Семен Бабаевский - Собрание сочинений в 5 томах. Том 4
В этом месте Мельчаков-этимолог окончательно забыл о своих погонах, голубых, как весеннее небо над спокойным морем, о своих малиновых петлицах на кителе, о скрипучих сапогах и пустился было в такой экскурс, в такие пространные рассуждения о том, почему и как изменяются слова, что был несколько смущен и озадачен, когда услышал звонкий голос сержанта:
— Товарищ майор, гражданин Застрожный прибыл!
Перед Мельчаковым стоял пасечник Петр Игнатьевич Застрожный. Он снял картуз, испачканный медом и травой, и обнажил совершенно голую свою голову. На нем был старенький, неведомо как уцелевший бешмет, старинные казачьи шаровары на очкуре вместо пояса, штанины вобраны в шерстяные чулки, поношенные черевики сухо желтели и, казалось, были тоже слегка смазаны медом.
— Приветствую вас, Петр Игнатьевич! — сказал Мельчаков, отгоняя от себя прочь этимолога и снова вспоминая о своих небесного цвета погонах. — Ну, как там медоносные существа?
— Стараются, — сдержанно ответил старик. — Погода установилась, а пчела, известно, как из улья, так и за дело — лодырничать не любит.
— Какой нынче ожидается взяток?
— Пока сказать трудно. Но степь, слава богу, оживает дружно. Так что медок должен быть… За этим и вызывали?
— Нет, Петр Игнатьевич, не за этим. Есть к вам дело важнее меда и цветов.
Мельчаков предложил пасечнику сесть и вкратце изложил ему причину вызова. Петр Игнатьевич слушал, вертел в руках картуз, щурил старческие, подслеповатые глаза.
— Родня, как известно, бывает разная, — сказал он грустно. — Есть, допустим, и такая, про какую сложена поговорка: родня середь дня, а середь ночи не попадайся и на очи. Иль такая родня, каковая зовется седьмой водой на киселе. Может, я и довожусь тому Застрожному такой водой на киселе? Может, в какой древности наши прародители и были родичами? Только нынче у наших фамилий буквы остались одинаковые, а коренья разные, и никакого родства промеж нас нету.
— Но Застрожных, тех, что жили в Вишняковской, вы знали? — спросил Николай.
— Семью их знал хорошо. — Пасечник пересел к Николаю. — Ты, Николай Федорович, по своей малолетности не помнишь, а я — то помню подворье Застрожных. Оно стояло на том месте, где зараз у нас гараж и мастерские. Домина под железом, амбары, сараи, клуня, сапетки, доверху набитые кукурузой. Паровая мельница, просорушка. Тысячные отары овец в Калмыкии, стада рогатого скота в горах. А каких держали коней. И в упряжке, и под седлом — не копи, а птицы! Во дворе волкодавы — попробуй войди. Главой семьи тогда еще был Кирилл Елизарович Застрожный. Старый и сильно прижимистый казак. У Кирилла Елизаровича был единственный сын — Фотий. А у Фотия — свои два сына: старший Мефодий и младший Евсей. С Мефодием я был однолеток. Даже вместе в полку летние сборы отбывали. А Евсейка был моложе меня года на три. Помню этого задиристого парубчака. Так и кидался в драку. Весь был пропитан хвастовством и дуростью. В школу не ходил, грамоты не знал, а дурость сама к нему липла. Ну, когда зачалась советская власть, Кирилл Елизарович вскорости помер. Его сын Фотий подседлал самых лучших скакунов и с двумя сыновьями — Евсею тогда было годов семнадцать или восемнадцать, не больше — подался до Шкуро. Больше я их не видел. Знаю, что погуляли тогда Застрожные по Кубани. Под хутором Надзорным был у них бой с кочубеевцами. В том бою сам Фотий и его сын Мефодий были убиты. В точности об этом знает Антон Силыч Колыханов: он в том бою сам был тяжело ранен. Говорят, что это Колыханов со своим другом Иваном Щедровым порешили тогда двух Застрожных. А третий утек. Я же знаю об этом потому, что два трупа были выловлены в Кубани близ нашей станицы и в них опознали сына и отца Застрожных. А куда девался Евсейка, не ведал. Выходит, объявился-таки? Через столько-то лет. А чего ради его к нам потянуло? И помирал бы там, за кордоном!
— Земля своим извечным теплом к себе потянула, — сказал Мельчаков. — Родная кубанская землица к себе позвала.
— Землица, верно, она завсегда зовет, потому как власть над человеком имеет, — согласился Петр Игнатьевич, ладонью вытирая взмокревшую лысину. — А вот ежели землица разгневается и откажется принять отшельника? Куда мы тогда его денем? Или с ним случится то, что случается близ улья, когда к нему припожалует чужая пчела?
— Это уже вопрос, папаша, чисто философский, — заметил Мельчаков, снова меряя кабинет спокойными шагами. — Мы же пригласили вас, Петр Игнатьевич, чтобы решить вопрос сугубо практический, а именно: как родич, пусть дальний, но все же родич, вы даете согласие на возвращение Евсея Фотиевича Застрожного?
— Да какой же он мне родич? — еще больше удивился пасечник. — Никакие мы не родичи, ни близкие, ни далекие, и своего согласия я не даю. Да и посудите сами, товарищ начальник, что я с ним делать буду? Это же хомут на шею! — Петр Игнатьевич поднялся, развел руками, и на его голой голове выступила испарина. — Товарищи, дорогие, да за что же на меня такое наказание? Беглеца, шкуровца принять за родича? Не могу! Душа не лежит!
— Не наказание, а убедительная просьба, — сказал Николай. — Поймите, Петр Игнатьевич, некому у нас дать это согласие, а дать его нужно. Вы же все-таки в прошлом знали этого Евсея и теперь можете его узнать.
— Миссия ваша, папаша, весьма важная и нужная. — Мельчаков подошел к пасечнику. — И все мы просим вас исполнить эту миссию.
— Не могу я ее исполнить. Нутро мое не принимает. Да и что скажет моя старуха? Женщина больная, нервная. — Пасечник тяжело вздохнул. — Как я стану с ним говорить? «Здравствуй, соколик! Здравствуй, наша радость! Ах, как мы все тебя ждали и вот, слава всевышнему, дождались!» Или еще какие слова? А может, и слезу пустить?
Все улыбнулись.
— Войдите в наше положение, Петр Игнатьевич, поймите нас и помогите, — по-женски ласково сказала Аниса. — Вы должны понять, ведь это необходимо.
— Понимаю, Аниса Саввишна, не маленький, — ответил пасечник, глядя на Анису добрыми глазами. — Но у меня хатенка, сама знаешь, тесная. Где я этого гостя поселю?
— Ваша задача — дать согласие, — ответил Мельчаков. — Жить же он может и не у вас. С жильем поможет «Эльбрус»… Ну как? Согласны?
Петр Игнатьевич с мольбою в глазах посмотрел на Анису и молча кивнул.
— Спасибо вам, Петр Игнатьевич! — Мельчаков на радостях так пожал старику руку, что тот зажмурился от боли. — Вы поступили гуманно, по-человечески. Вас отвезти на пасеку? Моя машина в вашем распоряжении!
Пасечник ушел. За окном мимо кустов сирени промелькнула красная полоса милицейской «Волги». Тем временем подошвы хромовых сапог еще некоторое время нарушали тишину кабинета. Но вскоре и они умолкли. Стало совсем тихо, и Мельчаков сказал:
— Заботу о жилье должен взять на себя «Эльбрус». Что на это скажешь, Николай Федорович?
— Скажу только то, что мы в свое время сделали промашку, не догадались заранее, когда еще Евсей Фотиевич Застрожный пребывал где-то в Мексике, построить ему виллу с крылечком, — ответил Николай, смеясь одними глазами. — И надо было поставить ту виллу на высокой кубанской круче, чтобы вид из окна радовал сердце, чтобы была видна вся Кубань и чтоб окрест открывались дали неоглядные. Признаю свою вину и каюсь, как грешник.
— А если без иронии? — строго спросил Мельчаков. — И без усмешки?
— Без усмешки никак нельзя, трудно. Уж очень смешная получается ситуация. — Николай наклонил белочубую голову, помолчал. — Что же выходит? В молодости человек шкодил советской власти, потом более сорока лет прятался от нее. Теперь же мы ломаем голову: как приютить и где поселить беглеца? Гостиницы «Интурист», как известно, в «Эльбрусе» еще пока нету. Может, снять для Застрожного частную комнату?
— А кто станет оплачивать? — сразу же спросил Журбенко. — И по какой статье расходов?
— Я думаю вот о чем, — заговорила Аниса. — У нас в станице рядом с Домом культуры стоит сторожка. Осталась от церкви. Ее малость можно подремонтировать…
— Не годится! — Мельчаков решительно зашагал по кабинету. — Заброшенная сторожка не выход из положения… Надо что-то придумать…
— Есть выход, есть! — воскликнул Журбенко и от радости весь засиял. — Ведь у нас имеется пансионат! Полное и бесплатное обеспечение! И статья расходов готовая. Вот и определить Застрожного в пансионат.
— Это, пожалуй, идея, — согласился Мельчаков. — Как ты, Николай Федорович?
— Семен Лукич правильно заметил о том, что в нашем пансионате человек находится на полном колхозном обеспечении, — сказал Николай. — Но люди-то там живут какие? Колхозные ветераны, золотой фонд! А кто станет жить с ними рядом? Извините, бывший шкуровец! Почему ему вдруг оказана такая почесть? Где и когда он ее наслужил? К тому же в пансионате проживает Колыханов. Нельзя рядом с Колыхановым поселять бывшего белогвардейца, с которым Колыханов еще в гражданскую войну скрещивал сабли.
