Хорхе Борхес - Стихи разных лет. Борхеизмы

Стихи разных лет. Борхеизмы

Из книги “Пыл Буэнос-Айреса (1923)

Улицы

Улицы Буэнос-Айресастали плотью от плоти моей.Не алчные улицы,где донимает толпа и сутолока,а безвольные улицы в глубине квартала,где почти не увидишь людей,затушёванные полумраком и сумерками,и те, что подальше,без сердобольных деревьев,где неприветливые домишки,удручённые вечными далями,рискуют затеряться в беспредельностинеба и пампы.Они прибежище для одиночки,их населяют тысячи редкостных душ,единственных перед лицом Бога и Времении безусловно чудесных.Эти улицы расходятся к западу, северу и югу,и они тоже родина — эти улицы:вот бы в строчках, которые я пишуплескали эти знамёна.

Юг

С одного из твоих дворов глядетьна древние звёзды,со скамейки в тениследитьза разбросанными огоньками,которые моё невежество не могло ни наречь,ни собрать в созвездия,слышать биение водыв потаённом колодце,запах жасмина и жимолости,безмолвие спящей птицы,ощущать свод прихожей, влажность,возможно, всё это — стихи?

Из книги “Золото тигров’ (1972)

В манере пятистиший танка

Выше по склону —сад, весь в золоте лунном,так и сияет.Но только губы твоинамного слаще в тени.

Птица умолклав глуби тенистой сада.Бродишь в печали.Разве не вижу: тебечего-то недостаёт.

Чаша чужая,меч, который другомукогда-то служил,свет луны за окошком —разве этого мало?

Тигр под луною,в золотых позументах,смотрит на лапы.Не помнит, что растерзалчеловека когтями.

Дождь так печальноомывает надгробье.Грустно быть камнем,грустно не быть человеческойжизнью и сном на заре.

Не в пример предкам —не погибнуть в сраженье.Полночью скучнойбыть тем, кто старательнослоги считает в стихах [1].

Ослепший

Мариане Грондоне

Навечно он лишён земных обличийи лиц, чьи не меняются черты,нет близких улиц, все за три версты,нет некогда бездонной сферы птичьей.От книг ему остался только видтого, что память — этот род забвенья —удерживает в форме оглавленья,являя вместо смысла алфавит.Неверный шаг — и падаешь куда-то,от уровней различных спасу нет…Так робким узником сонливых летживу я без рассвета и заката.Сплошная ночь. И ни души. Лишь стих —ваятель беспросветных дней моих.

Со дня моего рожденья в девяносто девятомот виноградных лоз и глубокого чана —длинное время, что позже видится мигом сжатым,зримый мир похищало у глаз моих постоянно.Жадные дни и ночи вымарывали в упоеньемилые сердцу лица и дорогие строки,попусту вопрошает моё иссякшее зреньебиблиотеки и храмы, тонущие в поволоке.Голубизна и пурпур стали серым туманом,двумя пустыми словами. Зеркало полнится нынепепельной пустотою. В парке благоуханномскорбную розу мрака я обоняю в унынье.Выжили только одни мертвенно-жёлтые тени,Зреньем я наделён — лицезреть наважденья.

Золото тигров

До поры пожелтевших сумерекя столько раз наблюдал,как могучий бенгальский тигрслонялся тропой судьбыпо вольеру, не понимая,что это его тюрьма.А там и другие тигры:огненный — Уильяма Блейка,другое золото — пылкийЗевесов металл, и кольцо,что каждой девятой ночьюзачинает девять колец,а эти — новые девять,и так без конца…[2]С годамистали меня покидатьпрочие дивные краски,остался лишь робкий свет,нерасторжимая теньи первоначальное золото.О закаты, о тигры,о пламя мифа и эпоса,о самое дивное золото —твои пряди, желанныевот этим рукам.

Ист-Ленсинг, 1972

Из книги “Железная монета ’ (1976)

Элегия невозможному воспоминанию

Я всё бы отдал — только бы припомнитьтот пыльный немощёный переулоксреди приземистых белёных стен,где стройный всадник заслонил зарю(на нём большое выцветшее пончо),вокруг равнина в некий день без даты…Я всё бы отдал — только бы припомнить,как мать в имении Санта-Иренеглядит на утро и ещё не знаетфамилии своей грядущей — Борхес…Я всё бы отдал — только бы припомнитьсраженье у Сепеды, где бы ямог свидеться с самим Эстанислаодель Кампо[3], встретив посвист первых пульсвоей беспечно радостной отвагой…Я всё бы отдал — только бы припомнитьдверь в потаённом загородном доме,которую отец мой еженощнотолкал, пока во сне не затерялся,пока четырнадцатого числафевральским днём 38-го годане отворил её в последний раз…Я всё бы отдал — только бы припомнить,как корабли Энгиста[4] отплываютот датских дюн, чтоб остров захватить,ещё не ставший Англией покуда…Я всё бы отдал — только бы припомнить,как внемлю я Сократовым словамв тот вечер неминуемой цикуты,когда он преспокойно размышлял,что есть бессмертие, неторопливосуждения и мифы вороша,а между тем от ног его холодныхструилась к сердцу синяя погибель…Я всё бы отдал — только бы припомнитьтот миг, когда бы ты в любви призналась,а я не мог бы до утра заснуть,мятущийся, счастливый…

Из книги “История ночи" (1977)

Зеркало

Ребёнком я боялся увидеть в зеркалечужое лицо или слепую, безликуюмаску, за которой скрывалось бынечто ужасное. И ещё я боялся,что в зеркале молчаливое времясобьётся однажды с ежедневного курсачеловечьих часов да и приютитв своём ленивом мнимом пространственовые существа, формы и краски.(Я об этом помалкивал — дети пугливы.)Теперь я боюсь, не вобрало бы зеркалоистинное обличие моей души,терзаемой мраком и прегрешениями,которую зрит Бог и, возможно, люди.

Из книги “Тайнопись (1981)

Гимн

Этим утром воздухнапитан невероятным благоуханиемрайских роз.На берегу ЕвфратаАдам постигает всю свежесть воды.Золотой дождь струится с неба любовью Зевса [5].Выныривает из моря рыба,и человек из Агригента[6] вспомнит,что он был этой рыбой.В пещере, которую назовут Альтамира[7],безликая рука вычерчиваеткрутой хребет бизона.Рука Виргилия лениво ласкаетшелка, которые везлииз царства Жёлтого Императоракараваны и корабли.Первый соловей запевает в Венгрии.Иисус разглядывает на монете профиль Кесаря.Пифагор рассказывает своим грекам,что у времени та же форма, что у круга.На одном из островов Океанасеребристые борзые преследуют золотых ланей.На звонкой наковальне куют меч,который не подведёт Сигурда[8].Уитмен поёт на Манхэттене.Рождается в семи городах Гомер.Дева только что пленилабелого единорога.Прошлое возвращается, как прилив,и все эти древности наплываютпотому, что тебя поцеловала женщина.

Удача