Юность - Николай Иванович Кочин
Он замолчал и стал глядеть в окно. Ребятишки лепили бабу подле ограды. Я вторично и более робко пригласил его прийти на диспут и вступиться за бога.
— Вера, — сказал он и вздохнул тяжко, — в коридоре у нас тьма кромешная, скользко, молодой богослов может ноги поломать и нос разбить, проводила бы.
Вера, вся белая и легкая, как сказочная птица, подлетела ко мне и подхватила меня под руку. Я позабыл обидеться на попа и даже с ним не простился.
— Папа — старый человек, — сказала она мне в коридоре. — Разве его в этом переспоришь? Притом же он — академик и очень много знает про всяких богов…
— Много знает, а рассуждает совершенно неправильно.
— А что с него спрашивать? Разве можно серьезно с ним говорить? Он, например, считает, что мне не надо поступать на службу. А что я без службы? Попова дочь, стряпуха! Извини, пожалуйста, я от жизни отставать не хочу.
— От жизни отставать не хотите, а живете с таким идеологически чуждым элементом. Стыдно!
— Какой ты смешной. Так ведь он отец! Ты мать свою любишь? Ты с матерью живешь? А скажи, она в церковь не ходит? Ага, прикусил язык! Вот то-то и оно-то.
Действительно, говорить мне было нечего. Я смутился и искал повод выбраться из неловкого положения. Она остановилась на пороге двери, и мне нельзя было пройти, не задев ее. Я поневоле стоял перед нею. Хвастливое самодовольство спряталось на дно моей души. Непобедимая робость овладела мною, неловкость становилась мучительной, и я сказал, ничего не придумав лучше:
— И нигде-то вас не вижу я, видно, вас индивидуализм заел…
— А где же мне быть? — ответила она, удивленно подняв брови. — Сижу одна дома, как старушка. Мочи моей нету, один угрюмый папа. Скучища смертная, хуже, чем в епархиальном училище. Вы бываете у учительницы?
— Очень даже часто.
— Ну вот, и я бываю… Так давайте бывать вместе.
Боясь выдать свое волнение голосом, я молчал, опустив глаза. Образ белой птицы, свежего ветра вокруг нее и певучего голоса ничем не заслонить в моей памяти. Она вдруг содрогнулась плечами, крепко пожала мне руки и побежала по сеням, чуть касаясь пола.
— Замерзла… до свидания… не забывайте! — крикнула она с порога, махнув мне рукавом белого платья, и захлопнула за собой дверь.
Конечно, я не воспользовался приглашением бывать с нею у учительницы, потому что я страшился Просвирухи, которая могла расстроить мой диспут. Подспудно я угадывал, что встречи могут, хотя бы чуть-чуть, ограничить мою внутреннюю свободу в отношении ее отца и ослабить силу моей антирелигиозной пропаганды.
Я сам сочинил, написал и расклеил афиши на ограде, на пожарном сарае, в сельсовете. В них сообщалось, что я прочитаю лекцию на тему: «Есть ли бог?» и вызываю всех, кто хочет мне возражать, вплоть до попа, дьячка, просвирни и Андрея Чадо. Я назначил диспут в школе, но никто туда не явился, кроме парней, явных безбожников. Стоило ли в таком случае огород городить?
Я просил Якова позволить мне выступить с антирелигиозным докладом после одного из сельских собраний, когда все крестьяне будут в сборе. Мужики, если они заходили на вечернее собрание, то оставались до конца его. Так оно и получилось. Сперва разрешали неприятное кляузное дело. Один из тех маломощных середняков, хозяйство которого не было на подозрении и никогда не подвергалось обследованию, укрыл у себя кулацкий картофель «исполу». Соседи усмотрели у него на дворе мешки, которые он прикрыл соломой, и сообщили об этом сельсовету. Мы это проверили и учинили над укрывателем суд. Картофель конфисковали, а мужику вынесли порицание и оштрафовали его. Случай этот вызвал массу всяких разговоров, мужики были настроены посидеть — «покалякать» и охотно остались меня слушать. Демонстративно ушли только женщины да несколько стариков, считая за грех внимать речам «богохульника».
— Что такое душа? — начал я с порога (дело происходило в школе, и на партах сидели). — Никакой души нет. Все на свете состоит из веществ, то есть из обыкновенной земли. И когда человек умирает, то душа вовсе не вылетает, как об этом думают и учат, а она сгнивает, как все земляное. Если же под душой разуметь дыхание, которое хорошо заметно в холодном помещении, то вместе с телом прекращается дыхание. Стало быть, разговоры о душе — выдумка, и никаких душ в раю или там в аду не бывает… Повторяю: все на свете от земли. Обратите внимание, когда человек построит дом вдали от селения, то у него все-таки заводится вошь, клоп и прочее насекомое существо. А от чего? Да исключительно от грязи. Вот почему, когда чаще моются, насекомых не бывает. И бог, конечно, ничего не создавал, все получилось само собой, механическим способом, из грязи.
— Вестимо, — поддержал меня один из мужиков. — Навоз везешь в поле, а оттуда хорошую рожь, вот она, грязь-то, какую силу имеет. А как же человек, к примеру? Про это, Сеня, ты нам тоже поясни.
Воодушевляясь, я продолжал:
— Человек тоже, в конечном счете, из земли.
— Какого качества земля эта? — вдруг раздалось несколько голосов. — Глина, известь или обыкновенный чернозем?
Чтобы не сбиться на «отсебятину», о которой я инстинктивно догадывался, и не увязнуть в бестолковщине, из которой потом не вылезешь, я торопился развить свою мысль:
— Он произошел от обезьяны, граждане, обезьяна от зверя, зверь от рыбы, рыба от другой рыбы, а та рыба от лягушки, а лягушка от червяка, червяк из грязи.
— Гм, — подтвердил старик Цепилов, — какая в ней сила, в окаянной. А нам кажется, что грязь так себе, пустяк. Идешь, топчешь ногой, а в ней, может быть, рыба образуется.
— И не только рыба, но все: цветочки, трава, луна, звезды… И бог тут ни при чем. Все само собой, механическим способом. Звезды — это те же земли, с луговиной, с деревьями, со зверями и с людьми.
— Неужели? — вырвалось всеобщее восклицание. — Батюшки-светы!
— Конечно. А вы как думали? На всех этих звездах живут люди, и придет время, когда мы изобретем такой большой
