Мишель Фейбер - Яблоко. Рассказы о людях из «Багрового лепестка»

Мишель Фейбер

Яблоко. Рассказы о людях из «Багрового лепестка»

Еве, как всегда, с любовью и благодарностью

Рождество на Силвер-стрит

Закройте глаза, ладно? И на миг перестаньте следить за временем — на миг, достаточно долгий для того, чтобы вы смогли перескочить через сто тридцать лет. Ну так вот, сейчас декабрь 1872 года. Снег, очень похожий на перья, опадает на ту сомнительной репутации часть Лондона, что лежит между Риджент-стрит и Сохо, на мешанину магазинчиков и жилых домов, затиснутую между пышными улицами людей состоятельных и догнивающими муравейниками бедноты. Добро пожаловать на Силвер-стрит. Здесь в немыслимой тесноте обитают изготовители зонтов, писцы, фортепьянные настройщики, непреуспевшие драматурги, проститутки — все они исправляют свое ремесло при становящейся все хуже и хуже погоде. Снег уравнивает, внешне, всех, и кажется, что Бог любовно покрывает тонкой корочкой льда кровли домов, уличные лотки, экипажи и головы попрошаек. И распознать под этой красивенькой маскировкой страдание и одряхление — дело трудное.

В это холодное декабрьское утро вы проскользнули в бордель, именуемый «Домом миссис Кастауэй», и теперь заглядываете сквозь щель приоткрытой двери в одну из его верхних спален. Что вы там видите? Девушку по имени Конфетка. Ей семнадцать, и сейчас вы наблюдаете за тем, как она, высунув язык, изучает его в ручном зеркальце.

Вы знаете Конфетку? Если вы мужчина, вполне может быть, что и знаете, — в библейском смысле этого слова. Она проститутка, а в эту пору правления королевы Виктории отношение проституток к прочему населению страны составляет 1:36 — по одной на двенадцать взрослых мужчин.

Вот если вы респектабельная женщина, то просто обязаны делать вид, что о статистике этой отродясь не слыхали, и торопливо проскальзывать на улице мимо Конфетки из боязни положить пятно на репутацию вашу. Похоже, однако, что респектабельны вы отнюдь не в такой степени, поскольку мимо не проскочили. Ведь вы уже здесь, в борделе, и наблюдаете за тем, как Конфетка осматривает свой язык.

Что до возраста Конфетки, пусть он вас не скандализирует. Тут у нас законный брачный возраст девушки составляет двенадцать лет. Пройдет еще пара лет, и его повысят — до тринадцати. Так что Конфетка — девица уже бывалая.

Она сидит на смятой кровати, держа перед лицом зеркальце. Язык ее, отмечает Конфетка, немного посерел посередке и не так розов, как следовало бы. Прошлой ночью она перебрала с выпивкой — и вот он, результат.

Прошлая ночь была рождественской, а сейчас у нас утро, 25-е декабря, такой же день, как и все прочие. Конфетка зажгла в своей спальне лампы, поскольку окошко у нее махонькое, а солнечный свет теряется в завихрениях сероватого снега. В камине шипят и плюются дрова, половицы потрескивают — сами собой. Стены ее спальни украшены, как и у прочих девушек, лишь эротическими гравюрами, к убранству их чертогов ветками остролиста миссис Кастауэй относится неодобрительно.

Говоря по чести, если вы желаете понаблюдать за святочным весельем, в георгианские дома, что теснятся за Силвер-стрит, вам лучше не соваться — отправляйтесь-ка лучше в Вест-Энд или в пригороды. Настоящие праздники с раздачей подарков можно увидеть и в Берлингтонском пассаже, но сказочки насчет Непорочного Зачатия, если и сохранились где, то лишь в поселениях людей респектабельных.

Конфетка в последний раз озирает внутренность своего рта. Странно, думает она, что от красного вина язык становится серым. Одно из чудес своенравного тела.

Стук в дверь заставляет ее спрыгнуть с кровати. В столь ранний час, знает она, клиент к ней заявиться не может. Должно быть, это малыш Кристофер пришел за постельным бельем.

— Я за простынками, — говорит мальчик, когда она отворяет перед ним дверь. Он светловолос, голубоглаз и выглядит невинным, как пастушок с рождественской картинки. Отрепьев на нем, правда, нет, но штанам и рубахе его штопка не помешала бы. Да только матушка его, Эми, со штопкой не в ладах. Ее специальность — сечь хлыстом взрослых мужчин, пока они не завизжат, моля о пощаде.

Сколько лет маленькому Кристоферу? Этого Конфетка сказать не возьмется. Он слишком мал, чтобы надрываться в борделе, однако Эми сумела пристроить его к этому делу, и мальчик, похоже, благодарен за то, что жизнь его приобрела хоть какой-то смысл. Быть может, если он отстирает и высушит миллион простыней, ему удастся, наконец, искупить свой первородный грех, сводящийся к тому, что он имел наглость появиться на свет.

— Спасибо, Кристофер, — говорит Конфетка.

Он не отвечает, складывает грязные простыни в стопку, которую сейчас унесет отсюда. Снаружи, на улице, сладкий голос запевает:

В этот первый день Рождества, любимая дарит мнеКуропатку на грушевом дереве…

— А, так нынче Рождество, — говорит мальчик, прижимая к груди охапку простыней.

— Да, Кристофер.

Он кивает, словно подтверждая то, о чем знает нутром, о чем упомянул лишь разговора ради. И, прижав подбородком к груди запачканное белье, отходит к двери, но на пороге останавливается, оборачивается и спрашивает:

— А что это такое — Рождество?

Озадаченная, Конфетка помаргивает.

— День, в который родился Иисус Христос.

— Ну, это-то я знаю, — говорит мальчик.

Снаружи доносится: «Четыре индюшаточки, три французских курочки, две, ах, сизых горлицы и куропатка на груше…»

— Он родился в яслях, — прибавляет Конфетка, надеясь заинтересовать мальчика. — В большой деревянной кормушке, из которой ели скоты.

Кристофер кивает. Мир сотворен на скорую руку и правит в нем бедность — это он знает хорошо.

…любовь моя подарила мне пять золотых перстеньков…

— Некоторые, — замечает он, — дарят на Рождество подарки. Вроде как — ты мне, я тебе.

— Да, Кристофер, такое случается.

Мальчик покачивает головой, точно маленький старичок, удивленный тем, что кто-то способен подарить кому-то грош взамен гроша. Потом покрепче прижимает простыни к груди и выходит из комнаты, креня голову набок, — чтобы не сломать шею, если он вдруг скатится с лестницы.

«Шесть гусеночков в ряд, — распевает на улице рождественский голос, — пять золотых перстеньков, четыре индюшаточки, да три французских курочки…»

Конфетка закрывает дверь спальни — в ней и так уже холодновато становится. Потом ложится на полуголую кровать, раздраженная, — ей хочется, чтобы день этот поскорее подошел к концу, а ведь он едва-едва начался. От наволочек тянет запашком мужского масла для волос, спиртного — надо было отправить их вниз, для стирки, вместе с прочим бельем.

Бездельники, поющие рождественские песенки под окнами Дома миссис Кастауэй, усталости, похоже, не ведают. С неба продолжает сыпаться, свиваясь в круговоротики, снег, оконные стекла подрагивают, покрякивают, но дурацкие куропаточки и горлицы лишь умножаются в числе. Наверное, прохожие бросают этим горластым надоедам медяки — лучше бы они в них камнями бросались.

Проходит еще несколько минут, и Конфетка понимает — больше она этого воя не вынесет. Она вскакивает и начинает одеваться — корсет, чистые теплые чулки, скромное черное в серую полоску платье с подбитым ватой лифом, нарядный лиловый жакет. Конфетка расчесывает волосы, собирает их на затылке в тугой пучок, подкалывает к нему черно-лиловую шляпку. Ни дать ни взять, фешенебельная вдова в половинном трауре. Когда она выходит из Дома миссис Кастауэй на камни заснеженной мостовой, снегопад уже прекращается, а рождественские горлопаны куда-то исчезают.

Открыты, обнаруживает Конфетка, далеко не все лавки. Это не к добру. Неужели близятся времена, в которые на Рождество будет закрыто все? Боже оборони.

И все-таки открытых заведений из тех, что ей требуются, хватает. В витрине писчебумажной лавочки выставлен полный комплект рождественских открыток, украшенных мишурой, ватными снежинками и окруженных птичками, сшитыми из обрезков ткани. После долгих размышлений Конфетка выбирает одну, с занятным фокусом: если потянуть за торчащий сбоку бумажный язычок, открыточный ангел помахивает крыльями. До чего только не додумываются нынче люди — изобретательность их, явленная в современных изделиях, не знает пределов.

В кондитерской, стоящей в двух шагах от писчебумажной лавчонки, она некоторое время серьезно обдумывает приобретение красивой коробки шоколадных конфет, но не решается на него — кто знает, что за конфеты лежат внутри, может, они и не придутся ей по вкусу, и потому Конфетка просит продавца наполнить бумажный пакетик ее любимыми пралине из темного шоколада.