Два очка победы - Николай Павлович Кузьмин
— Геш, — позвал Шевелев, — усеки-ка во-он того малого. Видишь, с пятеркой? — Он направил палец вниз, на поле, нацеливаясь на вихрастого парнишку с самодельной цифрой пять на майке. Скачков узнал Алика, из заворотных пацанов на тренировочном поле «Локомотива».
— Знаю, — кивнул он. — Мировой малый. Мощи маленько надо накачать.
— Мощь нарастет, — сказал Шевелев, не переставая наблюдать за тем, что происходило на поле.
Тех, кто принимал сегодня экзамены у пацанов, когда-то знал весь город — игроки «основы», знаменитости, — их вытеснили с поля такие, как Скачков. А теперь и сам он… тоже прежний. Второй день. Или первый, если вчерашний не считать? Годы, неумолимые годы подравняли их всех, и сегодня они, бывшие, стали как бы одной семьей, объединенные своим все же славным прошлым.
Говоров неожиданно фыркнул и толкнул Скачкова в бок:
— Геш, треп идет, будто вышибон дома устроил? — Скачков нервно тронул дужку очков. Не приходить сегодня на стадион было нельзя — договорились с Шевелевым заранее. Но все же как, какими путями так быстро разлетаются по городу слухи?
Заметив, что с ним происходит, Говоров стал утешать, сводить все к смеху.
— Да брось ты, Геш, подумаешь! Ты думаешь, у меня не так было? Или у него? — показал на Шевелева. — Или у Татарина? У всех. Это вашему Маркину одному повезло — как по трамвайному билету выиграл. А остальные… Ты вот его спроси, его, — он засмеялся и ударил Шевелева по плечу. — Помнишь, как ты этому врезал… ну, пустоту-то все не мог нарисовать?
Шевелев скривился и одним пальцем почесал щеку.
— Я уже говорил.
— Вот ханыга был! Бабам от него проходу не было.
— Был! — усмехнулся Шевелев. — Он и сейчас есть. Недавно — не поверишь! — опять встретились. Хотел выставку у нас в клубе устроить из мазни своей. А в кабинет ко мне ввалился и — рот раскрыл. «Как, говорит, опять это ты?» «Как видишь». На том и разговор весь.
— Однако ты, Геш, напрасно сделал, — наставительным тоном старшего заметил Говоров. — Зачем ты с ними Клашку-то отпустил? Ну, да я думаю, что она сама не дура распоследняя.
Отпустил! Он вообще не помнил, как все произошло. Какое-то подмывающее помрачнение рассудка, похожее на то, когда он впервые забил свой ответственный гол. Кажется, кого-то пришлось взять за шиворот, кажется, ему грозили милицией… Удивительно, что он никак не отреагировал, когда уносили завернутую в одеяльце Маришку. Видимо, она спала и не проснулась… Оставшись один в покинутой всеми квартире, он сразу же, едва затихло в подъезде, с ожесточением принялся стаскивать на кухню всю грязную посуду, очищать комнату, где намеревался жить. Распахнул окно… По запарке, под настроение хотел было тут же перемыть все и расставить по местам, но вдруг задумался, остановился, — на глаза попалась недопитая бутылка. А, черт! Попробовать, что ли?..
Утром он едва разлепил глаза. В привычку у него вошло здоровое мускулистое начало дня — теперь он застонал и не сразу сообразил, где он и что с ним происходит. Хорошо еще, что имелась большая, неотложная обязанность: отбор мальчишек на стадионе, иначе от одного вида всего, что его окружало в разграбленной квартире, можно было сойти с ума. И он ушел, оставив все, как есть: размокшие окурки, полная раковина тарелок и чашек, крошки и объедки.
Он не сомневался, что Клавдия у Звонаревых. Где-то в глубине души — сразу же, едва он умылся, подставил голову под кран — была надежда, что все еще направится и уверенность в благополучном (в общем-то!) исходе помогла ему не запаниковать, не побежать искать по городу. Сейчас он думал о Маришке так же, как обычно, когда бывал в поездках. Так вот, пускай еще одна, теперь уже последняя поездка. После того, как многое для него закатилось, ушло в прошлое, осмысленность всем его действиям, всей его новой жизни придало существование ребенка. Маришка представлялась ему как бы залогом того, что несчастным он быть не может…
В конце концов на знойной и пустой трибуне они остались втроем, старые соратники по зеленому полю. Татаринцев, стянув фуфайку и отдуваясь, чувствовал себя прекрасно: он сегодня сам, своими руками «провернул» важное и хлопотное дело.
— Геш, пацаны в порядке. В обиде не останешься.
К благодарности он не привык.
На прощание Шевелев спросил:
— Когда занятия? Через недельку?
Представив себе целую неделю вынужденного безделья, Скачков запротестовал:
— Ты что? Завтра и начнем.
Понял ли Шевелев, что он хватается за дело, как за спасение от домашней пустоты?
— Ладно, Геш. Только вот что: тут еще могут подойти. Ты тогда сам распоряжайся.
— Договорились.
Он вышел через служебный подъезд, к которому в дни матчей одна за другой подкатывают новенькие сверкающие автомашины. В вестибюле было пусто и прохладно. Тень от трибуны, постепенно укорачиваясь, спасала и крыльцо. Направо, у закрытого газетного киоска, всхлипывал худенький мальчишка в майке с номером на спинке и в кедах. Скачков разглядел, что ноги маленького футболиста покрыты цыпками, колени сбиты. Пожилая женщина с зонтиком, видимо, бабушка, утешала мальчишку, ласково выговаривала ему и пыталась прижать к груди, тот сердито вырывался и плакал еще горше. Как видно, случилось что-то непоправимое. Скачков медленно подошел.
Виновником слез мальчишки оказался Татаринцев: придрался к чему-то на испытаниях и отказал зачислить в группу.
— Ну вот, а ты и расплакался, — неумело утешал Скачков. — Как звать-то?
Бабушка смотрела на Скачкова настороженно, готовая, если потребуется, решительно выступить в защиту. Но мальчишка узнал футболиста и быстро, торопясь, вытер глаза рукавом.
— Се-режка, — в два приема произнес он, не удержав последнего всхлипа.
Скачков стоял над ним взрослым снисходительным дядей. Он обежал мальчишку взглядом и отметил про себя, что все они, будущие, подбираются один к одному: худощавые, легконогие, как жеребята, ничего лишнего. Выросли они, как можно догадаться, вблизи от футбольных полей и с самых ранних лет обречены на сладкую и мучительную привязанность. Та же знакомая «пятерка», Алик… Мысленно Скачков видел его старшим группы — не по возрасту, конечно, а по мастерству.
— Ну ладно, хватит реветь. Учишься хорошо?
Мальчишка опустил лицо и неопределенно пожал худеньким плечом. В растянутый ворот видна была бледная ключица. Напряженно пульсировала жилка на шее.
— Двойки, тройки есть?
Быстро глянув в лицо Скачкова, мальчишка еще ниже нагнул трепетную шею.
