имена знакомых и родственников, затем – фамилии литературных героев, присобачивая к ним имена пожилых евреев. Самуил Вронский задавал вопросы Соломону Левину, а им обоим возражала Фира Каренина. Это проходило незамеченым.

В конце концов, мы обнаглели настолько, что стали использовать имена китайских и японских императоров.