Зигфрид Ленц - Бюро находок

Зигфрид Ленц

Бюро находок

Посвящается Томасу Ганске

Генри Неф наконец-то отыскал бюро находок. В веселом расположении духа вошел он в пустую приемную, где стояла только черная конторка, опустил на пол парусиновую сумку, из которой торчала промеж ручек хоккейная клюшка, и кивнул старому человеку, стоявшему перед широкой деревянной перегородкой. Тот сосредоточенно, очевидно уже не в первый раз, жал на кнопку, вызывая звонком хранителя забытых вещей. За закрытым окошком приемщика, где-то в глубине угадываемого помещения, раздавался странный дребезжащий звук молоточек сначала вроде бы западал, а потом принимался колотить как бешеный, но вот наконец послышались неторопливые шаги, кто-то шел, казалось, откуда-то очень издалека. Старый человек, одетый в темное, в белой рубашке и черном галстуке, с облегчением взглянул на Генри, пошевелил губами, словно осторожно пробуя слова на вкус, потом похлопал себя по карманам, но не обнаружил того, что искал, а когда за молочным стеклом возник темный силуэт, пригладил волосы и поправил галстук.

Окошко с шумом открыли, и Генри в первый раз увидел Альберта Бусмана, его недовольное лицо и синий заляпанный рабочий комбинезон, такой просторный, что при быстрых движениях казалось, будто широкая одежда развевается вокруг него. На вопросительный взгляд кладовщика Генри показал на старого человека: вот, мол, он впереди меня, а затем, прислонившись спиной к конторке, стал с любопытством и удовольствием смотреть на происходящее, предчувствуя, что в ближайшем будущем ему самому придется заниматься тем же (он даже подумал, что перед тем, как приступить к разговору о приеме на работу, просто необходимо пройти этот урок наглядного обучения).

Старый человек заявил, что потерял кошелек на вокзале, там, где продают билеты, кожаный коричневый кошелек, кожа местами уже потерлась, даже треснула. Бусман равнодушно кивал, для него это была обыкновенная банальная пропажа, он почти ни о чем не спрашивал, лишь долго смотрел на руки старого человека, потом молча повернулся и направился к сейфу, где хранились ценные вещи. Он открыл его двумя ключами. И хотя кладовщик стоял к ним спиной, Генри словно видел все его действия: как он что-то брал в руки, ощупывал и клал назад. Наконец он остановился на каком-то предмете, который мгновенно исчез в бездонном кармане его комбинезона. Своим видом он никак не показал, нашел ли то, что потерял клиент, или нет, только спросил, какая монограмма выгравирована на кошельке. Старый человек с удивлением переспросил в свою очередь:

– Монограмма? Что за монограмма?

Такой ответ вполне устроил Бусмана, но он захотел еще узнать, не может ли тот назвать сумму денег, которая была при нем.

– Да, то есть нет, нет, конечно, да, – сказал старик. – Там было восемьсот марок до того, как я купил билет до Франкфурта, я еду туда на похороны сестры.

Тут он вспомнил еще, что заплатил за билет двести тридцать марок, на что Бусман с уверенностью заявил:

– Значит, в вашем кошельке должно было остаться еще пятьсот семьдесят марок, – и без всякого выражения на лице он подал старому человеку портмоне и сказал: – Вот, держите, с вас тридцать марок – тарифный сбор за обработку утерянной вещи. – Словно читая инструкцию по обслуживанию клиентов, он добавил: – Вознаграждение за находку не взимается, поскольку потерянную вещь доставил железнодорожный полицейский.

Старый человек торопливо отсчитал названную сумму, коротко поблагодарил, собираясь удалиться, но Бусман подал ему два формуляра и потребовал заполнить каждую графу прямо сейчас, вон там, за конторкой.

Генри улыбнулся, пожелал старому человеку успеха, обошел его сбоку и со знанием дела кивнул Бусма-ну в знак одобрения, но тот спросил его монотонным голосом:

– О какой потере хотите заявить вы?

– Меня зовут Генри Неф, – сказал Генри.

– Очень хорошо, – сказал Бусман. – Так что вы потеряли?

– Ничего, – ответил Генри бодро и весело, – пока еще ничего, мне сказали, я должен прийти сюда и представиться.

Бусман принялся разглядывать открытое молодое лицо, выражавшее полную беспечность – ни намека на уныние, тем более отчаяние, которыми были отмечены лица ежедневно приходивших сюда и тоскливо заявлявших о своей утрате людей, и тогда Бусман спросил:

– А почему, собственно, вы должны здесь представляться?

– Меня перевели сюда, – сказал Генри, – в бюро находок, мои бумаги наверняка уже здесь.

– Тогда вам надо пройти к шефу.

Бусман показал на помещение за стеклом, позади рядов полок, где просматривалась мощная спина мужчины, читавшего при слабом свете. Пока Генри обдумывал, каким путем добраться до шефа, Бусман сделал знак шагнуть через открытый проем в перегородке, находившийся на уровне его колен, и обогнуть гору чемоданов, сложенных для продажи на аукционе, о чем свидетельствовала табличка.

Едва Генри вошел, шеф – грузный человек с седым бобриком на голове и водянистыми глазами – встал, дружески пожал ему руку и сказал:

– Я Ханнес Хармс, добро пожаловать на прохождение альтернативной службы на федеральной железной дороге.

Он отодвинул в сторону какие-то бумаги, – Генри был уверен, что это его документы, – выпил глоток кофе из фарфоровой кружки и закурил сигарету. Затем он предложил Генри сесть и поглядел на белую птичью клетку, где прыгал с жердочки на жердочку снегирь, издавая одни и те же требовательные звуки.

– Красивая птичка, – сказал Генри.

– Потерянная вещь, – пояснил Хармс, – такая же, как и все остальное тут, найден был в скором поезде из Фульды, прибыл, так сказать, прямиком из епископского города. Нам не удалось избавиться от него на аукционе, вот я и взял его к себе. Кстати, его зовут Пиу-пиу.

Генри удивленно поглядел на снегиря, покачал головой и сказал:

– Как же можно забыть птицу, да еще в клетке?

– Я тоже задавал себе такой вопрос, – сказал Хармс, – лет пятнадцать тому назад, когда начинал здесь работать, но со временем я отучил себя удивляться. Вы не поверите, чего только люди сегодня не теряют, они даже забывают вещи, от которых зависит их судьба, просто оставляют их в поезде, а потом приходят к нам и ждут, что мы их отыщем, – усталым голосом он добавил: – Не существует другого места, где они испытали бы такую подавленность, натерпелись столько страха и прошли через отчаяние и самобичевание, ну, вы еще сами станете свидетелем всего этого.

Он снова придвинул бумаги к себе, наклонил голову и, говоря в стол, спросил:

– Неф? Генри Неф? – и, не дожидаясь ответа, сказал: – Нашего шефа тоже так зовут.

– Это мой дядя, – сказал Генри.

Он произнес это очень тихо и как бы небрежно, будто родственные отношения не имели для него никакого значения. Хармс только кивнул, его пытливый взгляд скользил по документам, и Генри уже предвидел, о чем он его сейчас спросит, и не ошибся. Хармс сразу поставил вопрос ребром: что, Генри уже оставил всякое намерение снова попробовать поработать проводником поезда, хотя бы через какое-то время? Генри пожал плечами:

– Думаю, да. Меня перевели сюда, и я надеюсь, что смогу здесь остаться.

– Перевели, – сказал Хармс и еще раз повторил: – Перевели, ну да, конечно.

От Генри не ускользнуло предубеждение, прозвучавшее в его голосе. Он разглядывал своего будущего начальника, его большие руки, дряблые щеки, отметил про себя плохо завязанный узел галстука, коричневую шерстяную кофту, и когда Хармс встал, чтобы дать птичке воды и подсыпать корма, у него появилось такое чувство, что наконец-то он нашел то место, которое давно искал. Пока Хармс сыпал в кормушку из пакетика корм и сухие семечки и зернышки падали мимо на дно клетки, он успел сказать:

– Вам сейчас двадцать четыре, господин Неф, боже мой, двадцать четыре, самое время прокладывать по жизни первые пути и устремляться к цели, если вы понимаете, о чем я говорю. А вы причаливаете у нас, встаете в некотором роде на запасной путь, да вы же будете чувствовать себя так, словно очутились в тупике, ведь у нас не начинают делать карьеру здесь нет никакой перспективы для продвижения по службе. Придет время, и вы почувствуете, что вас уже списали.

Хармс опять сел, помолчал и вопросительно поглядел на Генри, и тот, приняв этот вызов, ответил:

– Мне это без надобности, господин Хармс, правда-правда, карьеру и повышение я оставляю для других, а с меня хватит и того, если я буду чувствовать себя комфортно на рабочем месте.

– Комфортно себя чувствовать, – сказал, улыбаясь, Хармс. – Я надеюсь, у нас вам представится такая возможность. – Он показал на спортивную сумку, на торчавшую из нее хоккейную клюшку и спросил: – Вы играете в хоккей? В настоящий хоккей с шайбой?

– Да, в команде «Blue Devils», – сказал Генри, – во второй лиге, сегодня вечером у нас тренировка.

– У нас тут есть несколько клюшек, – сказал Хармс, – их нашли в «Интерсити» – международном экспрессе из Берлина, вероятно, команда праздновала в поезде победу и забыла после этого весь свой спортивный инвентарь. Вы потом сможете оценить как эксперт эти клюшки. Между прочим, ваши коллеги-спортсмены тоже не подали заявления на предмет возврата им забытых вещей, и это снова и снова заставляет меня думать о том, сколько же людей смиряется с пропажей собственных вещей. Кто-то обивает v нас пороги, а кто-то даже не знает пути сюда, многие сразу не питают никаких надежд.