Елена Коронатова - Жизнь Нины Камышиной. По ту сторону рва

В горнице Медведева темно, а на кухне неяркий свет. А вдруг и он, как кулак Савелий, прячет что-нибудь и собирается бежать? Заледенелое окно не занавешено. Если встать на завалинку… Вскарабкалась, заглянула в небольшую проталинку в стекле. Медведев сидел все на том же месте, только теперь он чинил не хомут, а пим, зажав его между колен. Но вот он отложил иголку с дратвой, шило и повернул голову к двери, шею вытянул. Слушает. Может, он поэтому и не ложится спать, что всю ночь вот так слушает?

Осторожно слезла. Дверь заперта. А ее хозяева дверь на ночь не запирают…

— Кто? — в голосе явная тревога.

— Это я, Нина Николавна. Пожалуйста, откройте.

Она заметила, что пропустив ее вперед, он заглянул за дверь. Наверное, подумал, что она кого-то с собой привела.

Он понял ее с первой фразы.

— Панька, запрягай коня.

С полатей свесилась кудлатая голова.

— Куды, тятя? Рано по дрова. — У Паньки спросонья голос хриплый.

Отец прикрикнул на него. Панька живенько спрыгнул с полатей. Спал он не раздеваясь. Схватил полушубок, нахлобучил шапку и опрометью кинулся из избы.

Василий спрятал Нинину записку в подкладку шапки, сунул краюху хлеба в мешок. Оделся. На пороге горницы бесшумно появилась в исподней рубахе жена Василия. Испуганно глянула на мужа, всплеснула руками и запричитала:

— На кого же ты нас оставляешь…

— Ну, завела, как по покойнику, — с грубоватой ласковостью проговорил Василий и, взяв за руку, увел жену в горницу.

Провожать Нину пошел Пашка. У ворот, смущенно потоптавшись, он сказал:

— Нина Николавна, вы не сумневайтесь… Тятя мне наказал… Я чтобы кому сказать, что вы к нам приходили… Да пусть у меня язык лучше отсохнет.

Через день Надька и Пашка пришли на занятия. Во время урока заглянула Леонтиха.

— Нина Николавна, выдь на минуточку. Там вас на дворе спрашивают. Заходить не хочут.

Нина накинула пальтишко. Высокий человек в тулупе нетерпеливо переминался с ноги на ногу. Он заговорил, и Нина узнала голос Медведева. Василий степенно поклонился.

— Спасибо, Нина Николавна. Уважительный товарищ. Живи, грит, спокойно, поболе вашего Степанчикова начальники есть. Списки, грит, не окончательное дело.

— Я же говорила вам, что он замечательный человек, — обрадовалась Нина.

Самой бы поговорить с Петренко. Рассказать бы обо всем Виктору (писать о своих сомнениях ему абсолютно невозможно. Попробовала, но так запуталась в объяснениях, что бросила). В город вырваться просто необходимо. Решила поехать в воскресенье.

Возвращаясь в субботу вечером с ликбеза, еще издали увидела свет в окне своей горенки. Неужели Виктор? Как тогда — на один вечер. Помчалась что есть духу.

— Гость, видать, заждался, — сказал во дворе Степан.

Ворвалась в горенку, не стряхнув снега с пимов, с белыми ресницами, заледенелыми, выбившимися из-под шапки волосами.

За столом сидел Петренко и улыбался.

— Вы?! — удивилась Нина и тут же обрадовалась: — Вот хорошо-то! Никак не думала, что вы приедете.

— А я догадался, что тебе туговато, и приехал.

— Иван Михайлович, — Нина оглянулась на дверь и, понизив голос, спросила: — Этот Медведев, как по-вашему, кулак?

— Нет.

Сразу как гора с плеч.

— Иван Михайлович, а я так боялась. Если кулак — значит, правильно его в лишенцы… Выходит, я ничего не понимаю… Все говорят, не кулак. Ведь просто ужасно, если я все путаю.

— Эх, Ниночко, если бы ты одна путала… Но ничего, кое-кого поправили. Списки будут пересматривать. Степанчикову мозги прочистили. Ну, расскажи, как ты тут живешь.

— Здесь народ хороший. Ребятишки послушные и очень понятливые. У меня был частный ученик, когда еще в школе училась, Леня. Так никакого сравнения, И на ликбезе хорошо. Читаем вовсю. — Рассказывая, Нина сняла пальто, шапку.

— Ого, и причесалась по-взрослому, — улыбнулся Петренко.

— А вы похудели. Почему вы не в военной форме? Вы надолго?

— Видишь ли, Ниночко, здесь я как уполномоченный от окружкома партии. А про мою работу говорить не надо — такая уж у меня служба. Медведев мужик понятливый — тоже помолчит. Он тебя хвалил. Говорит, уважает тебя народ. Порадовался я и привез тебе награду — приглашение на совещание ликвидаторов.

Подумать только — ее вызывают на совещание! Она поедет и увидит Виктора. Но вот что плохо: выезжать надо завтра пораньше (совещание открывается в шесть вечера), а Петренко останется с тем, чтобы вечером выехать в Верхне-Лаврушино.

Ужинал Петренко с хозяевами на кухне. Пришел Игнатий. Уселся у порога и задымил цигаркой. Он был трезв и с угрюмой сосредоточенностью слушал разговор об урожае, индустриализации, не встревая в него. «Выжидает», — решила Нина. Так и есть, как только замолчали, он сказал:

— Читал я в газетах, будто конфискации у кулаков подлежит имущество, стало быть, такое: скот, постройки, какой-никакой сельхозинвентарь. Стало быть, государство конфискует? Так я понял?

— Так, — подтвердил Петренко.

— А вчерась другую статейку прочитал. — Игнатии полез за пазуху и вытащил помятый лист. Чуть запинаясь, прочел: «…Пресекать все попытки у отдельных лиц использовать служебное положение для извлечения личных выгод в присвоении кулацкого имущества. Немедленно снимать с работы таких разложенцев…»

— Чего же тут непонятного? — спросил Петренко.

— А то непонятно: как же это получается? Кулаку, значит, богатое хозяйство не дозволено, а ежели ты Советская власть — тебе можно. Может, вы разъясните. Али неправильное у меня понятие?

«Я не знаю, что ему ответить», — подумала Нина.

— Неправильное. Присваивает кулацкое имущество не Советская власть.

— Это как же понимать?

— Вы же читали: отдельные лица используют служебное положение. Отдельные! А Советская власть такие незаконные дела преследует и через газету призывает пресекать такое беззаконие. Да и каждый из вас за такое дело в ответе.

— И я, к примеру, в ответе? — усмехнулся Игнатий. — Сосед грабит, а я отвечай?

— Советская власть — это вам не сосед. Глядите, во все глаза глядите, кого в сельские исполкомы выбираете.

«Ну и нечего тебе возразить», — торжествовала Нина.

Она никогда не видела Степана ни веселым, ни усмешливым, ни озабоченным — он всегда одинаково спокоен. А тут будто человек чем-то удивлен, что-то пытается разгадать. Он заговорил медленно, с расстановочкой, прикидывая каждое слово.

— Я вот не возьму в толк… крестьян, значит, агитировают в коллективы. Сулят — налогу помене, тебе льготы, тебе то, тебе се. Нам, значит, крестьянству, выгода. А государству какая тут выгода?

Игнатий насмешливо хмыкнул.

— Чего понимать-то! Попервоначалу товарищество, потом, глядишь, в артель, опосля в коммуну, а в конце концов — работай на чужого дядю.

— Скажи мне, Игнатий Захарович, только по чистой совести, где ты весной семена берешь? — поинтересовался Петренко.

— Савелий Горлов давал. Кулак, промежду прочим, выручал.

— У тебя хоть какие сельскохозяйственные машины есть?

— Мясо было бы — пельмени делал бы, да муки нет, — засмеялась Мотря как-то по-особому — горлом.

— Не про нас машины! — безнадежно махнул рукой Степан.

— Значит, обратно иди к Савелию кланяйся.

— Значит, так, — со злостью признался Игнатий.

— А потом сам-три отдавай. История известная. Так, что ли?

— Куды денесся.

— А тебе, Игнатий Захарыч, не сдается, что ты и без колхоза на чужого дядю работаешь?

Мотря громко засмеялась.

— Что касается выгоды, — продолжал Петренко, — так я вам тут привез статью, где сказано, сколько за год получают колхозники. Я ее вам потом прочту. А сейчас у меня к вам, мужики, вопрос. Не видели, не зарывал ли хлеб в землю Савелий?

— Ежели и зарыл, — сказал Игнатий, — то искать — все равно что по птичьему следу идти.

— Я осенью гуляла, — сказала Нина, — так случайно видела, как он картошку зарывал. В ящиках.

Степан и Игнатий переглянулись, Мотря протянула:

— Гляди-ка…

Только один Петренко не обратил внимания на ее слова. Он поднялся и, натаивая полушубок, сказал, что пора спать, он пойдет ночевать в школу. Там еще к нему придут мужики, нужно кое с кем побеседовать, а товарищ ликвидатор (он улыбнулся Нине) пусть собирается и часам к шести утра подойдет к школе. Там ее будет ждать подвода. Возможно, ей придется выступать на совещании. Надо подготовить сведения по успеваемости.

Боясь проспать, Нина провела ночь беспокойно. И ровно к шести подошла к школе. Леонтиха счищала снег с крыльца.

— Встал уполномоченный?

— Он, поди-кось, и не спал. Сидит в классе, чегой-то пишет.

Никогда еще Нина не видела Петренко таким озабоченным. Он сказал, что Нина должна знать: Савелий прятал в ящиках не картошку, а, вероятно, оружие. Говорить об этом никому не следует. Не только в деревне, но и дома. Степана и Игнатия он предупредил. Они ведь догадались.