Амос Оз - Картинки деревенской жизни

Амос Оз

Картинки деревенской жизни

НАСЛЕДНИКИ

Этот чужой человек не казался незнакомым. Что-то в его облике отталкивало, но в то же время и притягивало Арье Цельника с первого взгляда. Если это и в самом деле был первый взгляд: Арье Цельник почти уверен, что помнит это лицо, эти длинные, чуть ли не до колен, руки. Помнит смутно, словно с этим воспоминанием связано нечто, существовавшее еще до того, как пронеслась целая жизнь…

Человек поставил свою машину прямо перед воротами, ведущими во двор. Бежевого цвета машина была вся в пыли, а заднее стекло и боковые окна закрывал своеобразный ребус — восклицательные знаки, декларации, предупреждения, лозунги. Человек закрыл дверцы, но задержался, чтобы проверить, хорошо ли они заперты, резко подергал каждую из них. Затем хлопнул по капоту, потом еще раз мягко шлепнул по нему, как будто это не машина, а старый добрый конь, которого привязывают к забору и дружеским похлопыванием обещают, что ожидание будет недолгим. И, наконец, этот человек толкнул калитку и зашагал к затененной вьющимся виноградом веранде. Шел он вприпрыжку, словно идти ему было больно, — так идут босиком по горячему песку.

Со своего места в гамаке, подвешенном в углу веранды, невидимый, но все видящий, наблюдал Арье Цельник за гостем с той самой минуты, как тот поставил свою машину. Но как ни силился, так и не смог Арье выудить среди своих воспоминаний разгадку: кто же он, этот знакомый незнакомец? Где я встречался с ним? Когда встречался? В своих поездках за рубеж? Во время армейской службы? В офисе? В университете? Или, быть может, еще в школьные годы? Лицо этого человека казалось хитрым и в то же время ликующим, словно удалась ему какая-то ловкая проделка и теперь он полон злорадства. В незнакомом облике — или где-то за ним — угадывался смутный, тягостный намек на знакомые черты, и это лишало покоя. Тот ли это, кто однажды причинил тебе зло? Или, напротив, это ты нанес ему несправедливую обиду, о которой успел позабыть?..

Словно сон, девять десятых которого канули в небытие, и только краешек его все еще слегка мерцает.

Итак, Арье Цельник решил не вставать со своего места навстречу приезжему, а принять его здесь, на веранде, у входа в дом.

Незнакомец подпрыгивал и вилял, торопливо продвигаясь по дорожке, ведущей от калитки к ступенькам веранды. И маленькие его глазки безостановочно бегали по сторонам, словно он опасался быть замеченным раньше времени или боялся собаки, готовой в любую секунду броситься на него из колючих зарослей бугенвиллеи, раскинувшихся по бокам дорожки.

Жидкие волосы с желтоватым отливом, красная морщинистая шея, напоминавшая зоб индюка, мутные водянистые глаза, рыщущие, словно жадные щупальца, длинные руки шимпанзе — все это рождало какое-то неясное гнетущее чувство.

Со своего потаенного наблюдательного пункта в гамаке под сенью вьющихся виноградных лоз Арье видел, что человек этот крупный, но какой-то дряблый, словно только что оправился он от тяжелой болезни, словно совсем недавно был весьма дородным и только в последнее время съежился внутри собственной кожи. Даже его бежевый летний пиджак с туго набитыми карманами выглядел слишком просторным, болтающимся на плечах.

И хотя стоял конец лета и дорожка была сухой, незнакомец задержался, тщательно вытирая подошвы о коврик, расстеленный у подножия лестницы. После чего он поднял одну ногу, потом другую, тщательно проверяя чистоту подошв. Только убедившись, что проделанная работа удовлетворяет его, он поднялся по ступеням, внимательно осмотрел решетчатую дверь и вежливо постучал в нее несколько раз. Не услышав ответа, он наконец-то огляделся и заметил хозяина дома, который покойно расположился в гамаке, окруженном огромными цветочными горшками и продолговатыми вазонами с папоротниками. Виноградные лозы укрывали своей тенью и хозяина дома, и всю веранду.

Лицо гостя тут же озарила широкая улыбка, он чуть ли не отвесил поклон, откашлялся, прочистил горло и провозгласил:

— Прекраснейшее место тут у вас, господин Цилкин! Потрясающее! Настоящий Прованс Государства Израиль! Что там Прованс! Тоскана! А ваши пейзажи! Роща! Виноградники! Тель-Илан — красивейшее место во всей этой левантийской стране! Прелестно! Доброе утро, господин Цилкин! Простите! Надеюсь, что я вам случайно не помешал?

Арье Цельник сухо пожелал ему доброго утра, добавил, что его фамилия Цельник, а не Цилкин, и заявил, что не имеет привычки покупать что бы то ни было у коммивояжеров.

— И очень правильно! Совершенно верно! — протрубил пришелец, утирая рукавом пот со лба. — Откуда нам знать, что перед нами настоящий торговый агент, а не аферист и обманщик? Или, не приведи Господь, даже преступник, пришедший разведать местность для шайки взломщиков, грабящих дома? Но я, господин Цельник, вовсе не агент. Я Мафцир![1]

— Кто?

— Мафцир. Вольф Мафцир. Адвокат Мафцир, адвокатская контора «Лотем и Пружинин». Мне весьма, весьма приятно, господин Цельник. Я прибыл к вам, господин мой, по вопросу… Как бы это сказать… Или, быть может, вообще не станем искать определений, а прямо приступим к сути дела? Могу ли я, с вашего позволения, присесть? Это будет в какой-то мере выяснение личных обстоятельств. Не моих личных обстоятельств, не приведи Господь, ведь по своим личным делам я бы ни в коем случае не осмелился вторгнуться и просто так беспокоить вас без предварительного уведомления. Хотя мы и пытались, воистину пытались, неоднократно пытались, но телефон ваш закрыт для посторонних, а наши письма вы не удостоили ответом. Поэтому мы решили попытать счастья и нанести визит, заранее не оговоренный, и мы приносим свои искренние извинения по поводу причиненного беспокойства. Поверьте, у нас вовсе не принято просто так вторгаться в частную жизнь ближних, тем более что ближний наш обитает в одном из самых красивых мест страны. Однако, как уже было сказано, это не является только нашим личным делом. Нет-нет. Ни в коем случае нет! И если уж на то пошло, все как раз наоборот… В том смысле… Как бы нам поосторожнее это сформулировать… Ну, возможно, скажем, что имеется в виду ваше личное дело, мой господин. Ваше личное дело. А не только наше. Вернее, это касается вашей семьи. Или, возможно, семьи в широком смысле. А в частности, одного из членов вашей семьи, господин Цилкин, некоего члена вашей семьи. Не возражаете ли вы, если мы присядем и поговорим несколько минут? Я обещаю вам изо всех сил постараться, чтобы это не заняло более десяти минут. Хотя, по сути, это и от вас зависит, господин Цилкин.

Арье снова поправил:

— Цельник. — А затем сказал: — Садитесь. — И тут же добавил: — Не здесь. Здесь.

Потому что этот толстяк, точнее, бывший толстяк устроился поначалу на гамаке, плюхнулся прямо рядом с хозяином дома, бедро к бедру. Облако густых запахов сопутствовало гостю — запахи еды, носков, талька и подмышек. И все это обволакивал резкий аромат одеколона, которым он опрыскал себя после бритья. Арье Цельник вдруг вспомнил отца, который тоже маскировал запахи своего тела острым ароматом одеколона, которым пользовался во время бритья.

Услышав «не здесь, не здесь», гость встал, слегка качнувшись. Его обезьяньи руки касались коленей. Он извинился, выбрал иное направление и опустил свой зад, упрятанный в широкие, не по размеру, штаны, на указанное ему место — деревянную скамью по другую сторону садового стола. Это был деревенский стол, сработанный из древесных плит, обструганных только с одной стороны и напоминавших железнодорожные шпалы.

Арье было очень важно, чтобы его больная мать не увидела в окно ни самого гостя, ни его спину, ни даже тень его на фоне виноградных лоз. Поэтому он усадил адвоката в такое место, откуда тот не был бы виден, а услышать канторски-масляный голос Мафцира мать не смогла бы из-за своей глухоты.

Три года назад Наама, жена Арье Цельника, уехала к своей лучшей подруге Тальме Грант в Сан-Диего и не вернулась. Она не написала ему прямо, что решила оставить его, а сначала осторожно намекнула: «Покамест я не возвращаюсь». Спустя еще полгода она сообщила: «Я все еще остаюсь у Тальмы». А затем: «Нет необходимости, чтобы ты продолжал ждать меня. Я работаю с Тальмой в студии, где возвращают молодость». А в следующем письме: «Нам с Тальмой хорошо вместе, у нас похожая карма». И наконец: «Наш духовный учитель считает, что будет правильно, если мы с Тальмой не откажемся друг от друга. С тобой будет все в порядке. Ведь ты не сердишься?»

Гила, его замужняя дочь, написала ему из Бостона: «Папа, я советую тебе для твоей же пользы: не дави на маму. Начни новую жизнь».

И поскольку между ним и его старшим сыном Эльдадом давно уже прервалась всякая связь, а кроме распавшейся семьи, не было у Арье ни одной близкой души, решил он еще в прошлом году продать квартиру в Хайфе, на горе Кармель, и вернуться в Тель-Илан, в дом своей матери. Он начал жить на доходы от сдачи двух других квартир в Хайфе и полностью отдался своему хобби.