Валерий Шелегов - Моя ж ты радость

Валерий Шелегов

Моя ж ты радость

«И смеюсь, и пляшу, и плачу»

Я — студент. И этим все сказано. Настоящий студент, голодный до наук.

Август угасал. После зачисления, несколько дней спустя, предстоит близкое знакомство с однокашниками по семинару прозы. С руководителем семинара Лобановым Михаилом Петровичем. О его письме на Индигирку на собеседовании не заикнулся.

Экзамены идут в три этапа. Первый — конкурс. Второй — «собеседование». Третий — обычные экзамены для гуманитарных высших учебных заведений. Литинститут — духовная богадельня, можно сказать монастырь для творческих монашествующих душ. Здесь каждый молится Богу, каким он его представляет.

Творческий конкурс прошел зимой. Собеседование проходило в актовом зале на втором этаже Литинститута. Комиссия из известных писателей, солидная. В истории института известны факты, когда студенты поступали с не своими рукописями. К третьему курсу творческая несостоятельность выяснялась — и «творцов» отчисляли безжалостно.

Собеседование доброжелательное. В рукописях автор виден, как не ухищряйся. Стиль писателя — сам автор. Как живет, так и пишет. Какой интеллект, такой и словарный запас. Не есть в человеке основа, которая видна только в глазах. Это — душа человека. Именно глаза скажут: живёт душа в человеке, или не дал её Бог. Большинство писателей сочиняют рассудочно, и редко кто пишет, полагаясь на свою душу. Михаил Петрович Лобанов колко изучал меня, сидящего перед комиссией. И я видел, что мои рукописи и все что в них изложено, никак не вяжутся с моей внешней жесткостью. Сидел, будто пружина туго сжатая. Речь моя через пень колоду.

— Вы мне чем-то напоминаете молодого Виктора Астафьева, — выслушав моё словесное бездорожье, улыбнулся Лобанов.

— Водку, пьёте? Песни, наверное, под гармошку поёте.

— Водку пью. Песни под гармошку пою. И пляшу. И …плачу, — засмущался.

До экзаменов я допущен. Два года подряд я срезался у доцента Малькова. Преподавал Мальков в институте «научный коммунизм». В этом году доцента Малькова на экзаменах тоже не миновать. Первый экзамен сдал на троечку — благодаря моему ангелу хранителю — декану заочного отделения. На Малькова Галина Александровна Низова повлиять не берется. Мальков безжалостный к студентам. Студенты очного обучения при этой фамилии трепетали в страхе до истерики. В прошлом доцент Мальков работал прокурором. Каким образом он стал «историком научного коммунизма» понять трудно. Но факт: в институте он учил студентов по своей книге — компиляция других авторов историков.

Я долго сидел за письменным столом, подперев кулаком щеку, давил — отпускал кнопку настольной лампы, чередуя свет с сумраком комнаты, в номере писателя Юрия Сергеева. Юра — слушатель Высших Литературных курсов. Для семьи на два года снял квартиру в Москве. Познакомился с ним в прошлом году. Также шли экзамены. На втором экзамене у доцента Малькова я «отселился» от остальных абитуриентов. Вторично. Два года подряд!

Забрал документы и просиживал задницу на лавке в дворике дома Герцена. Спешить уезжать не стал. Искал варианты. Евгения Сидорова из института убрали. Ректор другой. Егоров Владимир Константинович. Публицист, работавший одно время в «Комсомольской правде» и в ЦК Комсомола. В институт ректором пришел кремлевскими коридорами. По слухам, большая умница и порядочный человек. Значит, есть какая-то калитка. Некому отворить потихоньку эту калитку. Нужен авторитетный человек — ходатай за меня.

День светлый и солнечный, а тут хоть волком вой. Рядом ухнулся крупный мужичище, в белой рубашке, распахнутой до пупа. Брюки измяты в коленях гармошкой. На абитуриента не смахивает. Идет набор на ВЛК.

— Ты, случайно, не с Севера? — задал он вопрос.

— Из Якутии. Как определил? — удивился.

— Только северяне могут вальяжно и независимо валяться на московских лавочках.

Я всмотрелся в лицо соседа. Буквально перед отъездом мне попалась на глаза книга «Королевская охота» Юрия Сергеева. С фотографией. Книга настолько хорошо написана о геологах и охотниках, что лицо автора на фото врезалось в память.

— А ты, наверное, Юрий Сергеев. Автор «Королевской охоты».

— Сергеев, — поднялся он для рукопожатия.

Вечером договорились увидеться в общежитии в его 704 номере. С собой в заплечной сумке был журнал «Полярная Звезда» с моей повестью.

— Для знакомства. Как с автором. Какой ты писатель я знаю, — дал ему почитать.

— Подарить не могу: единственный, — журнал мне вернули вместе с документами.

Юрий Сергеев в молодых годах работал буровиком в Южной Якутии. С Севером связь не теряет. Бывает наездами в Якутске, собирал материал для написания романа «Становой хребет». С собой у него была его вторая книга «Самородок». О старателях южной Якутии. Книгу он подарил с автографом. До вечера расстались.

Я поехал в общежитие. Жил на третьем этаже. Трое абитуриентов в комнате. Время еще раннее и коридор безмолвствует. Мои сожители бродят по Москве. За «Самородок» принялся сразу. И зачитался. Вечером появился стремительно Сергеев и сходу обнял. Троекратно, по-русски расцеловал.

— Это тебе за твоего Чифирка! Собирай вещи. Поедем на седьмой этаж. Будешь жить в моем номере. Сам я на Москве квартиру снимаю.

Вечер прошел в открытой беседе.

— Ректора Егорова не знаю, — прикидывал Сергеев. — Но завтра поговорю с ним о тебе. Он из бывших комсомольских вождей. Может Толя Буйлов знаком? За роман «Большое кочевье» Буйлов получил премию ЦК Комсомола. Поговори с ним.

Буйлов жил на писательском этаже и был в номере. Юрий Сергеев поехал на Москву к семье. Решил потолковать с Буйловым. На ВЛК он направлен от Красноярского отделения Союза писателей. Живет в Дивногорске. Земляк красноярский. Пошел к нему в номер.

Познакомились. Номер по-бабьи вылизан, чист. Самовар.

— Нее, к ректору не пойду, — отказался Буйлов. — Кто я такой? Он меня и слушать не станет. Здесь нужен кто-то из мамонтов в ходатаи.

Чаёвничать после такой самооценки, с Буйловым отказался. Неприятен мне этот «лауреат» стал. С этим его самоварчиком в виде «Спутника», скатерочкой стерильной на казенном столе, с мертвыми звериными глазками в глубоких впадинах на узком — топорного вида, лице. Юрий Сергеев до слез расстроился моим вторым провалом. Сергееву понятно, как далека от Москвы Индигирка. Рубашку готов снять, в своем номере поселил. И кто из них после этого настоящий писатель? Размышлял, возвратившись в номер.

К Егорову Сергеев решил идти без меня. В ректорском кабинете он отсутствовал долго. Я ждал его на подходе к приемной. Вышел Сергеев взмыленный, будто воз тяжкий до этого тянул.

— Ничего нынче не получится, — утер платком лоб Юра. — Придется тебе, брат, еще раз испытать судьбу.

Сергеев проводил меня до Автовокзала, откуда идут автобусы в Домодедово. Обнялись.

— На следующий год приезжай. Будешь жить в моем номере. Ключ для тебя вахтеру отдам. Только сообщи, когда будешь.

Прошел год. Июльским утром я прилетел в Домодедово. На электричке доехал до Савеловского вокзала. Оттуда на троллейбусе добрался до улицы Добролюбова. Где и стоит семиэтажное кирпичное здание общежития Литературного института. И нынче, ключ от сергеевского писательского номера, меня на вахте действительно дожидался. Из телефонного автомата на седьмом этаже я позвонил Юрию Сергееву по московскому телефону.

— Нет его дома. Уехал на Кубань, — ответила женщина.

Писатель Сергеев кубанский казак. О казачестве мы вели беседы в прошлом году. Мои прадеды Пушкины — сибирские казачьи старшины. Сергеев кубанских атаманских корней казак.

Каждый год я даю на вахту общежития журналы со своими публикациями. Получая ключ от номера Сергеева, обратил внимание на молодость девушки вахтерши в нарядном на лямочках платье, на ее золотые зубы при улыбке. На очки. В вестибюле тусклый свет, а девушка в широких солнцезащитных очках.

Обменяв ключ на «Полярную Звезду» с моей повестью, поехал на лифте на седьмой этаж.

После меня за минувший год в номере никто так и не жил. Даже комплект чистого постельного белья сохранился в упаковке на полочке в шкафу.

За распахнутым окном близкие листья рослых многолетних тополей. Остро пахнет сухой осиной, горячим асфальтом. Жаркий день отстоял. Москва погружается в синеющую вечернюю мглу. Москва шумит и вечером и ночью. В квартале от улицы Добролюбова — Останкинский молочный завод. Денно и нощно там гремят железом и жестью в производственных цехах конвейеры, гудят машины.

В районе Зеленой Рощи много зелени. Улицы чистые. За железнодорожной линией совсем близко Останкинская башня. Я полюбил общежитие. Полюбил этот район. Дружил со студентами очного обучения. В прошлом году студент Серёжа Казаков с другом возили меня в знаменитые Сталинские Высотки на Воробьёвых горах к своим подругам — «доценткам». Ходил с поэтами-студентами на Арбат, где они подрабатывают чтением своих стихов. Показали мне парни и Красную площадь. И «Кузькину мать» — ВДНХ. Я поил их добрым московским пивом «Колос», кормил креветками. «Обмен опытом» с Москвой состоялся. Принадлежность к Литинституту позволит укоренить этот «обмен опыта» с Москвой долгие годы. Но если не поступлю и третий раз?! Москву я вряд ли когда больше увижу.