Дан Родес - Тимолеон Вьета. Сентиментальное путешествие

Дан Родес

Тимолеон Вьета. Сентиментальное путешествие

…Собаки принадлежат людям, а люди находятся во власти судьбы.

Часть первая

ТИМОЛЕОН ВЬЕТА

Тимолеон Вьета

Тимолеон Вьета принадлежал к самой лучшей породе — он был дворнягой.

Он не обладал степенной походкой и благородной осанкой, не страдал он и от излишней горячности и особой, утонченной нервности, свойственной представителям собачьей аристократии. В нем было намешано столько кровей, что любая попытка проследить его родословную оказалась бы напрасной тратой времени. Но именно эта неопределенность происхождения и привлекала внимание, заставляя людей пускаться в долгие рассуждения. Окидывая пса критическим взглядом, они обычно замечали, что длинная густая шерсть, скорее всего, досталась ему от бусерона, большие мягкие уши свидетельствуют о наличии среди его предков шведского валхаунда, в плавном изгибе хвоста им виделось что-то нордическое, в походке — грациозные движения пинчера, а манера свернуться калачиком, устроившись в кресле, которое он считал своим, напоминала поведение слота. Однако дальше смутных догадок дело не шло. Тимолеон Вьета был обычным беспородным псом, и ничего более.

Что касается возраста, то и на этот вопрос никто не смог бы дать определенного ответа. Кокрофт полагал, что, когда Тимолеон Вьета впервые появился в его доме, ему было года два. В тот вечер разыгралась страшная гроза. Пес вышел из темноты и остановился на пороге кухни. Он был похож на живой скелет — насквозь промокшая шерсть облепила тощие бока с выступающими ребрами, а трясущийся хвост печально повис между задними лапами. С тех пор прошло пять лет, значит, сейчас ему было семь.

На первый взгляд Тимолеон Вьета ничем особенно не выделялся среди множества дворняг, слоняющихся по улицам умбрийских городков: ростом с небольшую овчарку, может быть чуть пониже, по черной шерсти разбросаны неровные серовато-белые и коричневые пятна. Но если приглядеться повнимательнее, то можно было заметить существенную разницу. Во-первых, он выглядел ухоженным, пожалуй, даже несколько избалованным псом и вовсе не был похож на тощих, изголодавшихся бродяг Перуджи: его черный нос лоснился влажным блеском, а густая шерсть, хоть и свисала длинными спутанными прядями, была чистой и переливалась на солнце шелковистым блеском.

Но, кроме внешнего лоска, была еще одна особенность, отличавшая его от других бесприютных скитальцев, которым в трудную минуту посчастливилось заглянуть в хороший дом: хотя Тимолеон Вьета и родился беспородной дворнягой, у него были удивительно красивые глаза, похожие на глаза маленькой девочки.

Кокрофт

Кокрофт уже довольно давно ни с кем не разговаривал. Никто к нему не заходил, и никто не звонил по телефону. Его единственным если не собеседником, то внимательным слушателем был Тимолеон Вьета. Последний раз Кокрофт слышал человеческую речь дней шесть назад. Он говорил по телефону со своим банковским поверенным, занимающимся его финансовыми делами в Англии. Разговор начался с обсуждения различных формальностей, связанных с получением небольшой пенсии, которую Кокрофту стали выплачивать совсем недавно (пенсионер — само это слово приводило его в уныние, словно он вдруг превратился в дряхлого старика), а закончился дискуссией по поводу какой-то оперной арии. Дискуссия перешла в жаркий спор с криками и взаимными оскорблениями, и в результате кто-то из них бросил трубку. Кокрофт был пьян и не мог вспомнить, у кого на этот раз не выдержали нервы, он даже не помнил, из-за какой именно арии они разругались и кому из них она показалась слишком претенциозной. Но теперь это не имело никакого значения. Когда-то, в лучшие времена, они были друзьями, которые с удовольствием пикировались друг с другом, проводя целые вечера за бутылкой вина в бесконечных интеллектуальных поединках, разнося в пух и прах или поднимая до небес творчество современных музыкантов, композиторов и дирижеров. Но все это осталось в прошлом. Теперь они не испытывали друг к другу ничего, кроме взаимного раздражения. И бывшая приятельница стала всего-навсего менеджером, который представляет финансовые интересы Кокрофта и распоряжается его тающими день ото дня доходами. Крохотная пенсия позволяла Кокрофту кое-как держаться на плаву и обеспечивала крышу над головой, а скромных гонораров от музыкальных произведений, которые он когда-то написал, хватало на выпивку, дешевые сигары, на бензин и еду для одной дворняги.

Тимолеон Вьета стал четвертой собакой Кокрофта. За последние пятнадцать лет, прожитые в старом каменном доме, некогда принадлежавшем фермеру, Кокрофт потерял трех собак. Первая, щенок рыжего сеттера, погибла в семимесячном возрасте, наглотавшись каких-то таблеток. Она умерла в страшных мучениях на руках у Кокрофта. Вторую собаку, далматина, Кокрофт убил в припадке гнева. В тот вечер его друг, сорокалетний музыкальный критик из Австрии, имя которого Кокрофт напрочь забыл, но чьи пышные седые усы и колючие, глубоко посаженные глаза он еще смутно помнил, заявил, что будет спать на диване в гостиной, а Кокрофт, если ему так нравится, может сам сосать свой дурацкий член.

Заявление стало итогом долгой и утомительной перепалки между любовниками, и Кокрофт, сорвавшись, запустил в критика тяжелой стеклянной пепельницей. Конечно же он не целился в Юргена, или Фрица, или как там его звали, Кокрофт просто хотел выразить крайнюю степень своего возмущения. К тому же пепельница безумно нравилась его капризному другу, и ее потеря стала бы для австрияка страшным ударом. На дне пепельницы была прилеплена картинка с изображением пузатой пивной кружки, увенчанной густой шапкой пены. Критик привез ее из родного Клагенфурта и повсюду таскал за собой. Казалось, что если предложить ему стряхивать пепел в какую-нибудь другую посудину, то процесс курения толстых вонючих сигар потеряет для него всякую прелесть. Пепельница пролетела через всю комнату, ударилась в потолок и обрушилась на голову далматину, раскроив несчастному псу череп. Австрияк уехал на следующий же день, прихватив свою бесценную пепельницу, которая чудом осталась цела и невредима.

В начале их совместной жизни Кокрофт и музыкальный критик строили радужные планы на будущее и даже подумывали подписать нечто вроде брачного договора и открыть общий счет в банке. Однако роман закончился меньше чем через шесть недель.

Третья собака, лайка-самоед, просто исчезла. Кокрофт где-то слышал, что итальянцы тайно едят собак, но он гнал от себя эту ужасную мысль. Ему гораздо больше нравилось думать, что собака улетела в родные места, — подхваченная легким бризом, она уплыла, словно белое пушистое облако, далеко-далеко на север, за полярный круг.

Кокрофт понял, что еще одной потери ему не пережить, и решил никогда больше не заводить животных. Но без собаки в доме было пусто и одиноко, особенно в долгие зимние месяцы, когда Кокрофт почти ни с кем не виделся и, бывало, целыми неделями ни с кем не разговаривал. Так что Тимолеон Вьета, появившийся на пороге его дома ровно через четыре года после исчезновения самоеда, показался Кокрофту подарком, который ему принес аист. Пес стал для Кокрофта самым дорогим существом на свете, которое он баловал, словно маленького ребенка, и щедро осыпал любовью и лаской. В ответ на заботу и внимание Тимолеон Вьета согласился жить с Кокрофтом. Он пользовался неограниченной свободой и частенько отлучался по своим важным собачьим делам, но неизменно возвращался к хозяину. Приветливо помахивая хвостом, он садился возле Кокрофта и, склонив голову набок, заглядывал ему в лицо своими прекрасными глазами.

Дом, в котором они жили, стоял на склоне холма. Он находился километрах в двух от шоссе и в нескольких минутах ходьбы до ближайшего дома. Тимолеон Вьета целыми днями бегал по окрестностям, но стоило ему почувствовать голод или усталость, и он не спеша трусил к дому, зная, что там его ждет миска, полная вкусной еды, уютное кресло, которое он считал своим, тепло очага или прохлада веранды — в зависимости от погоды — и суетливая забота его первого настоящего хозяина.

Так они прожили пять лет, и все эти годы пес оставался единственным верным и преданным другом Кокрофта. Иногда в их доме появлялись мужчины — молодые и старые, — милые и приветливые, чей уход разбивал Кокрофту сердце, или угрюмые и злые, которые вместе с его разбитым сердцем уносили и кое-что из его вещей. Стройные юноши с красивыми и гладкими телами, толстые старики с кривыми ногами и волосатой грудью — они приходили и уходили, а пес оставался. Он не покидал хозяина даже в самые трудные времена, когда дом наполнялся мрачной тоской и унынием.

«Тимолеон Вьета, — говорил Кокрофт после очередной любовной драмы, когда они вновь оставались вдвоем, — ты святой».