Илья Маркин - На берегах Дуная
Настя, все еще смущенная, села.
Она взглянула на стол. То, что казалось грудой бумаг, были цветные открытки и репродукции с картин.
«Откуда все это?» — подумала Настя.
— Мое богатство, — словоохотливо говорил Бахарев, — всю жизнь собираю, самое любимое с собой вожу. И теперь вот — все уцелело, а я беспокоился, пропали, думал.
Она взглянула на его лицо. Оно сейчас было каким-то необычным, мечтательным.
— Вот взгляните, — достал он с самого низу небольшую, размером в две открытки, картину, — Маковский, «Игра в бабки».
Настя увидела ветхий деревенский сарай и перед ним пятерых босоногих мальчиков. Один стоял в центре и прицеливался биткой. Старый, видимо отцовский, картуз он нахлобучил на головенку. Из-под него торчали рыжеватые пряди волос и бойко щурились едва заметные глаза. Вся его невысокая фигурка дышала уверенностью и силой. Он еще даже не размахнулся, но Настя была уверена, что мальчик обязательно попадет в рядок желтоватых бабок и выбьет больше всех.
— А знаете, он чем-то на вас похож, — указывая на мальчика, проговорила Настя.
— Ну, что вы, у меня никогда не было столько самоуверенности. Я скорее вот на этого похож, — показал он на мальчика, который сидел на земле и, опустив косматую головку, с горечью рассматривал бабку, — все проиграл, последняя бабка осталась.
— Ничуть вы на него не похожи, — качнула головой Настя.
— Возможно, — вздыхая, ответил Бахарев. — Мне кажется, что в каждом из этих пяти мальчиков есть что-то мое, родное, близкое, и не только в мальчиках, а даже вот в хворостинах на соломе, в наседке с цыплятами, в брошенном колесе, в синеве неба я чувствую такое близкое, от чего хочется без конца смотреть на эту картину… Я вырос в городе, а эта деревенская сценка родная мне. Вы помните, как Лев Николаевич говорил об искусстве?
— Нет, — призналась Настя.
— Он говорил, что искусство — это способность одного человека с помощью слов, красок, звуков передать свои мысли и чувства другому человеку, другим людям. Вот взгляните на другое, — вытащил он репродукцию с картины Шишкина «Рожь», — ржаное поле волнуется, бронзовеет под солнцем. А через поле вьется дорожка и скрывается вдали. Я не знаю, куда ведет эта дорога, но мне хочется пойти по ней и шагать, шагать без конца. Кругом раздолье, поля, леса, трепетное марево со всех сторон… А когда мне станет грустно, тяжело, я смотрю вот на эту засохшую сосну. Видите, какая стоит она одинокая, печальная, безжизненная. Доломает ветер последние сучья, источит червь когда-то сочный ствол, и упадет сосенка. Тогда у меня сразу появляется мысль: почему же, почему не устояла? Значит, не смогла бороться. И тогда мне хочется быть, вот как эта рядом, — гордой, сильной, с пышными ветвями, крепким стволом. А чтобы быть такой, нужно уметь устоять. И я всеми силами стремлюсь крепко стоять на ногах и, как бы ни оборачивалась жизнь, найти твердую опору и прямо шагать и шагать вперед…
Бахарев доставал одну картинку за другой и все говорил и говорил. Его рыжеватые волосы мелкими колечками вились на висках, привздернутый нос рябили редкие морщинки, на щеках круглились ямочки.
— Вечер уже, — взглянув в окно, сожалеюще закончил он, — простите, Настенька, собираться нужно. Встретимся как-нибудь в Москве, в Третьяковку сходим.
До сумерек ходила Настя, вспоминая все, что видела у Бахарева. Она вглядывалась в деревья, в постройки, в заснеженные поля. Ей вдруг захотелось без конца ходить и рассматривать все, изучать, отыскивать новые признаки каждого предмета…
И вот теперь он, Бахарев, командует их батальоном…
Под десятками ног хрустел снег. Подразделения шли ускоренным шагом. Невдалеке слышалась учащенная стрельба. Вчера вечером бой шел совсем далеко, а сейчас уже почти рядом. В строю метались обрывки разговоров. Кто-то рассказывал, что фашистские танки ночью прорвали нашу оборону, напали на штаб корпуса и подошли к штабу армии.
Настю опять охватила тревога за Аксенова. Если фашисты добрались до штаба армии, то Николай наверняка сейчас в бою. Может, лежит он в снегу и отстреливается от наседающего противника, а может… В штабе армии, наверное, и окопов нет…
— Ты что шепчешь? — спросила Тоня.
— Кто? Я? — удивленно обернулась к ней Настя.
— Идешь и нашептываешь, как во сне, Может, вздремнула и сон хороший увидела? — шаловливо трясла ее за рукав Тоня.
Настя хотела улыбнуться, но только горько поморщилась. Рота шла почти бегом, поднимаясь на пологую высоту. Командира роты вызвал Бахарев.
— Приказ, наверно, получит, — проговорила Тоня. — Неужели опять обороняться?
— А ты что думала — наступать? — сердито ответил кто-то из первых рядов. — Он, изверг, опять прорвался. И когда только угомонится!
Колонна перевалила гребень высоты, и впереди в сумрачном небе взлетали вверх радужные шары осветительных ракет, вереницей угасающих светлячков проносились очереди трассирующих пуль, бледно вспыхивали огнем и через мгновение гасли бесконечные взрывы. Где-то в лощине лежало село Вереб. К нему и спешил батальон Бахарева.
Прошли мимо позиций тяжелой артиллерии. Пушки стояли прямо на снегу, ни одного окопчика вокруг них не было. Видимо, они были спешно переброшены откуда-то и с ходу вступили в бой. Батареи стреляли беспрерывно.
Вернулся командир роты и бегом повел подразделения в лощину. На взгорке остановились. Ротный вызвал командиров взводов. Минут через пять подразделения рассыпались в цепь и начали оборудовать позиции. Сержант Косенко со своим отделением ушел в разведку.
Девушки, как и обычно, начали оборудовать парный окоп. Мерзлая земля не поддавалась лопатам. Мелкой крошкой отскакивала она, черня насыпанный из снега бруствер. Настя и Тоня сбросили шинели. Девушки уже устали, но окоп едва углубился на четверть. Впереди всполошно затрещали автоматные очереди. Засвистели рикошетные пули. Все, прекратив работу, вжались в землю.
— Продолжать работу, не прекращать, — пробегая вдоль позиции, вполголоса сказал командир роты, — зарыться в землю, рассвет скоро.
К роте, отстреливаясь, отходило отделение Косенко. К ним бросился старший лейтенант Рахматулин. Вскоре он вернулся и вновь забегал по позиции, на ходу объясняя солдатам:
— Противник в селе Вереб. Впереди в боевом охранении отделение Косенко. Продолжать работу! Внезапно противник не нападет.
Настя ожесточенно рубила землю. Лопата, ударяясь о камни, высекала искры.
— А знаешь, с нами был радист Степа Гулевой, — прерывистым топотом рассказывала Тоня, — вот парень! Смелый — я таких еще не видела — и душевный. Мы с ним все время вместе пробирались. Когда рванулись в последнюю ночь через канал, а вода-то как огненная. Прыгнула я, а лед тоненький, хрустит, и, знаешь, все внутри зашлось. Хватаю воздух, а вздохнуть не могу. Застыла вся и рта не открою. Так и думала — конец мне, застыну ледышкой в этом проклятом канале… Степа выручил. Как ребенка на руках выволок — и сразу флягу. Разжал зубы, — сама-то я ни за что бы не открыла, — и водки влил. Глотнула я, все зажглось внутри и враз тепло стало. Ну, а тут до своих добрались. В медсанбат нас, спиртом растирать, чаем поить. Отошли вот, ничего, и не заболел никто. А Степу теперь в штаб армии перевели. Ох, когда же я теперь увижу его?
— Отобьем немцев и вместе поедем, — улыбаясь, проговорила Настя, — теперь нам с тобой вдвоем-то лучше ездить.
— Вдвоем… — горестно возразила Тоня. — Твой-то майор, чин большой, а Степа ефрейтор только, радист. Я приеду, а его не отпустят.
— А мы к генералу Воронкову, — успокаивала ее Настя, — он поможет.
Окоп незаметно углублялся. Теперь уже можно было стрелять сидя и, согнувшись, укрыться от танков.
— Товарищ Прохорова, — прервал их работу командир роты, — ваша задача: снайперским огнем сковать противника. Бить по наиболее важным целям. Главным образом по офицерам и по расчетам орудий, пулеметов. Если в атаку пойдут танки, бить по смотровым щелям. Выбору позиций учить вас нечего.
Настя взглянула в его большескулое, с узкими прорезами черных маслянистых глаз лицо.
— Слушаюсь, товарищ гвардии старший лейтенант. Теперь нас опять двое. Все сделаем. Противнику ходу не дадим.
Рахматулин посидел немного возле окопа девушек и ушел. Настя и Тоня забросали бруствер снегом и прикрылись белыми маскировочными халатами.
Утренний мрак рассеивался. Неторопливо поднималось солнце. До села было совсем недалеко. Крайние дома отчетливо вырисовывались наличниками и маленькими, словно приклеенными, крылечками. На улицах и в надворных садах было пустынно.
Командир роты отвел отделение Косенко назад, и теперь между ротной позицией и селом была только пустынная снеговая равнина.
— Ну, Тонечка, начнем изучать, — проговорила Настя, — мой сектор от высокого дерева до углового дома, твой от дома до перекрестка.
